Бессмертный избранный (СИ) - Леру Юлия - Страница 6

— Мигрис прибудет вечером, фиоарна. Я хочу, чтобы ты поел со мной в моем доме.

Я оборачиваюсь. Асклакин стоит в дверях и говорит со мной, но взгляд его мечется по сонной, как будто пытается что-то отыскать. Вот он задерживается на смятой постели. Становится острее.

— Девушка… оставалась здесь на ночь? — спрашивает фиур, переводя взгляд на меня. Его голос чуть заметно дрожит, но я бы не заметил этой дрожи, если бы не прислушивался. — Ответь, она была с тобой?

Я с трудом подавляю гнев, но из голоса изгнать его все равно не удается.

— Я ценю твое гостеприимство, фиур, но допрашивать меня даже ты не имеешь права.

Асклакин делает вид, что смущен, хотя глаза говорят о том, что мои слова его злят.

— Эта девушка мне, как дочь, — говорит он. — Я беспокоюсь о ее судьбе.

— Это благородно, — говорю я так, словно верю ему.

Теперь у меня не остается сомнений насчет отношения наместника к Нуталее. Они делят постель — его преувеличенно бодрый голос, его бегающий взгляд говорят мне об этом. Я жалею о том, что позволил этой девке остаться здесь, но вчера я слишком устал и вымотался. Я провалился в сон, едва коснулся головой этой неудобной подушки.

— Мне понятно твое беспокойство, фиур, — продолжаю я, чувствуя легкое раздражение оттого, что оказался впутанным в постельные дела этого старика. — Девушка оставалась здесь, но по собственной воле. Можешь спросить ее.

Глаза его наливаются кровью, но я еще не закончил.

— Я клянусь памятью отца, что не тронул ее и пальцем.

Наместник хочет спросить что-то еще, но я уже сыт этой игрой. Я отхожу от окна, беру с постели корс и поворачиваюсь к Асклакину.

— Я готов идти.

— Как тебе платье моего сына? — спрашивает он.

Я понимаю намек — я должен был сразу поблагодарить его, но от раздражения забыл это сделать.

— Оно отлично сшито, — говорю я. — Я снова у тебя в долгу, фиур.

Асклакин довольно прищуривается, разворачивается и выходит из сонной. Я следую за ним, хоть он меня и не позвал. Я не знаю, когда приедет мигрис. Он наверняка останется на ночь после дороги, и мне предстоит вернуться в эту комнату и в эту постель.

Мы проходим по коридору мимо сонной наместника, где он встретил меня накануне, и идем дальше. Сегодня я уже обращаю внимание на то, что вчера из-за боли и усталости пропустил. Мне не приходится, разглядывая, замедлять шаг — наместник не торопится, идет медленно и степенно. Даже слишком медленно, как будто надеется наткнуться на кого-то по пути.

Но в доме тихо. Лишь на улице слышны голоса, и среди них колокольчиком заливается голос Нуталеи. Я отмечаю это — и тут же выбрасываю образ девушки из головы. Я уже потерял к ней всякий интерес.

Дом наместника построен из камня, но полы в нем деревянные, и половицы тихонько скрипят под нашими ногами. Сонные расположены только по одну сторону коридора, их окна открываются на конюшню и курятник. В городах северного Шинироса такие постройки не редкость, но на юге, ближе к реке, города либо бедны, либо вообще зачахли, превратившись в большие деревни, и каменные дома там встречаются нечасто.

Новые дома сейчас строятся из глины, которой по берегам Шиниру в избытке. Древесины достать в тех краях не составит труда, вот только вряд ли кто-то рискнет срубить в вековечном лесу даже ветку. После того, как туда согнали всех магов, он был объявлен запретным, а его древесину стали называть проклятой. Говорили, что маги наложили на нее особые чары, и теперь могут подчинять себе тех, в чьих домах есть хоть чахлая веточка, хоть бревнышко из вековечного леса. Многие не верили этим россказням, но были те, кто отказывался входить в дом, если видел там хоть одну деревяшку.

Видеть дерево в доме фиура Шинироса было странно, но я не думал, что Асклакин играет с судьбой. Скорее всего, заказал древесину где-то на севере. Вековечный лес был самым большим, но не единственным лесом в Шиниросе. Правда, кое-кто говорил, что магам подчиняется все деревянное. Но отец считал эти слухи глупыми. Так недолго дойти и до воздуха, властью над которым маги тоже обладают. Назвать его проклятым не составит труда, только вот что же делать с теми, кто им дышит?

