Бессмертный избранный (СИ) - Леру Юлия - Страница 105

— Наследник жив! — Эта весть облегает лагерь в мгновение ока.

Я поднимаю обессилевшую Л’Афалию и помогаю ей дойти до палатки лекаря, пока Инетис и Кмерлана ведут в сторону кухни, где, как мне тут же сообщают, находятся фиур Шинироса и выжившие сугрисы. Инетис оборачивается, и я машу ей рукой. Я присоединюсь к ним сразу же, как узнаю, что с Серпетисом.

Я замираю на мгновение, оказавшись под пологом, рядом с горящим очагом, в окружении алманэфретских женщин с длинными глазами, суетящихся вокруг раненых солдат. Раненых не так много, как я ожидал. Мертвых гораздо больше.

Л’Афалию тут же уводят за собой, не выказав ни малейшего удивления. Я объясняю. что она служит правительнице, и этого достаточно для этих быстрых и тихих целительниц с мягкими телами и большими глазами. Я вижу, как в углу быстро ставят ограждение и Л’Афалию уводят туда.

Я почему-то уверен, что с ней все будет в порядке.

Серпетиса укладывают на свободное место у дальнего конца палатки, и одна из женщин быстро осматривает рану и ощупывает ее своими тонкими пальцами, так ловко, что я едва замечаю эти движения.

— Принести горячей воды и мыла! — отдает приказание женщина. — Все хорошо, син-фиоарна, ты у лекарей. Мы поставим тебя на ноги.

Она поднимает голову, и на мгновение я оказываюсь во власти ее темных глаз. Она чем-то напоминает мне Энефрет, хотя в их лицах нет ничего похожего. Женщина кивает, и я понимаю, что она не врет. Они и в самом деле могут его вылечить, хоть рана и кажется страшной.

— Ему очень повезло, что не лопнул большой сосуд, — говорит женщина, поглаживая Серпетиса по голове. Унна не отрывает от его лица взгляда, похоже, она не слышит ни слова. — Тут разодрано мясо, но кровь не выбежала из его тела. Мы все это зашьем. Но меч ему придется держать другой рукой.

Она начинает промывать рану теплой водой из большой чаши, когда Серпетис вскрикивает от боли и начинает что-то говорить.

— Серпетис, — повторяет он снова и снова. — Серпетис, Серпетис, Серпетис.

Он мечется по постели, не позволяя себя коснуться, и я уже готов ринуться на помощь, когда слышу голос Унны.

— Я здесь, я всегда здесь, — говорит она сквозь слезы, и Серпетис поворачивает голову на голос и хватает ее здоровой рукой за предплечье, сразу же замирая и успокаиваясь.

Похоже, моя помощь не нужна.

— Держи его за руку, — говорит женщина Унне, и та послушно сжимает его руку в своей. — Сейчас будет очень больно.

— Мы в кухне через две палатки, — говорю я. — Л’Афалия тоже здесь, я передал ее лекарям.

Она едва кивает мне, и я отворачиваюсь от выражения безоговорочной любви на ее лице и иду прочь, но успеваю услышать то, что говорит ей Серпетис.

— Нет, — произносит он громко и отчетливо. — Только не снова. Только не снова!

41. ОТШЕЛЬНИЦА

Он еще очень молод, но совсем сед, и волосы у него длинные, и глаза синие, как ночное небо, и голос тихий, как шепот. Он прижимает мою руку к своему лицу и повторяет беспрестанно одно слово, смысл которого я понимаю и в то же время понять не могу.

— Серпетис.

Я знаю его имя, но зачем он снова и снова называет его мне?

— Серпетис.

Торопливо, горячо, словно боясь, что этот раз будет для него последним.

— Серпетис.

— Я здесь, я всегда здесь, — говорю я, сжимая его пальцы, и он сжимает мои в ответ.

А потом его пальцы крепко смыкаются на моей руке, и он притягивает меня к себе. Ближе. Еще ближе. Так, чтобы я смогла заглянуть в синь его глаз и увидеть там свое собственное отражение, искаженное языками пламени горячей ненависти.

— Ты снова пришла. Ты снова чего-то от меня хочешь… Убирайся!

Серпетис отшвыривает меня прочь — в который раз — и я отлетаю в сторону, едва сдерживая вскрик. Глея смотрит на меня с другого конца палатки, и я качаю головой, ловя ее взгляд.

