Зимние наваждения (СИ) - Чоргорр Татьяна - Страница 1

Освобождение асура стоило Ромиге трёх суток полнейшей слепоты, не считая тех полутора, что нав провалялся в беспамятстве. На четвёртые сутки, когда Вильяра меняла повязку, он ощутил свет, проникающий сквозь веки. На пятые — открыл глаза и ещё несколько дней заново учился фокусировать взгляд, радуясь, как быстро восстанавливается не только дневное, но и ночное зрение.

И то, что он видел, осматривая себя новыми глазами, тоже не могло не радовать. Регенерировали внешние повреждения, хорошо регенерировали. Возвращались телесные силы. Ромига уверенно встал на ноги и сразу же начал тренироваться, возвращая точность и быстроту движений. Луну спустя он уже чувствовал себя почти здоровым… не магом!

Что бы ни померещилось наву, когда он только очнулся, а прогресса не было, скорее, наоборот. Прикосновение чужой ворожбы больше не вызывало у него щекотку, зуд или боль. Совсем никаких ощущений. Зачарованный Камень над домом Кузнеца казался простым валуном… Да, Ромига проверил, едва смог туда добрести, и не ограничился одним визитом. Днём приходил и ночью, на рассвете и на закате. Пел приветствия, морозил ладони о гранит, подолгу сидел у заметённой снегом глыбы — впустую!

Это могло быть этапом регенерации, как временная слепота. Ромига заставлял себя надеяться, что дела обстоят именно так, а пока учился жить совсем без магии. Держать тело и одежду в чистоте, определять время, ориентироваться в пространстве… Элементарные бытовые навыки прежде магического существа потребовали капитального пересмотра. Хотя у него был опыт жизни на минимуме энергии. И в памяти застряли кое-какие паттерны от немагических существ — челов. Но кто из тех челов потянет на достойный пример для подражания? Да и условия, где оказался нав, мягко говоря, жестковаты. Комфортабельный дом по-охотничьи… Нет, однозначно, уютнее снегов за порогом!

Брр! Ромига поглубже натянул на голову меховой капюшон. С трудом — примёрзла — отворил верхнюю калитку дома Кузнеца и вышел под белёсое, затянутое облаками небо. Ветер тут же запорошил лицо снежной пылью и принялся искать лазейки в одежде. Те, кто сшил наву длинную глухую куртку, штаны и сапоги из шкур, умели противостоять лихим шуточкам стихий, однако Ромига поёжился. Кто бы знал, как он устал снова и снова топтать тропинку к Камню, надеяться и мёрзнуть, мёрзнуть и надеяться! Потому он теперь не просто ходит по тропе, а превращает каждую вылазку наверх в тренировку. Боевой танец между небом и скалой, между небом и снегом помогает согреться и собраться.

С уступа на уступ, по льду, по насту, по свеженаметённому рыхляку… Кажется, его новые глаза лучше различают оттенки белого… И оттенки цвета там, где удаётся найти цвет… В одну из прошлых вылазок он застал зарю потрясающей морозной красоты… Но сегодняшний день — чёрно-белая фотография.

Белый снег, чёрно-серые скалы, бледно-серое небо, и больше ничего. Светлый кружок солнца то просвечивает сквозь облачную пелену, то теряется в ней. Можно смотреть, не щурясь, и видно, что за время, пока Ромига на Голкья, кружок уменьшился: не сильно, но заметно. А по ночам видно, как темнеет луна. Мир всё глубже погружается в свою исполинскую зиму, и преображение светил, сему сопутствующее, интригует своей непривычностью. Если бы Ромига был одним из имперских навов, что выстроили здесь форпост, он бы, пожалуй, остался на зимовку, а не ушёл до весны…

Он, правда, желает наблюдать на Голкья тёмную луну и «солнцеменьше глаза белянки», как однажды выразилась Вильяра? Да неужто? Вот даже оскользнулся на льду и смазал рисунок движения!

Нет, ладно, сбился он не потому, что слишком задумался: навское мышление не однолинейно. А вот к охотничьей обуви и одежде ещё привыкать и привыкать. И форму восстанавливать… Хотя бы физическую! Ромига завершил «дорожку» и не стал начинать новую: и так уже пар валит и неприятная слабость в коленях. Просто зашагал вперёд, не сбавляя темпа — на повороте тропы столкнулся нос к носу с голубоглазой беляночкой Аю.