Асклакин останавливается перед запертой дверью в самом конце коридора и открывает мне дверь. Это кухня. Жарко горит очаг, кипит вода в подвешенном над ним котелке. На чисто выскобленном столе — еще котелок, поменьше. В нем аппетитно дымится каша, как видно, только что снятая с огня. Приставленная к кухне работница возится на столе у окна с тестом, что-то заворачивает в вырезанные из него маленькие квадраты. Она не оборачивается, и Асклакин не делает ей замечания. Он вообще ведет себя так, словно мы тут одни. Я не знаю, хорошо это или плохо. Своих работников отец приучал к порядку, иногда поднимал на них руку, часто покрикивал. Я вырос с осознанием того, что работник должен уважать своего хозяина, хотя бы за то, что тот дает ему кров и еду за его труд. Отец сам выбирал работников, сам ездил в Шин во время большой ярмарки перед наступлением Холодов. Мне говорил, что еще рано, что не набита рука и не навострен глаз.

В эти Холода мы должны были ехать в Шин вместе.

— Садись, фиоарна, — говорит Асклакин, первым усаживаясь на длинную деревянную лавку.

Мы утренничаем. Каша наваристая, в ней много мяса и масла, она даже слишком жирная для меня. Наместник заводит разговор ни о чем, говорит о Шиниру, которая только недавно вошла в русло после половодья, о своем сыне, который должен скоро откуда-то вернуться, о том, как беспокоит его угроза на границе.

Женщина забирает у нас пустые блюда и черпаки. Ее смуглое лицо ничего не выражает, испачканные мукой руки двигаются почти лениво. Наместник не замечает ее, но она и сама, кажется, витает мыслями где-то в другом месте. Поставив перед нами чаши и наполнив их вином, она возвращается к тесту и начинает закидывать наполненные начинкой квадратики в кипящую воду.

— Вино шиниросское, из Веркшин, — говорит наместник, причмокивая. — Все-таки у нас оно самое лучшее.

Я не пробовал вина из других мест, потому только киваю и осушаю чашку.

— Я намерен проехать по городу сегодня, заглянуть на рынок за гиржей, — говорит наместник, имея в виду часть дохода, которую в больших городах наместник собирает с рынков и ремесленных домов для собственных нужд.

В нашей деревне гиржу не собирали. Ремесленники были наперечет: кузнец, скорняк, гончар, травник, шорник. Отец просто брал то, что ему было нужно. Демерелис как раз собиралась сделать подковы для одной из отцовских кобыл, когда на нас напали.

Я снова думаю о нападении. Разбойники заставили наших лошадей сбеситься — но этого бы не случилось, если бы шорнику и кузнецу помогали маги.

Чары в узде и подкове были обычным делом еще шесть Цветений назад. Кровь хозяина. Волос лошади. Маг смешивал все в ступке, потом что-то шептал — и одну половину смеси выливал в расплавленное железо, из которого кузнец делал подкову, а остатками хорошенько мазал узду. Лошадь слушалась хозяина, как ребенок — свою мать. Кони не бросились бы врассыпную, не стали бы топтать своих хозяев, если бы с нами была магия.

Я не хочу об этом думать, но мысли сами лезут в голову. Резко поставив чашу на стол, я поднимаюсь. Асклакин удивленно смотрит на меня, а кухонная даже не вздрагивает — так и стоит спиной к нам, помешивая черпаком с длинной ручкой варево в котелке.

— Если ты не против, фиур, я хотел бы пройтись по городу, — говорю я.

Он только пожимает плечами. Сбор гиржи — дело почти личное, да и не было прямого приглашения, так что это не отказ.

— Как угодно, фиоарна. Только не заблудись. — Фиур усмехается, но по-доброму. — Город у нас большой.

— Твой дом все знают, — говорю я. — Если потеряюсь — доведут.

Я выхожу из кухни, оставив наместника допивать свое вино. Начинать трапезу нужно с хозяином дома, но заканчивает ее каждый сам — так заведено еще с древних времен, и этот обычай в Шиниросе еще соблюдается.