Замок Эпштейнов - Дюма Александр - Страница 25

• Предыдущая
• 25/54
• Следующая

Ни о чем другом Эберхард и не мечтал. Этого ему было сейчас достаточно: при мысли о Розамунде тысячи радостных надежд пели в нем, словно птицы при первых лучах солнца. Он заглядывал в будущее лишь на несколько дней вперед — от этого оно не становилось менее огромным. Наоборот, волшебное ожидание пьянило его, и в радостном исступлении ему казалось, что отныне в груди его бьются два сердца.

Однако часы этого поэтического бодрствования пролетели быстро и рассветный луч увенчал вершину горы, где сидел Эберхард. Он протер глаза, после чего препоручил, по обыкновению, свою душу Богу и матушке и стал медленно спускаться в долину, где была расположена деревня Эгалтейн.

Его путь пролегал мимо грота, и он не мог не заглянуть в свой любимый уголок, который, быть может, ему не придется увидеть несколько дней из-за болезни старого Гаспара. Еще за двести шагов Эберхард услышал журчание ручья, омывавшего его маленькое королевство. Но, подойдя ближе, он удивленно остановился, издав удивленный и возмущенный возглас: в его цветущие, никому не ведомые владения вторгся посторонний человек! Чужак сидел на берегу ручья, закрыв лицо руками.

Первым чувством, которое овладело Эберхардом, был гнев, и мальчик решительно направился к незнакомцу. Мягкая лесная трава приглушала шаги, поэтому человек не заметил его приближения. Но вдруг все возмущение Эберхарда как рукой сняло: он увидел, что незнакомец плачет.

На вид ему было лет тридцать пять — сорок, он был небольшого роста и изящного, но крепкого телосложения. У него было красивое и властное лицо. Строгая одежда незнакомца соответствовала его лицу; из-под зеленого сюртука, застегнутого на все пуговицы, виднелась красная орденская ленточка. Облик и осанка этого человека выдавали военного.

Мгновенно все это отметив, Эберхард сразу же почувствовал к этому человеку необъяснимое расположение. Может быть, причиной тому были слезы, струившиеся по щекам незнакомца.

Некоторое время Эберхард молча, с почтительным сочувствием разглядывал его, потом как можно мягче произнес:

— Блаженны плачущие!

— Кто здесь? — спросил незнакомец, оборачиваясь. — Ребенок! Не из этих ли вы мест, друг мой?

— Да, сударь.

— Тогда вы можете помочь мне выяснить кое-что. Скажите… Сейчас… Что-то язык не слушается меня… Подождите, сейчас я приду в себя.

— Да, конечно, сударь, успокойтесь, — сказал Эберхард, тронутый столь искренним проявлением страдания. — Поплачьте. Слезы — это почти всегда хорошо. А вам известна легенда о наших горных реках? — добавил Эберхард, как бы обращаясь к самому себе. — Один злой и нечестивый рыцарь однажды поведал святому пустыннику историю своей жизни, полной злодеяний, при этом он рассказывал о них не только безо всякого раскаяния, но и с насмешкой.

«Скажите, святой отец, можно ли смыть подобные преступления?» — спросил он, улыбаясь.

«Да, для этого надо всего-навсего наполнить водой вот эту флягу», — ответил отшельник.

«Как! Только-то! И за это вы отпустите мне все грехи?»

«Как только фляга станет полной, вы будете прощены. Но вы должны дать мне слово благородного человека, что действительно наполните ее», — сказал отшельник.

«Даю вам слово. Неподалеку находится источник: я слышу шум воды».

Но, когда рыцарь приблизился к источнику, источник иссяк.

Он пошел к ручью — ручей высох.

Он пошел к водопаду — водопад стих.

Он пошел к речке — ее вода не текла во флягу.

Он пошел к большой реке — фляга была по-прежнему пуста.

Он пошел к морю — и опять фляга осталась сухой.

И вот, потратив год на эти бесплодные попытки, злой рыцарь снова пришел к отшельнику.

«Ты насмеялся надо мной, старик, — сказал он. — Но я тебе этого не прощу».

И он ударил святого пустынника по лицу.

«Да смилуется над ним Господь!» — воскликнул старец.

«Проси милости для себя», — ответил рыцарь.

И он толкнул старца так сильно, что тот упал на песок.

«Господи! — воскликнул отшельник. — Прими мою жизнь, проведенную в молитвах, во искупление его грешной жизни!»

