Бессмертный избранный (СИ) - Леру Юлия - Страница 94

— Мы не можем рассказать об этом Мланкину, — быстро говорю я, пока она не заговорила. — Ты же знаешь, что это такое. Ты же знаешь, что он предпочтет отдать на растерзание тысячи невинных людей, но не признает в Асморанте прорицание. Не теперь, когда магия покинула все живое во всем мире.

— Инетис так и сказала, — говорит Унна, поворачиваясь ко мне. Она смотрит на меня, но слово не видит. — Но ребенка слышала не только она. Он говорил с Кмерланом, но до этого только с ним и только о простых вещах.

Она качает головой. В комнатушке холодно, гуляет ветер. Шкура, которая закрывала окно на ночь, была настолько старая, что с нее сыпалась шерсть и какая-то труха. Хозяин внял моим просьбам, больше похожим на угрозы, и вчера снял-таки шкуру, выбросив ее прямо через окно едва не на голову какому-то благородному. К ночи обещали подыскать что-то получше, а пока я ежусь в зимнем корсе и думаю о том, что мне что-то получше уже может и не понадобиться.

— Он знает все, — говорит Унна. — Ребенок называл наши имена, говорил обо мне и тебе, Цилиолис, он сказал Кмерлану то, о чем знаем только мы. Об Энефрет…. И еще о побережниках. Он сказал, что они пойдут в наступление через два восхода.

Она замолкает.

— Это было прорицание, Цилиолис. Хуже некуда. Если бы это была просто магия…

— Что он сказал, Унна? — спрашиваю я, перебивая. Я уже почти ожидаю услышать одно из этих безумных бормотаний о конце мира и приходе тьмы, вроде тех, что выкрикивали уличные шарлатаны у нас в Тмиру, но Унна прикрывает глаза, вспоминая, а когда открывает их, слова ее звучат четко.

И несут беду.

— «Они придут через два дня, Кмерлан, мой брат. Перейдут реку возле той деревни, где все началось. Их ведут темволд, люди воды, которые не боятся холода так, как боитесь его вы. Темволд не нужны ваши жизни, они зачнут новую жизнь с вашими женщинами. Им не нужна ваша земля, они родились в Первородном океане. Темволд принесут мор, которого Асморанта еще не знала. Они начинят землю заразой и разнесут ее по земле от неба до моря и до гор и превратят ее в обитель смрада и болезни. Асморанта больше не будет зваться Цветущей долиной. Она станет домом матери всех смертей. Моей матери. Энефрет».

Унна как будто не говорила, а читала написанные где-то в ее разуме слова. Слова, которые теперь засели и у меня в голове — все до единого.

— Теперь ты тоже их запомнил, — говорит она, и я киваю, потому что это действительно так. — Разве это не страшно, Цилиолис? Разве нет?

Но я ей не отвечаю. Прорицание или нет, никто больше не должен услышать этих слов, пока они не сбудутся. Иначе будет беда.

— Мы не можем предупредить Серпетиса. — Я поднимаюсь и подхожу к трубе, которая идет через каморку вверх. Это труба из кухни, и от нее хоть немного да веет теплом. — Мы не успеем, и мы не станем. Слишком большой риск. Даже если мы кого-то наймем за деньги, которых у нас, кстати, нет…

Унна торопливо роется в кармане корса:

— Погоди, пока не забыла.

И протягивает мне мешочек с денежными кольцами.

— Правитель очень мало дает Инетис на личные нужды, — говорит она. — Энефрет напугала его, но не настолько сильно. Здесь немного, но это все, что мы смогли собрать.

Унна краснеет — ей не по нраву обсуждать правителя, а тем более, осуждать его. Но она права. Не знаю, чего ожидала она или Инетис, я после того, как Энефрет одним движением мизинца показала, на что способна, ждал страха, благоговения, уважения.

Мланкин сделал, как она сказала — оставил при себе определенного наследника, который вот-вот поведет в бой свое первое войско, принял и оставил при себе жену, которая вот-вот родит ребенка.

И когда Энефрет не вмешалась и не потребовала большего, Мланкин сделал все так, как захотел. Инетис стала пленницей в доме, с хозяином которого делила ложе, а определенный наследник занял место ребенка, который до этого считался любимцем правителя.

— Вовремя, — говорю я, принимая деньги. — Ты даешь их мне или даешь их для того, чтобы я отправил кого-то к Серпетису?

