Ближе некуда (СИ) - Леру Юлия - Страница 66

И тогда в дело вмешалась Ли-ра. Я помню ее тихий успокаивающий голос, помню прикосновение ее рук — я сидела зареванная у постели Терна, когда она пришла к нему домой. С величайшими предосторожностями Терна перенесли к ней. Я не отходила от него ни на шаг. Ар-ка рыдала так, что у нее перехватывало дыхание, и после долгих уговоров все же решилась отправиться домой и прийти назавтра. Я осталась с Терном и Ли-рой, которая без разговоров приступила к лечению. Она поставила на огонь свой котелок и закинула туда один за одним несколько пучков разных трав.

— Это уймет боль и успокоит кровь, — сказала она мне. — Я не могу узнать, что с ним, если он не даст мне себя осмотреть. Мне нужно успокоить его.

Я, вытирая слезы, подошла к постели Ли-ры, которую теперь занимал Терн. Дочку Ли-ра отправила под присмотр Паны — я помню, что она очень боялась мужчин, как будто бы знала, что примет смерть от мужской руки.

Терн лежал на кровати, его волосы прилипли ко лбу, взгляд был направлен в никуда. Я протянула руку и дотронулась до его руки, и он вдруг выгнулся и закричал тонким криком попавшего в капкан зверька.

Я отскочила, подбежала Ли-ра. Выпроводив меня из комнаты, она сказала, что пора бы и мне тоже идти домой.

— Но он же кричит, ему больно, — сказала я, а сердце в груди сжималось и болело. — Ли-ра, ну сделай что-нибудь, сделай!

— Сделаю, — сказала она. — Я тебе обещаю.

Она на самом деле сделала, и через несколько дней Терн пошел на поправку. Уже на следующий день после ранения он выглядел намного лучше, жар прошел, исчезла бледность, наполнились кровью искусанные губы. Я сидела рядом с Ар-кой, не выпускающей его руки из своей и думала о том, что Ли-ра сотворила чудо. Настоящее чудо.

Я вспомнила эту историю и улыбнулась. Да, тогда мы все здорово всполошились. Моя мама постоянно заходила к Ли-ре, я же вообще оттуда и не вылезала.

При мысли о матери моя улыбка увяла. Может, тогда и начался ее роман с мужем подруги? Может, пока Ли-ра не спала ночей, ухаживая за Терном, ее муж и моя мать пригляделись друг к другу?

— Что с тобой? — спросил Терн, захлопывая дверцу печи, в которой теперь весело плескался огонь и поворачиваясь ко мне. — На тебе лица нет.

Я покачала головой, но он подошел поближе и вгляделся в мои глаза.

— Все нормально, — но голос дрогнул, выдавая ложь.

Мягко приподняв мой подбородок, он заставил меня посмотреть в его глаза. В них читалось лишь безграничное участие и та искренность, которую я привыкла видеть там всегда. И я сдалась. Я рассказала ему о слухах, которыми девушки в баре привели меня в состояние ужаса. Я рассказала ему о том, что теперь и сама начинаю вспоминать — или кажется, что начинаю. Жесты, встречи в отсутствие Ли-ры, интонации матери, когда она говорила обо всем, что касалось Ли-ры и ее семьи.

— Послушай меня, — он отстранил меня от себя и легонько встряхнул, заставляя успокоиться. — Доказательств нет. Обо мне и тебе тоже судачили, да еще как, поверь. Мы с тобой часто ходили на рыбалку вдвоем — не чаще, чем с Аркой, но ходили, — иногда возвращались затемно. Ты не знаешь, но мать говорила мне, что в баре обсуждали меня и мою вторую невесту. Именно потому я перестал звать тебя с собой в последнее время и так холодно попрощался перед отъездом. Я не хотел, чтобы тебя ранили эти слухи. Их не будет и теперь, слышишь?

Я смотрела на него, не отрываясь.

— Я узнаю все, что могу, насчет твоей матери и мужа Ли-ры. Если Лам-ке и еще бестолковые подружки очерняют ее, я выведу их на чистую воду.

— Спасибо, — прошептала я.

— Не благодари за то, чего я не сделал. — По его взгляду я видела, что он хочет сказать — и сделать! — то, о чем мы оба пожалеем, но Терн удержался. — Я принес сыр, хлеб. Ты ужинала?

— Нет, — сказала я, — но мне вряд ли сейчас полезет…

Он отмахнулся от меня и перенес фонарь на стол у окна.

