Воролов - Журавлевы Виктория и Сергей - Страница 8

– И за трактиром, где остановился убитый, позавчера тоже было кому присмотреть?

– Точно так-с! Там в тот вечер был наш человек – выполнял задание по внешнему наблюдению. Поэтому, как обнаружили тело, ему приказали выяснить, кто из местных тогда, так сказать, работал в трактире. Он должен вернуться сюда к полудню.

Мышецкий недовольно поморщился. Азаревич же облегченно выдохнул. Горячий чай после бессонной ночи разморил его, и он мечтал хотя бы о паре часов сна.

– Тогда, – Мышецкий, казалось, был неутомим, – полагаю, вы, господин профессор, не откажетесь проводить нас четверых в мертвецкую?

Профессор Ситников поднялся и взял со стола одну из керосиновых ламп:

– Да-да, с готовностью! Прошу вас сюда, господа! Мертвецкая у нас здесь же, в другом крыле участка, рядом с пожарной частью. Там и работаем…

Они впятером друг за другом прошли по длинному коридору. В конце него в стене темнела безликая маленькая дверь. Открыв ее большим потускневшим от времени ключом, профессор начал спускаться по ступеням уходившей в темноту лестницы.

– Для мертвецкой подвал – самое подходящее место, – пояснил исправник. – Тут за стенкой – ледник. Как в марте его льдом забиваем, так холод до зимы и держится! Только если паводок город топит – вот тогда хуже…

В темном сводчатом помещении стоял сырой воздух. В нем можно было учуять аромат спирта, формалина и еще какой-то сильный сладковатый удушающий запах. Однако никто из вошедших ни на мгновение не изменился в лице, не приложил платок к носу и даже не поморщился.

Войдя в комнату, профессор поставил свою лампу на маленький столик у стены и засветил еще три лампы над большим столом, стоявшим посередине. По стенам заплясали длинные тени. Желтый мерцающий свет озарил невысокие шкафчики и этажерки, уставленные бесчисленными склянками, слепками и колбами. На небольшом письменном столе лежал журнал для записей и письменный прибор.

– Неплохо тут у вас все устроено, – Мышецкий огляделся по сторонам.

– Благодарю, – профессор с улыбкой чуть поклонился прокурору. Затем он откинул с большого стола грубую льняную ткань:

– Итак, господа, вот наш погибший.

На столе перед сыщиками лежало худощавое тело молодого мужчины лет двадцати пяти – двадцати семи. Его короткие темные волосы слиплись от бурых следов запекшейся крови, а над натянутой пожелтевшей верхней губой красовались пышные усы, подстриженные на военный манер. Брови у погибшего были чуть приподняты, отчего лицо, казалось, выражало некоторое удивление. Кисти трупа были связаны короткой грязной бечевкой, а вдоль всей грудной клетки от подбородка до пупка тянулся багровый шов, зашитый грубыми размашистыми стежками суровой нити. На коже в районе спины, бедер, предплечий и локтей проступали темные пурпурные пятна, а в виске зияло круглое глубокое отверстие диаметром примерно с мизинец.

– Смерть, как можно удостовериться, произошла по причине разрушения головного мозга револьверной пулей, прошедшей навылет. Входное отверстие, как я уже говорил, без следов пламени и пороха. Стреляли с расстояния не менее сажени. При изучении содержимого желудка и кишечника убитого выявлены следы пищи, совпадающей со списком блюд, заказанных им в трактире, и небольшого количества спиртного. Признаков воздействия отравляющих веществ не обнаружено.

– И никаких особых примет… – Азаревич, подойдя ближе к столу, внимательно всматривался в мертвое тело.

– Да, выдающихся примет нет. Зубы ровны и целы, следов серьезных переломов, ранений или иных увечий нет. Разве что наш поручик, похоже, был левшой: на пальце левой руки я заметил чернильное пятнышко.

– Валентин Федорович, – Азаревич повернулся к исправнику, – вы ведь осматривали одежду и обувь погибшего?

– Точно так-с, осматривал. Никаких особых следов. Извольте сами убедиться, – исправник жестом пригласил сыщика к маленькому столику, стоящему у стены. На нем рядом с лампой темнела аккуратная стопка одежды и пара начищенных кавалерийских сапог.