Лицо Унны вспыхивает ярким румянцем, и я понимаю, что зря задал этот вопрос.

— Инетис не распоряжалась насчет этого, — говорит она, тем не менее, спокойно. — Она просто передала мне их.

— Если Мланкин узнает о том, что Инетис прорицает, он убьет ее, — говорю я, прислоняясь спиной к теплой трубе и возобновляя разговор о том, что нас волнует. — Сразу после рождения ребенка. Ей лучше молчать. Нам всем лучше молчать о том, что мы знаем. Тем более, осталось недолго.

Ей есть что сказать, но она меня слушает, не перебивая.

— Даже во времена магии прорицание считалось шарлатанством, — говорю я, пожимая плечами. Она должна это помнить. Мланкин рассвирепеет, если мы заикнемся при нем о предсказании будущего. Даже самые лояльные к магии правители не признавали прорицателей, вещавших о том, что вот-вот наступит бесконечная ночь, и солнце перестанет всходить на восходе, и из земли восстанут великаны, и настанет время чарозема… Даже моя мать считала прорицание выдумкой, а она была сильнейшим магом в Тмиру. — Это звучит как безумие. Нас поднимут на смех, а потом сожгут на кострах. Вместе с Инетис, когда она родит.

Унна снова подходит к камню, на котором сидела, и тяжело опускается на него. Я вижу, как беспомощность заставляет ее плечи опуститься, слышу, как она вздыхает — так, словно собирается с силами.

— Это прорицание сбудется, — говорит она. — Инетис тоже так считает. Инетис верит тому, что говорит ее сын. И я тоже.

Она поднимает на меня глаза.

— Асклакин знал моего Мастера. Он знал о том, что происходит в лесу, и побольше моего. Потому он и разрешил так запросто Мастеру забрать меня из клеток. Он может поверить нам. Мы должны попробовать, Цилиолис. Мы не можем допустить, чтобы их всех там просто перебили…

— Мы не сможем покинуть Асму, — снова повторяю я то, что она и без меня хорошо знает. — Инетис умрет, если мы окажемся далеко от нее.

— Я уверена, Энефрет защитит нас, — говорит она, глубоко вздохнув перед этим, словно человек, бросающийся в воду с головой, и поднимается.

И я уже знаю, что она задумала.

— Нет, — я преграждаю ей путь, схватив за плечи, и Унна испуганно вскрикивает, когда я вдруг оказываюсь совсем близко. Я заставляю ее посмотреть на меня, может, сжимая чуть сильнее, чем нужно, но я не могу отпустить ее — их — на верную смерть. — Вы не можете покинуть Асму. С чего вы решили, что это выход? Инетис совсем спятила? Ей скоро рожать. И я не собираюсь возвращаться в Шинирос, ни с вами, ни без вас…

— Это приказ, Цилиолис, — говорит она, чуть не плача, и я понимаю, что не беспомощность давила ей на плечи. Она пришла не просить о помощи, а передать мне приказ Инетис, моей сестры и владетельницы земли от неба до моря и до гор.

Инетис приказала мне, но даже если бы этого не было, если они пойдут, мне придется идти с ними, или она умрет.

Я отпускаю Унну и бессильно отступаю, качая головой. Инетис, должно быть, сошла с ума. Чего она хочет добиться, чего она может добиться, открыв всей Асморанте правду?

— Мланкин не сможет убить ее, если прорицания начнут сбываться, — говорит она. — Люди не позволят отнять у них эту надежду.

Надежду? Она только что рассказывала о беде, которая ожидает Цветущую долину, о какой надежде речь?

— Это означает открыто выступить против него, — говорю я. — Если Инетис покинет дом своего мужа без его согласия, это конец.

— Да.

— Это может погубить ее, — говорю я.

Унна подходит близко — теперь уже сама, и глядит мне в глаза. Этот взгляд говорит мне многое, и не только о ее привязанности к Инетис, которая, как я понимаю, становится все крепче теперь, когда они проводят вместе дни и ночи. Он говорит мне самое главное — правду.

Унна влюблена в Серпетиса — я не замечаю этого, но Инетис говорила, что ее чувства к нему видны как на ладони. И ее сердце наверняка сейчас с ним, и это о нем она едва не плакала, когда пришла сюда. Но не Серпетиса надеется Унна спасти с помощью прорицаний.