Она моя (СИ) - Тодорова Елена - Страница 20

— Мне нечего тебе сказать.

— Ты лжешь. Ты снова лжешь…

— Катя, остановись…

— Ты забрал меня оттуда! Вырвал из рук этого мужчины, несмотря на свою чертову работу! Ты ревновал? Тебе было больно? Теперь ты понимаешь, что чувствовала я?

— Не задавай таких вопросов, — с такой яростью выталкиваю, что голос на последних звуках хрипнет, и за раз весь воздух из легких уходит. — Ты, мать твою, не знаешь, что будет, если я все это вытащу. Ты себе даже не представляешь, Катя!

Смотрю на вишневые губы, которые меньше часа назад целовал другой мужик — со скрипом и ревом душу сворачивает. Взгляд как будто кровью замыливает. Заливает глаза, формируя красную пелену. Слабо контролируя свои действия, прихватываю ладонью кукольное личико и скольжу большим пальцем к ее рту. Заламываю нижнюю губу, остервенело растираю и грубо тяну вниз.

Катя начинает дрожать. Издает какие-то звуки. Пытается что-то сказать. Не позволяю. Сметая какие-то грани, набрасываюсь на ее рот. В ту секунду никаких принципов, законов, правил и элементарной осторожности не соблюдаю. В кровь губы царевны стираю, алчно перекрывая ее и свои ощущения. За грудиной дикий вой стоит, сердце острыми спицами пронизывает, каждая мышца в теле дрожит, но я ни на секунду не ослабляю напор.

Забираю. Воссоздаю. Наполняю собой.

Эта агрессия, пропитанная жестокостью и безумием, никаких приятных ощущений не должна приносить. Но она приносит. На каком-то животном и запретном уровне подрывает ураганный ветер в душе.

Отпускаю, когда Катя, всхлипывая и постанывая, вырываться начинает — бьет меня по плечам, хлещет по лицу, отчаянно толкает ладонями.

Сердце сжимается и протестующе толкается, когда вижу, что натворил.

Кровь на губах и подбородке. Слезы на щеках.

Визуально эффект равносилен удару молота в грудь.

— Не нравится, Катенька? — намеренно себя и ее добиваю.

Если грусть можно увидеть, то вот она — в ее глазах.

— А тебе? — парирует, но как-то бесхитростно и очень тихо, вынуждая задерживать дыхание и в который раз сцеплять зубы. — Если тебе так легче, то продолжай. Я выдержу. Давай, — кроет остатки того, что еще осталось внутри меня невредимым. — Мне важно чувствовать тебя. Не имеет значения, как. Хочу, чтобы ты меня тоже почувствовал…

— Почувствовал? Да я только тебя и чувствую, ты это, мать твою, понимаешь? — выдаю рывками — негромко и как будто задушенно. Воздух из груди, словно пар от кипящей воды, испаряется. Не задерживаясь там, где он жизненно необходим, огненным духом устремляется сквозь мышцы и кости наружу. И все равно не могу ее не касаться. Скрепляя ладонями плечи, грубо дергаю на себя, пока не сталкиваемся лицами. — Все нутро ты мне, Катенька, разодрала. Заполнила до краев, — выдыхаю, глядя в глаза. — Но даже там ты сидеть спокойно не способна. Ты же непоседливая, мать твою. Ненасытная. Импульсивная и безрассудная. Расшатываешь, не думая о последствиях. Ни о чем ты, блядь, не думаешь!

— А ты думаешь? — кричит, а я в какой-то степени рад. Пусть что угодно делает. Лишь бы не плакала. — Я разодрала? Я? Кто виноват во всем этом? Кто? Только ты!

Вот он — сокрушающий удар. Принимаю его, на секунду прикрывая веки. Медленно вдыхаю и так же медленно выдыхаю, прежде чем открыть глаза и взвалить к тому, что есть, еще и этот крест.

— Ты права. Относительно того, что случилось сегодня — исключительно моя вина, — признаю сухим тоном, каким привык перед начальством докладывать. — Иди к себе, Катя, — на финише и вовсе звучу абсолютно обезличенно.

Не дожидаясь ответа, отступаю и направляюсь к лестнице, чтобы спуститься на цокольный этаж. По дороге ослабляю ворот, расстегиваю манжеты и, наконец, выдергиваю из-за пояса рубашку. Стянув через голову, нетерпеливо швыряю на шезлонг.

Только Катя ведь не будет Катей, если не потащится следом.