Азаревич развернул под светом лампы китель, осмотрел его с груди и со спины, снаружи и с изнанки, а затем повертел в руках сапоги, внимательно изучив их подошвы и каблуки.

– Занятное дело, господа, – проговорил он. – Если бы я не был уверен в аккуратности подчиненных господина исправника, я бы подумал, что в полицейской части халатно относятся к хранению улик, собранных на месте происшествия.

– Что вы хотите этим сказать, Петр Александрович? – спросил Мышецкий.

– Я хочу сказать, ваше превосходительство, что одежда и обувь, найденные в комнате убитого поручика Караганова, едва ли принадлежали одному и тому же человеку.

– Вы уверены?

– Взгляните сами: левый сапог стоптан несколько сильнее правого. Это характерно для левшей. Профессор заметил у трупа чернильное пятно, и тоже на левой руке. А вот китель, несомненно, носил правша. Обратите внимание на его рукава, обшлага рукавов и карманы: они больше потерты именно с правой стороны.

– Поразительно! – расстроился исправник.

– Ничего поразительного, Валентин Федорович! Погибший носил мундир как правша, а обувь – как левша. Разве такое в самом деле возможно?

Пятаков, до этого не проронивший ни слова, негромко проговорил в полутьме мертвецкой:

– Эти сапоги носил сам убитый, а его китель – это китель убийцы. И бумаги его карагановские – это, поди, документы того, кто хлопнул этого малого. Того, кого мы, скорее всего, и ищем. Подлинные иль фальшивые – бог весть! Нашел офицерика своей внешности и роста, вызнал все – кто, откуда, куда, – сделал свое дело, взял чужую форму, бумаги, и прости-прощай! И если левша – это еще хоть какая-то примета, то правшей – полон свет. Ищи теперь ветра в поле!

Азаревич в задумчивости снова подошел к распростертому на хирургическом столе телу. На пальцах левой руки трупа он заметил пару небольших порезов.

– Это не ваша работа, профессор? – спросил воролов.

– Нет, так и было.

– М-да… Левша, господа! Ей-богу, левша…

Через четверть часа они уже были наверху. Воздух в ранее казавшемся душным коридоре сейчас пах березовым углем и дешевым, но душистым копорским чаем.

– Теперь предлагаю всем немного отдохнуть до того, как прибудет ваш агент, – сказал Мышецкий. – Валентин Федорович, будьте любезны, посоветуйте нам, где можно остановиться для передышки да подкрепиться.

– Ваше превосходительство, осмелюсь предложить отдохнуть в моем доме, – ответил исправник. – Это рядом совсем – тут же, при части; надолго отлучаться не надо. Если агент прибудет раньше, так сразу его доклад и заслушаем. Да и не в трактир же, прости господи, начальство вести: сраму не оберешься! Околоточные разнесут, так весь город на смех поднимет.

– Что ж, резонно – Мышецкий кивнул, – а уж если и яичницу справите…

– И не только яичницу, ваше превосходительство, – и Валентин Федорович лукаво подмигнул.

При полицейской управе располагались дома практически всех служебных чинов: и исправника, и врача, и полицейских, и пожарных. Это было удобно и служащим, и горожанам, которые всегда знали, где при необходимости искать помощи. Лишь околоточные жили по всему городу, но и они регулярно приезжали в часть «для докладу» и на общие совещания.

Поэтому всего через три четверти часа, после скромного, но сытного завтрака и кофе в обществе прокурора, исправника, его почтенной супруги и их пятерых юных отпрысков, Азаревич вместе с Пятаковым наконец очутился в небольшой уютной светлой комнате.

– Неужели? – Азаревич снял китель, повесил его на крючок, подошел к кровати и упал на гору ослепительно белых подушек с кружевными рюшами.

– А нельзя ли, чтобы этот их агент явился для доклада, ну скажем, к ужину? Или завтра? – Пятаков последовал его примеру.

– Отставить разговорчики в строю… – уже сквозь дремоту пошутил его шеф.

За окном ярко светило октябрьское солнце, пытавшееся протиснуть в щели между плотными пастельными гардинами косые лучики света. На ветках деревьев истошно орали и ссорились воробьи. Где-то вдалеке кричали петухи, и корова, неторопливо бродившая по улице в поисках последнего клочка пожухлой травы, мычала и позвякивала своим колокольчиком.