Бессмертный избранный (СИ) - Леру Юлия - Страница 88

Нас на берегу Шиниру уже больше тысячи — как и тех, что засели на той стороне. Асклакин вчера прислал скорохода — из Асморы идет еще войско, и, похоже, заварушка будет большая. Отец хотел отбиться двумя сотнями, но побережники оказались трусливее — или умнее, и не стали переть через реку, рискуя утопить половину отряда в мутных водах. Наш ли берег, тот ли берег — кругом обрывы, а незаметно подобраться враг уже не сможет.

— Они ждут ледостава, — замечает один из старых воинов Асклакина, покрытый шрамами времен еще алманэфретских походов Эдзура.

Его имя напоминает о мелких мошках, но никому и в голову не придет сказать об этом Эдзуре в глаза. Тяжелый, коренастый, в плечах раза в два шире обычного мужчины, он способен ударом кулака завалить лошадь — и это не байки. Он приставлен ко мне как опытный воин и советчик самим фиуром Шинироса, но мы с ним не поладили с самого начала — потому что он слишком хорошо знает о войне, а я не знаю о ней ничего. К тому же, Эдзура не любит моего отца и говорит об этом всякий раз, как замечает меня поблизости. Его жену отправили на костер шесть Цветений назад, и с тех пор Эдзура поклялся не брать в руки оружия. Только перешедшие через Шиниру побережники заставили его нарушить эту клятву. Думаю, щедрое вознаграждение, обещанное фиуром этой земли, тоже сыграло свою роль, но Эдзура об этом умалчивает.

— До ледостава Черь может еще раз взойти на небо, — отвечает ему еще один воин, имени которого я не помню — тоже из приставленных ко мне Асклакином опытных вояк. Он жмется к костру, пытаясь согреть руки, потирает ладонь о ладонь. Полная противоположность Эдзуре — худой, высокий, юркий, он предпочитает помалкивать, когда говорю я, и подает голос лишь тогда, когда уверен, что его мнение окажется к месту.

Эдзура смеется — этот смех похож на бульканье кипящей воды в большом чане.

— Снег ляжет, самое позднее, к началу чевьского круга, — говорит он. Поворачивается ко мне. — Скажи, син-фиоарна. Ты ведь родом из этих мест.

Я поднимаю голову и оглядываю берег — цепочку костров, тянущуюся, насколько видит глаз. Кто-то ходит между кострами, кто-то уже вечерничает, хрустя кабаньими костями, дозорные негромко переговариваются на самом крае Шиниру. Эдзура прав, в этих местах снег ложится рано — он ложился рано, пока миром правила магия. Что будет теперь, я не знаю.

Воины говорят о магии Шиниру, которая могла бы сама встать на защиту своих берегов, о магии леса, которая не дала бы вспыхнуть пожару, о магии оружия, которое можно было бы пустить в сторону врага даже в темноте — и оно нашло бы свою цель. Теперь этого нет. Я чувствую средь воинов Асклакина тот же страх, что и в рядах солдат моего отца. Быть может, и Холода теперь не настанут. Быть может, снова начнется Жизнь, и уже завтра птицы прилетят обратно из теплых краев, чтобы вить гнезда.

— Я не знаю, — говорю я тихо, и поднимаюсь, заметив какое-то движение со стороны леса.

Эдзура тоже его замечает, рука ложится на друс, но внешне он спокоен — впереди тоже есть воины, и они наверняка заметили приближение чужака — или не чужака — раньше.

Тень, чуть темнее, чем окружающий ее ночной мрак. Чуть ближе — и я замечаю блеск ножа, приставленного к горлу человека. От огней отделяются люди, я слышу спокойные голоса — значит, свой — но тень направляется прямо к нам, к костру, возле которого воткнули друс с привязанным к нему белым полотнищем, знак власти.

— Разведка, — говорит Эдзура, и я киваю.

Это разведчики, и они сегодня вернулись с добычей.

Ее бросают передо мной на колени — почти обнаженную женщину с мокрыми спутанными волосами, такую маленькую, что она сошла бы за ребенка. Только лицо не дает себя обмануть. Ей около двадцати пяти Цветений, и темные глаза, отражая свет костра, полны страха за жизнь. Набедренная повязка прикрывает бедра до середины, но верх ее тела открыт и груди разделены проходящей посредине полоской ткани.