— Я позвал тебя сюда не только затем, чтобы сказать тебе о своей любви, Одн-на, — сказал, когда мы приступили к ужину, состоящему из пары вареных яиц и хлеба с сыром. — Я хотел попросить тебя об одолжении.

— Говори, — сказала я.

— Моя мать организует обучение женщин, которые останутся в деревне, на всякий случай. Я хочу, чтобы ты тоже завтра пришла. Ты ведь остаешься, так?

— Хорошо, — сказала я. — Да, я остаюсь. Мы все остаемся.

Круг шестой

Ар-ка пришла ко мне накануне дня рождения Клифа. На ней были черные одежды, на голове — черный платок, и моя мать перепугалась, увидев ее в таком наряде.

— Инфи великий, Ар-ка, милая моя, что случилось, кто-то умер?

Ар-ка переступила порог и хлопнула дверью так, что задрожали стекла. Глаза ее были красны от слез и метали молнии. Мне захотелось забиться в угол, закрыть глаза и не видеть ее опухшего от рыданий лица, заткнуть уши и не слышать ее звенящего от боли голоса.

— Умер? Скорее, умерла! — выкрикнула она.

Подойдя ко мне — я сидела на стуле за шитьем, латала перчатки — она с грохотом опустилась на стул напротив, пододвинула его к столу и, подперев голову руками, вперила в меня взгляд.

— Что случилось? — спросила моя мама. — Ар-ка, почему ты себя так ведешь?

Я подняла голову и посмотрела на свою подругу. Причина у такого поведения была только одна, и я ее точно знала.

Вчера я и Терн снова встретились в том охотничьем домике. Он сказал, что слухи о моей матери — неправда, и что он не может держаться от меня на расстоянии, зная, что мы оба можем умереть вот уже через дюжину дней. Со времени нашего первого свидания прошел почти целый малый лунокруг — двадцать шесть дней, каждый из которых терзал мне сердце и ломал душу. Я держала слово, данное матери, Терн держал слово, данное его отцом отцу Ар-ки. С тех пор мы виделись всего однажды — через два дня, когда я вызвалась быть добровольцем, Терн нагнал меня у озера и сказал, что гордится мной. Он поцеловал меня так, что земля ушла из-под ног, но я все-таки нашла в себе силы его отстранить и попросить…

Нет, не извинений. Милосердия.

— Нам лучше вообще не видеться, Терн, чем видеться так. Это нечестно по отношению к Ар-ке.

— Я знаю, — сказал он, снова прижимая меня к себе и пытаясь поцеловать, но я отстранилась и не позволила, и поцелуй пришелся куда-то в щеку. — Я все знаю.

— Я не смогу изображать хладнокровие, если ты будешь меня целовать. Я не смогу смотреть на Ар-ку в день свадьбы и не думать о том, что на ее месте хотела бы быть я, я не…

— Я знаю, — снова сказал он. И вдруг решительно: — Я поговорю с матерью.

— Нет! — я схватила его за руку, словно он уже готов был вот-вот вырваться и побежать. — Прошу тебя! Прошу тебя, Терн, я не смогу, я не сумею!

И он сдался.

Я ушла навстречу ветру, и с тех пор виделась с ним мельком, обмениваясь при встрече дружескими приветствиями, но даже разговора старалась не заводить, ибо понимала — будет только хуже.

Мать заметила, что я стала меньше есть и меньше спать. По вечерам, когда девушки, закончив работу, забредали в бар обменяться сплетнями и пропустить по кружке пива вместе с местным парнями, я возвращалась домой, садилась у окна и смотрела на закат.

Откуда-то оттуда должны были прийти джорнаки. Я представляла себе людскую волну, катящуюся по равнине, слышала в мыслях их шипящий говор, грубый смех, кашель, чувствовала, как щекочет ноздри запах давно немытых тел и старой крови. Я пыталась думать о них, чтобы бородатые лица заслонили то и дело встающее передо мной лицо Терна и его губы, произносящие слова любви.

«Я обнимал ее, я провожал ее до дома, и я женюсь на ней. Но ты должна знать, что все это время я думал только о тебе».

И я тоже думала о нем. Сердце мое умирало день за днем, отсчитывая время до их свадьбы. Я не верила себе, не верила, что смогу жить дальше, что смогу каждый день улыбаться и смотреть в глаза подруге, которую предала, улыбаться ее мужу, которого люблю.

Я призналась себе, что любила Терна. У меня не было выбора. Я закрыла глаза и сказала себе, что придется жить с этой любовью до самого конца. Не веря, не надеясь.