Младшая жена Лембы выглядела взбудораженной и взъерошенной. Смерила Ромигу диковатым взглядом, неприятно напомнив скорбную умом живоедку Мули. Впрочем, Аю узнала нава, приветствовала, но голос подрагивал, и она нервно оглянулась через плечо.

— Аю, что там, у Камня? — спросил её Ромига. Раз уж собрался туда, лучше спросить. Не хватает ещё нарваться на очередные приключения.

Аю обогнула нава, загородилась им от части тропы, откуда пришла. Лишь после этого ответила, таращась снизу-вверх широко распахнутыми ярко-голубыми глазищами. Вот тебе и цвет посреди монохрома, да не радует: взгляд-то у охотницы по-прежнему дурной.

— Не знаю, о Нимрин! Я сначала сильно-сильно расплакалась, из-за Лембы. Ведь я ему больше не любезна, совсем не любезна, а мне без его ласки жизнь не мила! Будто почернело моё солнце вместе с луной, будто кровь во мне стынет и сохнет. Так худо мне, Нимрин, хоть бросайся головой с обрыва! — Аю жалобно шмыгнула носом. — Долго я горевала, потом прорыдалась, и стало полегче. И решила я идти домой да садиться за рукоделие. Забросила я его во дни неспокойных стихий… А потом… Померещилось мне, будто Камень сморит мне в спину и взвешивает… Будто решает, стану я дальше жить или умру?

Ого! Задавая вопрос, Ромига не рассчитывал на такой монолог. Сколько наблюдал Аю в доме Кузнеца, она либо помалкивала, либо болтала, не замолкая, на ограниченный круг тем: об украшениях и зеркалах. В том и другом она сошла бы за эксперта, а в остальном производила впечатление особы крайне недалёкой. А у Камня-то её всерьёз припекло!

— Прекрасная Аю, конечно, ты будешь жить, — начал успокаивать её нав. — Иди скорее в дом и займись, чем собиралась. А там, глядишь, и Лемба перестанет на тебя сердиться.

— Лемба, — она мотнула головой и несколько раз повторила, будто пробуя имя на вкус. — Лемба, Лемба… Нет. Мама мне велела… Должен был быть другой, но он не коснулся… А я хотела… Кого же я хотела? А я не помню, — речь всё бессвязнее, и взгляд в себя.

Ромига решительно взял Аю под руку и повёл вниз по тропе. Что он не видал у того Камня? А если кузнецова жена спятила и сиганёт с обрыва, переполоху в доме будет больше, чем ему, гостю Лембы, хотелось бы.

***

Спеть бы Вильяре «летучую» и умереть! Не подыхать в третий раз от той же раны, а стать стихией и оставаться ею, покуда обратное превращение станет попросту невозможным. Ах, если бы снежный вихрь умел хранить и беречь клан, исполняя долг мудрой! Тогда бы Вильяра даже не раздумывала! Да только её самовластная воля неизбежно угаснет через луну-другую, а после и разум, и память, и всякое ощущение себя обособленной частью мира: стихии это ни к чему… А ей-то, калеке, к чему? Как ни гонит она прочь поганые мысли, они возвращаются снова и снова, вместе с болью в животе, неутолимой ни снадобьями, ни песням. Вильяра сидит у Зачарованного Камня, прикрывшись от чужих глаз «морозной дымкой», и думает, думает.

А обитатели дома Кузнеца даже не подозревают, что их мудрая больше никогда не входит в круг — только сидит у Камня. У их Серого Камня или у других, куда она отправляется изнанкой сна. Сами охотники и охотницы являются к Камням за колдовской силой, но мудрую под «морозной дымкой» они не могут разглядеть. Зато она видит их, и это её слегка развлекает, даёт пищу для менее унылых раздумий. Ведь наедине с Камнем каждый охотник раскрывается, являя в ауре и на лице не только настроение дня, но и глубинные чувства. Оказывается, некоторые здесь не столько силу черпают, сколько исповедуют Камню свои заботы, горести и тревоги: кое-кто даже вслух.

Хотя, чему удивляться! Знахаркина дочь сама не единожды плакалась Камням. И тому, что у отчего дома, и тому, что у Ярмарки. Ни один Камень не ответил ей, как отвечает разумный разумному, но она помнит: от высказанного вслух ей немного легчало.