— Мы нашли ее у края лагеря, — говорит доставивший ее воин. Он почти вонзает в спину женщины друс, заставляя склониться передо мной — я слышу ее легкий вскрик и с трудом подавляю в себе желание инстинктивно вступиться. — Вылезла из воды, задушила одного из дозорных. Он и не пикнул.

Я качаю головой. Побережники отправляют женщин на верную смерть по глупости? Они решили, что могут перебить нас поодиночке, голышом, без оружия?

На холодном ветру тело пленницы дрожит, но она не двигается и не пытается прикрыться руками. Я делаю воину знак убрать друс, разминаю пальцы в перчатке с боевыми иглами и наклоняюсь ближе.

— Эй, — говорю я. — Ты меня понимаешь?

— Осторожнее, — остерегает меня Эдзура. Голос его спокоен, но я знаю, что друс уже нацелен в голову пленницы, и рука не дрогнет.

Я касаюсь пальцами подбородка женщины, и она резко вздрагивает и хватает меня за запястье холодными руками. Я едва успеваю взмахнуть рукой, удерживая воинов от ударов друсами. Это не угроза, она не пытается нападать. Женщина не смотрит на меня, она опустила голову и бормочет глухим голосом одно-единственное слово:

— Темволд. Темволд.

— Ты понимаешь меня? — спрашиваю я снова, но она только бормочет и сжимает мое запястье.

— Что с ней делать? — спрашивает Эдзура. — Какой отдашь приказ? Нам нет смысла ее допрашивать, мы и так знаем, чего хотят побережники. Она ни слова не понимает по-нашему, а среди нас нет толмачей.

Он достает из-за пазухи нож и делает шаг вперед. Готов прямо сейчас перерезать ей горло — только дай знак.

Я выпрямляюсь и отступаю на шаг, но женщина цепляется за мое запястье. Она ползет за мной, пытаясь не разжать хватку, и мокрые волосы хлещут по моей руке, как водоросли — скользкие, неприятные.

— Темволд, — повторяет она, и в голос отчетливо слышна мольба.

— Это твое имя? — спрашиваю я. Пальцы ее холодны, как лед, и я могу только представить, что она чувствует, стоя голыми коленями на промерзлой земле. — Имя?

Я кладу ладонь в боевой перчатке себе на грудь старым как мир жестом, и она настороженно следит за мной. В темноте я почти не вижу ее лица, только глаза — блестящие темные глаза, не отрывающиеся от перчатки.

— Серпетис, — говорю я.

Указываю на нее, чувствуя на себе взгляды уже доброй сотни воинов — ночная находка собрала вокруг нас несколько отрядов.

— Ты?

— Л’Афалия. — Она отзывается почти сразу. Прижимает руку к груди, оглядывается вокруг, смотрит на меня. Она не понимает, почему мы ее не убили сразу же, почему смотрим на нее и не можем отвести взглядов, почему я спрашиваю ее имя. — Л’Афалия.

Она произносит еще много слов, но мне они не нужны. Я делаю воинам знак и отступаю назад, когда женщину оттаскивают от меня. Она почти не вырывается, только охает, когда кто-то дергает за волосы слишком сильно.

— К костру ее, — говорю я. Мне нужно увидеть ее лицо для того, чтобы понять, что с ней делать. — Поближе к огню, чтобы было видно.

Я не жду — холодное прикосновение заставило меня дрожать, и мне хочется побыстрее оказаться у живительного пламени. Я спешу к костру первым, протягиваю руку, не снимая со второй перчатку, и оборачиваюсь, когда из темноты раздается вскрик.

Я слышу звук удара дерева о мягкую плоть. Еще один. Удар следует за ударом, женщина придушенно стонет, и я не сразу понимаю, что происходит. Воины просто не могут заставить ее подойти к пламени — она вырывается, царапается и пытается укусить.

— Похоже, боится огня, — замечает кто-то из отряда. — Дерется, как дикий зверь!

Их все еще толпа вокруг нас, и я злюсь:

— Вы не можете справиться с одной, что же будете делать с тысячей? И что, остальным больше нечем заняться? Разойдитесь! По местам!

Это оказывает действие. В темноте слышен крик, быстро сменившийся стоном боли, и после короткой борьбы пленницу все-таки связывают — только так ее удается подтащить к огню, при свете которого становится видно то, что скрывала тьма.

— На мертвячку похожа, — замечает Эдзура, но я пропускаю его слова мимо ушей. Я слишком поражен тем, что вижу. Как и другие. Как и сам старый воин, которого, казалось, ничто не могло удивить.