«Да замолчи же ты, наконец!» — вне себя от злобы закричал рыцарь.

И он пронзил отшельника шпагой.

«Господи! — вскричал отшельник, падая на землю. — Прости его, как я его прощаю!»

И вот от этого евангельского крика и от самого вида старика, который молил Бога за своего мучителя, в душе рыцаря произошел перелом. Задрожав, как ребенок, он упал на колени перед святым отшельником, и его слезы закапали одна за другой в пустую флягу, быстро наполнив ее. Но и тогда рыцарь все продолжал плакать, и этими покаянными слезами он не только смыл все свои грехи, но и напитал высохшие источники; так что теперь вода здешних рек, когда-то исцелившая душевные раны, обладает способностью залечивать раны телесные.

Так плачьте вволю, — заключил Эберхард, — слезы успокаивают и утешают. Незнакомец, сначала слушавший Эберхарда рассеянно, с любопытством

поднял голову и, улыбаясь, посмотрел на маленького пастуха, предпочитавшего объясняться с ним языком сказки. Действительно, Эберхард был одет так, как все здешние крестьяне: гетры, кожаный пояс, широкие штаны до колен, куртка из коричневого бархата, рубашка с отложным воротником, скрепленная у горла золотым кольцом, серая фетровая шляпа с большим черным пером. Но грубая крестьянская одежда не могла скрыть врожденного изящества мальчика. У простого деревенского парня не могло быть ни такого твердого и глубокого взгляда, ни такого одухотворенного, бледного лица. Чувствовалось, что в хрупком теле мальчика обитает сильная душа, а за его застенчивой и наивной угловатостью скрывается честный и открытый характер.

Поэтому когда незнакомец обратился к Эберхарду, в его голосе прозвучала уважительность:

— Кто вы, друг мой?

— Я сын графини Альбины фон Эпштейн.

— Сын Альбины… А где сейчас ваша матушка?

— Для всех она умерла, но, разумеется, не для меня, — серьезно ответил мальчик.

— Что вы хотите этим сказать?

— А разве те, кого мы любим, могут для нас умереть?

— Значит, Альбина жива и для меня! — с чувством воскликнул незнакомец. — Ибо, видит Бог, я любил ее, эту благородную и святую женщину! Но когда же она умерла?

— В тот самый день, когда я появился на свет.

— Что ж, по крайней мере, она оставила после себя след на земле. И теперь позвольте мне, дитя мое, любить вас так, как когда-то я любил ее.

— Вы знали мою матушку, и вы любили ее — поэтому я не могу испытывать к вам других чувств, кроме любви и благодарности.

Ребенок и мужчина пожали друг другу руки, как старые друзья.

— Вы и в самом деле похожи на Альбину, — заметил незнакомец.

— Правда? О, мне так приятно слышать это!

— Да, я словно вновь вижу перед собой эти прекрасные, ясные глаза, в которых, как в зеркале, отражалась ее небесная душа. Когда вы говорите, я снова слышу ее голос, и он проникает мне в самую душу. Как вас зовут, дитя мое?

— Эберхард.

— Поверьте мне, Эберхард, в вас ваша матушка обрела новую жизнь.

— Да, она ожила во мне и для меня, сударь, ибо, повторяю, это для других она мертва, а я слышу и вижу ее: она моя собеседница, моя опора в жизни. Это она захотела, чтобы я сразу почувствовал к вам расположение и доверие, хотя обычно я сторонюсь людей. Да вы и не смогли бы меня обмануть: благодаря моей матушке, я вижу людей насквозь.

Потом Эберхард поведал незнакомцу историю своей жизни, если только можно назвать жизнью это существование между миром мертвецов и миром людей, существование, неотделимое от смерти, существование, где мертвая ни на минуту не покидает живого, настолько вовлекая его в свой мир, что ребенок порой становится призраком, а мать оживает.

О вы, милые призраки Германии, населяющие природу и жизнь человека: ангелы, нимфы, сильфы, ундины, лесные духи, саламандры! Мне думается, что вы любили и баловали это дитя, и оно было к вам благосклонно! И ты, Германия, старая пантеистка, вера и идеал которой — весь мир, европейская сестра Индии, ты, должно быть, видела свое отражение в этом существе, влюбленном в твои волны и облака, в твои бескрайние просторы, — в этом существе, нежно преданном своей невидимой и вездесущей матери!

• Предыдущая
• 25/54
• Следующая