— Это еще не все! Мы не решили, что делать дальше, — царевна, мать ее, не закончила. — Больше я в эту адовую «Комнату» не поеду!

Понимаю, что растрясло Катерину капитально, но сил держать эту волну не осталось.

Не в состоянии успокаивать. Не в состоянии давать какие-то пояснения и обещания. Не в состоянии в принципе что-то обсуждать.

Все еще варюсь в трескучем осознании того, к чему ее принуждал, к чему это привело и чем при худшем раскладе могло закончиться.

Оборачиваюсь к Кате, впиваюсь взглядом, и такая карусель перед глазами раскручивается — парад планет, вашу мать.

— Стоять! Назад! Быстро! — рявкаю, надрывая нутро. Она вздрагивает и резко останавливается. Замирает, но бежать обратно не спешит. И взгляд свой демонический не отводит. Снова что-то сжимается и отрывисто пульсирует в груди. Одна крохотная точка всю душу выворачивает, да с такой силой, что мне едва дышать удается. — Делай ты, мать твою, хоть иногда, о чем прошу! Подчиняйся, блядь! — свирепо втягивая носом раскаленный воздух, прослеживаю череду резких содроганий, которые Катя совершает неосознанно, словно получая физические удары. — Не вынуждай меня превращаться в конченого ублюдка. Я с этим справлюсь, поверь мне, Катенька. Я многое пережить способен, ты — нет, — сотни щитов трескаются и крошатся, когда смотрю в ее заплаканное и перепуганное лицо. — Сейчас поднимись в спальню. Закрой дверь на замок. До утра не показывайся. Иначе быть беде! Так тебе понятно?! Теперь тебе понятно?! — кивает несколько раз кряду, будто осознает весь ужас ситуации, и продолжает стоять. — Давай! Беги!

Когда же разворачивается и стремительно несется к лестнице, все силы кладу на то, чтобы не броситься следом. Не смыкая губ, поверхностно вдыхаю и быстро выдыхаю. При более глубоком глотке кислорода рискую разлететься на куски.

Да, самый страшный удар тот, которого ты не видишь. Припечатывает, разворачивая на сто восемьдесят градусов. Короткий вдох, и ты уже на полу, а над головой кто-то ведет отсчет.

Встанешь?

Полчаса спустя яростными гребками рассекаю прохладную воду бассейна. Дохожу до борта, отталкиваюсь и без каких-либо заминок плыву в обратную сторону. Мышцы ноют и горят от нагрузки, но останавливаться я не имею права. Пытаюсь восстановить душевное равновесие. Собрать все, что разбросало.

Не помогает.

По венам вместо крови огненные потоки стекают. Поджигают тело. Топят душу в адовой агонии. Стук сердца все внешние звуки замещает.

Я ведь сразу заметил, когда он ее увидел. Его внимание было столь пристальным и столь очевидным, что не оставалось почти никаких сомнений — мы его нашли. Должен был дожать, собрать какие-то образцы ДНК. Только не рассчитывал, что этот хрен без каких-либо вступлений полезет к Кате, а она не оттолкнет. Полнейшее безумие, я ведь понимаю, почему она позволила себя целовать, и все равно тяжело этот момент переживаю.

Впервые эмоции полностью перекрыли служебный долг и трезвость мысли. Когда уводил царевну, уже не думал о глобальной миссии, которую наша группа осуществляет в Европе. Сообразил лишь подать Янушу знак, чтобы вместе с Элизой мигрировал к нашему столику, и занялся мудаком. Брат хотел было сморщить перебитый нос, но, реагируя на боль, быстро опомнился. Брезгливо закатив глаза, покачал головой, гаденыш. Позже скинул сообщение, что все закончил.

Будем надеяться, что это действительно Потоцкий.

Понимаю, что никуда больше Катю не потащу. Не смогу. А если предположить, что поиски придется продолжить, Януш будет действовать согласно протоколу: донесет в управление, что я не справляюсь, и будет ходатайствовать о переназначении себя главным по операции. Тронуть ему Катю я не позволю, а это уже грозит поистине катастрофическими последствиями. Провал задания, препятствие в работе, измена родине — трибунал.

Даже подобное развитие событий я воспринимаю отстраненно, с тем самым привычным хладнокровием: надо будет — пойду этим путем и приму последствия. Только в чувствах к девчонке разбиваюсь. И понимаю, что прежде всего из-за нее не могу так подставляться. Кто ее потом вытянет?