Все хорошо. Он вовсе не пытается меня ударить.

Просто ему снова мерещится Энефрет.

Уже темнеет, и в палатке зажгли свечи и растопили огненную яму. Палатка опустела наполовину с тех пор, как мы прибыли сюда пять дней назад, и я могу передохнуть и присесть рядом с Серпетисом, который все еще страдает от раны и лихорадки, которую подхватил, пока лежал в снегу.

Целую ночь и почти целый день.

С дырой в руке, в которой были видны кости.

Если это не магия спасла его, то что? Как может человек пролежать целые сутки на снегу, без еды и воды, пока кровь вытекает из огромной раны — и не умереть?

— Серпетис, — снова начинает он, задыхаясь от жгущего его жара. — Серпетис.

И я подхожу, опускаюсь на колени у его постели и протягиваю руку, и он хватает ее и успокаивается.

Он не зря думает об Энефрет. Я уверена, что это она спасла его нашими руками.

Вот уже пять дней я не отхожу от Серпетиса. Он то держит меня за руку, прижимая ладонь к огненно-горячей щеке, то отталкивает изо всех сил, резко и сквозь зубы выплевывая слова ненависти. Он ни разу не пришел в сознание дольше, чем на два вдоха. Глея говорит, что так и должно быть. Ему было бы слишком больно терпеть перевязки, и потому лекарки дают Серпетису снадобье, заглушающее разум.

А пока наследник Асморанты мечется на пропитанной потом постели, за стенами палатки меняется знакомый нам мир.

Как мы узнали, побережники начали наступление сразу в нескольких местах. Оборона была прорвана на восходе, ближе к границе с Алманэфретом, где позиции удерживали объединенные войска, и в центре — там, где стояла армия Шинироса. Побережники привели с собой подкрепление — и сугрисы, все до одного получившие в этой битве ранения, считают, что именно прибытие подкрепления определило начало атаки.

Инетис рассказывает нам новости. Каждое утро шембученец Рыбнадек провожает ее в палатку сугрисов и обратно, и каждый раз ее лицо кажется мне все более мрачным.

— Отступают, — говорит она. — Сражаются, но отступают.

В тот день, следующий за днем первой битвы, войска Асморанты совершили отчаянную контратаку и отбросили войска врага на тот берег Шиниру, потеряв более двух сотен бойцов. Но даже так они оказались бессильны удержать границу. Им пришлось отступить, и теперь они в нескольких мересах к северу от нас, сдерживают продвижение врага вглубь Асморанты.

Иногда мне кажется, что я слышу их крики даже отсюда.

Наш лагерь остался в тылу врага, но Глее и другим лекаркам, денно и нощно успокаивающим раненых и облегчающих страдания тем, кто испускает последний вздох, будто все равно.

— Не тронемся с места, пока раненые немного не поправятся, — говорит Инетис, возвращаясь из палатки сугрисов. — Они сегодня чихвостили старшую лекарку, но она не разрешает перевозить тяжелобольных. Предлагает оставить ее палатку здесь и самим уходить. Тракт перекрыт войсками, повозками к нам пока не пробраться. Остается ждать.

Если побережники нападут на нас, битва будет короткой. У нас только раненые, десяток разведчиков и та небольшая часть войска, что осталась в качестве личного отряда сугрисов и наследника. Два сугриса уже залатали свои раны и уехали к войскам. Оставшиеся должны отправиться в путь со дня на день, и тогда нашими защитниками станут только те раненые, которые уже могут держать в руках оружие, но еще слишком слабы, чтобы совершить переход по лесу в обход врага.

— Уннантирь! Подержи, пожалуйста! — зовет меня Глея.

Я поднимаюсь с колен и иду к раненому, которому она хочет перевязать голову. Он тоже не приходит в себя, как и Серпетис, и тоже совсем молод — не больше восемнадцати Цветений. Ударом меча ему отрубило ухо, но не потому его поят лишающими разума снадобьями и держат в палатке. Левая рука его распухла и стала багрово-черной, и Глея смотрит на эту выползшую из-под повязки красно-черную опухоль и качает головой.

— Его укусил один из зеленокожих, — говорит она мне, когда я спрашиваю, что она думает делать. Я знаю такие знаки. Земля и кровь, кровь и земля. Красное и черное переплетаются между собой, пока кровь не превращается в землю, а земля не становится похожей на кровь. — Надо отрезать руку, иначе мы его не спасем.