Лето 1969 - Хильдебранд Элин - Страница 5

В общем, Джесси ощущает облегчение от того, что ей не вручили ворованную пластинку. Если мама узнает о магазинных кражах, то навсегда лишит Джесси общества Лесли.

– Когда вернешься? – спрашивает та.

– На День труда, – отвечает Джесси. А до него будто еще целая вечность. – Пишите мне. У вас же есть адрес?

– Угу, – подтверждает Дорис. – Я уже отправила тебе открытку.

– Уже? – удивляется Джесси. Она тронута этим неожиданным проявлением доброты от ворчуньи Дорис.

– Мы будем скучать, – говорит Лесли.

Джесси прижимает пластинку к груди и машет на прощание, а потом возвращается в дом. И пусть она не первая, у кого начались месячные, а может, даже не вторая, но это неважно.

Подруги любят ее – купили то, что она очень хотела, – и, что важнее, брат до сих пор жив. В этот краткий миг, в самом конце своего двенадцатого года жизни, Джесси Левин счастлива.

Рано утром в дверь спальни Джесси негромко стучат. Отец заглядывает внутрь.

– Уже проснулась? – спрашивает он.

– Нет, – отвечает Джесси и натягивает одеяло на голову. Вчерашнее чувство легкости исчезло. Джесси не хочет ехать на Нантакет. И даже не хочет рассматривать ситуацию «с другой стороны».

Есть только одна сторона, а именно: без брата, сестер, а в перспективе и без мамы Нантакет станет сущим адом.

Дэвид садится рядом на постель. Он одет в темно-синий легкий летний костюм, белую рубашку и галстук в широкую оранжевую и синюю полоску. Курчавые темные волосы уложены, а пахнет отец работой, то есть лосьоном после бритья «Олд Спайс».

– Эй, – окликает он, откидывая одеяло. – С днем рождения!

– Можно я просто останусь с тобой и буду приезжать на остров на выходные? – просит Джесси.

– Солнышко.

– Ну пожалуйста!

– Все будет хорошо. Просто здорово. Это особенное лето. Тебе тринадцать. Ты стала подростком, выйдешь из тени брата и сестер…

– Мне хорошо у них в тени.

Прошлым летом Кейт заставила сестер и брата по очереди развлекать Джесси. Блэр всегда водила ее на Клиффсайд-бич. Они покупали в «Камбузе» хот-доги и фраппе, а потом тщательно наносили автозагар «Копперстоун», Блэр листала страницы романа Джона Апдайка «Супружеские пары» про обмен женами, зачитывая Джесси вслух скандальные отрывки. Апдайк очень любил слово «возбуждение», и когда Блэр впервые прочитала его, то посмотрела на Джесси поверх страниц и спросила:

– Ты ведь знаешь, что это значит?

– Ну да, – ответила Джесси, хотя не имела ни малейшего представления.

Блэр отложила книгу и выдала:

– Не надо испытывать отвращение к сексу. Это совершенно естественно. Мы с Ангусом занимаемся сексом каждый день, иногда дважды.

Такая новость одновременно заинтриговала и оттолкнула Джесси, некоторое время она даже смотреть на Ангуса не могла. Тот был на десять лет старше Блэр и так погружен в науку, что не успевал расчесывать темную взлохмаченную шевелюру. Он всегда размышлял над математическими задачами. Бабуля обожала его до такой степени, что во время визитов в особняк «Все средства хороши»[8] разрешала занять кожаное кресло дедули за антикварным столом. Ангус редко ходил на пляж, потому что ненавидел песок и мгновенно обгорал на солнце.

Джесси претила мысль о неуемном сексуальном аппетите Ангуса. Блэр была такой красивой и умной, что могла заполучить любого мужчину, какого пожелает, но вышла замуж за Ангуса и забросила преподавание английского в женской школе Уинсор, чтобы заняться домашним хозяйством. Теперь она поклонялась Джулии Чайлд и носила пышные платья от Лилли Пулитцер, но на пляже больше смахивала на дерзкую бебиситтершу, чем на почтенную старшую сестру. Блэр курила «Кент», прикуривая серебряной зажигалкой от Тиффани, на которой было выгравировано любовное послание от младшего брата Ангуса, Джоуи, с которым Блэр встречалась до мужа. Она подкрашивала губы каждый раз, выходя из воды, и бесстыдно флиртовала со спасателем Марко родом из Рио-де-Жанейро. Блэр знала несколько фраз на португальском. Она была гламурной.

Кирби тоже водила Джесси на пляж, но предпочитала южное побережье, где тусили серферы и хиппи. Сестра чуть-чуть спускала шины огненно-красного «Интернешенал-Харвестер-Скаут», который бабушка купила для поездок по острову, и они рулили прямо на Мадэквечем-бич, где любой солнечный день становился поводом для праздника. Люди играли в волейбол, выуживали банки пива из оцинкованных бочонков со льдом, а воздух пах марихуаной. Кто-нибудь непременно приносил транзисторный радиоприемник, и они слушали The Beatles, Creedence и любимую группу Кирби Steppenwolf.

