Бессмертный избранный (СИ) - Леру Юлия - Страница 116

— Я имею право оставаться здесь, Серпетис. Такое же, как и ты.

За закрытой дверью голосов обычно не слышно, но Нуталея говорит громко, и на последних словах открывает дверь, нимало не заботясь о том, что ее увидит кто-то еще.

— Тебе следует думать не о праве быть здесь, — отвечает Серпетис из глубины сонной. — А об обязанностях, которые ты приняла как работница фиура.

Пламя очага за его спиной освещает лицо Нуталеи. Я вижу сжатые губы и упрямо выставленный вперед подбородок. Она не обращает на нас внимания, хоть едва и не сбила Унну с ног, вылетев из сонной. Но далеко девушка не уходит. Открывшаяся дверь сонной фиура заставляет ее остановиться, и он ухватывает Нуталею за локоть жестом, который заставляет меня приподнять брови. Это не хозяин, который задерживает работницу, решившую самовольно уйти. Это мужчина, который показывает свое право на женщину. Кажется, не только Серпетису и мне алманэфретки кажутся привлекательными. Фиур явно разозлен тем, что успел услышать, и теперь требует объяснений.

— Что случилось?

— Мне нужно работать! — отвечает она так резко, что это кажется дерзостью.

Унна накидывает на голову капюшон и поворачивается лицом к ведущей на улицу двери. У меня тоже нет желания наблюдать за тем, как двое мужчин делят одну женщину, и я следую ее примеру.

— Идем же, Цилиолис.

Мы оставляем Серпетиса и фиура разбираться с Нуталеей и выходим в метель.

Снег все валит и валит, и к обеду мы узнаем, что работы на укреплении прекратились. К вечеру ударяет мороз, и мы остаемся в лекарском доме на ночь. Обмороженных рук, ног и носов столько, что мы едва успеваем готовить горячий травяной муксу, который в Шиниросе называют муксисом. Тревис помогает Унне разносить котелок с муксисом по сонным, где сегодня особенно много людей. И они все идут и идут, слетаются, словно дзуры на яркий свет факела, не желая оставаться в темноте домов, глядящих на мир пустыми провалами голых окон. Кажется, за ночь у нас побывал весь город.

Мы возвращаемся в дом фиура только на следующий день. Инетис выходит из своей сонной, чтобы поутренничать с нами, и я замечаю, как тяжело она садится на каменный куж, поставленный во главе стола, чтобы ей не пришлось пробираться между столом и лавкой. Унна тоже это замечает и глядит на меня взглядом, в котором плещется растерянность. Инетис как будто сама не своя. Едва смогла сжать в руке ложку, не сказала нам ни слова с тех пор, как увидела, и постоянно глядит себе под ноги. Что-то не так, но я не понимаю, что именно.

А Л’Афалия, как назло, еще не проснулась.

Мы ждем, пока хмурая и неулыбчивая сегодня Нуталея раскладывает по плошкам кашу с мясом и нарезает моченый лук. Она не смотрит на нас, а Унна не смотрит на нее, как будто ей стыдно за то, чему она стала свидетелем вчера. Когда чаши с вином оказываются перед нами, я делаю Нуталее знак, что можно идти. Она подчиняется беспрекословно, как будто только и этого и ждала.

— Инетис, — говорю я. — Как ты себя чувствуешь?

Она поднимает голову от блюда с кашей, и я вижу в ее глазах золотые вспышки. Ее губы сжимаются в тонкую линию, брови хмурятся, и на мгновение она становится так похожа на Сесамрин, что я вздрагиваю.

— Все хорошо, — говорит она непривычно высоким голосом, и Унна замирает с чашей у губ. — Мама отдыхает. Ей нужно готовиться. Сегодня с вами побуду я.

Мама? Она сказала «мама»?

По лицу Инетис проходит волна… настоящая волна, заставляющая ее кожу шевелиться, а черты лица — расплываться, подобно отражению во взбаламученной воде. На мгновение под чертами моей сестры проступают другие, детские черты, и я роняю ложку на стол, когда понимаю, что сейчас на меня смотрят сразу две пары глаз, одна из которых выросла у Инетис прямо на лбу.

Волосы встают дыбом у меня на теле.

— Хватит, — выдыхаю я хрипло, чувствуя, что теряю рассудок, — хватит!

Вторая пара скрывается под кожей лба, волна затихает, и передо мной снова оказывается лицо моей сестры и правительницы Асморанты. Меня пробивает холодный пот. Я пытаюсь дышать — и хрипло выдыхаю только когда рука Унны сжимается на моей руке. Она дрожит, и я знаю, что это не жест поддержки. Ей просто так же страшно, как и мне.