По мнению Джесси, красотой Кирби даже превосходила Блэр. Волосы у нее были длинные и прямые, Блэр обладала роскошными формами, а Кирби была тонкой, как стрела. Серферы в мокрых гидрокостюмах, которые сползали с их торсов подобно облезающей коже, закидывали Кирби на плечи и бросали в волны. Она протестующе вопила, но Джесси знала: на самом деле сестре это нравилось и, в отличие от Блэр, Кирби не волновало, как она выглядит, вылезая из воды. Сестра не красилась и сушила на солнце блондинистые волосы, не расчесывая. Вместо сигарет Кирби курила траву, но, когда присматривала за Джесси, позволяла себе только две затяжки; таково было ее правило. По ее словам, две затяжки расслабляли и эффект всегда проходил к моменту возвращения во «Все средства хороши».

Дни, которые Джесси проводила с Тигром, были полны приключениями. Они ездили на мотоциклах к пруду Мэкомет ловить рыбу, взбирались на Алтарь-Рок, самую высокую гору Нантакета, и стреляли из картофельной пневмопушки Тигра. Но больше всего они любили боулинг. Тигр с двенадцати лет слыл легендой боулинга «Мид-Айленд». Его знали все завсегдатаи, приходили посмотреть на игру и покупали Джесси безалкогольное березовое пиво, которое она с удовольствием смаковала, потому что Экзальта не признавала никакой газировки, кроме имбирного эля с гренадином в клубе, и даже тогда Джесси разрешалась только одна порция.

Мастерство Тигра в боулинге было удивительным, потому что играли они только на Нантакете и только во время дождя. Экзальта категорически отказывалась оставлять детей в помещении в прекрасные летние дни. Когда Тигр стал достаточно взрослым, чтобы водить машину, он, конечно, мог играть в боулинг в любое время. В те дни, когда Тигр отвечал за Джесси, он брал ее с собой в клуб тайком от Экзальты, что приводило обоих в еще больший восторг. Брат выстраивал шар в одну линию с кеглями, а затем позволял тому вылететь из пальцев, поднимая отставленную назад ногу, словно в танце. Тигр был грациозен, силен и точен. Чаще всего он сметал все кегли одним махом, словно крошки со стола. Джесси надеялась и молилась, что данный брату богом талант окажется наследственным и ей тоже перепадет, но не повезло: шары Джесси отклонялись то вправо, то влево и по крайней мере в половине случаев сваливались в желоб.

Джесси пытается вообразить себе лето на Нантакете без брата и сестер.

Она будет слоняться вокруг «Все средства хороши» с заданной на летнее чтение книгой «Дневник Анны Франк» – и все. Ну еще уроки тенниса, на которых настаивает бабушка, хотя Джесси теннис не интересует от слова «совсем». Она не настолько избалована, чтобы назвать перспективу провести лето на Нантакете тоскливой, но почему, ох, почему нельзя просто остаться дома?

Ее отец, сидя на постели, вытаскивает из кармана пиджака маленькую коробочку.

– В еврейской традиции тринадцатилетие – особый праздник, – говорит он. – У меня была бар-мицва, но так как мы не растили тебя иудейкой, то не будем проводить эту церемонию. – Он делает паузу и на мгновение отводит взгляд. – Но я хочу отметить важность этой даты.

Джесси садится и открывает коробочку. Внутри серебряная цепочка с круглым медальоном размером с четвертак. На нем выгравировано дерево.

– Древо жизни, – объясняет Дэвид. – В каббале древо жизни – символ ответственности и зрелости.

Ожерелье чудесно. И Джесси любит отца больше всех на свете, даже больше Тигра, хотя и знает, что любовь нельзя измерить. Она питает к отцу несколько покровительственные чувства, ведь у Джесси есть кровная связь со всеми членами семьи, а у Дэвида – только с ней самой. Ей интересно, думает ли папа иногда об этом, чувствует ли себя чужаком. Она в восторге, что он решил особо отметить связующие их узы. Джесси слышала: для того чтобы считаться «настоящей» еврейкой, надо, чтобы еврейкой была мать, и если все так, то Джесси не проходит этот тест. Однако она ощущает родство с отцом – нечто духовное, нечто большее, нежели обычная любовь, – пока застегивает замочек и опускает прохладный тяжелый медальон на грудь. Интересно, думает она, у Анны Франк был медальон с древом жизни? Если и был, Анна, наверное, спрятала его с остальными семейными ценностями, чтобы не достался нацистам.