— Ты — избранный, — говорит Унна, и голос ее звучит так робко, словно она боится говорить.

Ресницы Инетис опускаются в знак согласия, потом снова поднимаются.

— Мама отдыхает, — повторяет моя сестра, глядя на нас золотыми глазами. — Я сегодня побуду с вами. Мы ведь пойдем играть со щитом? Я сегодня еще сильнее, чем вчера.

— Конечно, пойдем, — отвечает Унна с улыбкой, которая кажется мне почти безумной. Как она может улыбаться сейчас, когда ребенок завладел телом Инетис? Где она сама?

— Сейчас мы с Цилиолисом отдохнем, и потом обязательно сходим, — говорит она, сжимая мои пальцы сильнее, и я понимаю, что привстал, готовый броситься к Инетис, чтобы затрясти ее и заставить вернуться.

— Хорошо, — отвечает избранный. — Только не забудь. Те набитые червяками зеленые люди уже совсем близко. Нам нужно поторопиться.

45. ОТШЕЛЬНИЦА

Снаружи морозно, и снег кажется похожим на крупу. Глея заходит в дом с красными от холода щеками и говорит, что лошадь ждет нас. Можно ехать домой.

За Инетис пришлось прислать повозку — она раскапризничалась и сказала, что не пойдет пешком по снегопаду до дома фиура. Она слишком устала и хочет спать. Я вижу, как переглядываются девушки в лекарском доме, но молчу, упорно молчу весь день, хотя какая-то часть этих взглядов достается и мне. Что я могу сказать им?

Пусть лучше думают, что это из-за близких родов правительница стала такой капризной и ведет себя, как ребенок. Все равно другого объяснения у меня нет.

— Унна, вы готовы? — спрашивает Тревис, заходя в кухню.

— Готовы! — отвечает Инетис, блестя золотыми глазами, и едва не падает, рванув к выходу с прытью, которой от нее никто не ожидал.

Из лекарского дома нас везет Тревис — он вызвался сам, хоть я и отговаривала его. Он говорит, его сестру однажды хлестнули кнутом мальчишки во время игры. У нее на лице тоже большой шрам. Я напоминаю ему ее, и он рад мне помочь, как помогал бы ей.

Мы усаживаем Инетис в повозку и укрываем шкурой до самого носа. Снежный конь нетерпеливо переступает с ноги на ногу, пока Тревис помогает усесться мне. Наконец, мы трогаемся, и лекарский дом остается позади. Я наклоняю голову, чтобы снег не летел в лицо, и поглядываю на Инетис. Она же сидит, укутанная в теплую шкуру, и молчит, и только смотрит по сторонам золотистыми глазами. Заметив мой взгляд, улыбается широкой улыбкой, которая так не свойственна настоящей Инетис. Я улыбаюсь в ответ и отворачиваюсь, чтобы она не увидела судороги, пробежавшей по лицу.

Цилиолис сказал, что снова останется ночевать с лекарями, чтобы завтра не проделывать долгий путь до укреплений. Они уже установили там палатки для лекарей, которые будут встречать раненых с поля боя и перевязывать их прямо там. Глея и ее девушки вызвались во время битвы работать на передовой. Цилиолис будет с ними — потому что уже не сможет оставить Глею один на один со смертью.

Мне радостно и грустно за них обоих. Они слишком поздно встретились и слишком рано расстанутся. Слишком.

— Тебе нравится Унна, Тревис? — Инетис вдруг подает голос, и ее слова заставляют меня подпрыгнуть и покраснеть. — Она хорошая девушка. Очень хорошая.

Ее непривычно писклявый голос звучит как будто с насмешкой, но Тревис отвечает серьезно, как будто после долгих раздумий:

— Да. Она очень хорошая. Я рад, что встретил ее.

— Скоро будет большая битва, и ты погибнешь, — говорит Инетис, и вдруг всхлипывает и шмыгает носом. — Мне так жалко тебя, Тревис. Ты тоже очень хороший, но ты погибнешь.

Тревис молчит, похоже, не зная, что на это сказать. Лошадь бежит вперед, и совсем скоро мы заметим в темноте дом фиура. Темный коридор и статная фигура той девушки, Нуталеи предстают перед моим мысленным взором, и я почти жалею, что тоже не смогла остаться в лекарском доме. Она красивая. Темные волосы, почти такие же темные, как волосы Энефрет, темные глаза, в которых пылает любовь. Она пришла, чтобы завоевать его сердце, и в этой войне я проиграла, даже не замахнувшись друсом.