Княгиня Монако - Дюма Александр - Страница 29

• Предыдущая
• 29/176
• Следующая

— Мне кажется, мадемуазель, — отвечала она, — что мы лучше вас знаем, что надлежит делать в подобных обстоятельствах.

Я не знаю, что могло бы последовать за этой репликой, ибо в эту минуту послышался топот лошадей, мчавшихся галопом; шум отвлек внимание матушки или, точнее, отвел от меня ее раздражение, и все стали смотреть в одну и ту же сторону.

Мы увидели двух господ с лакеем, скакавших по грязи явно к намеченной цели; кузен окликнул незнакомцев. Первый молча проехал мимо, второй же, молодой человек, остановился на полном скаку, показав себя искусным наездником. Дворянин снял шляпу с бесподобным изяществом и благородством, затмив в этом отношении Лозена.

— Сударь, чем я могу быть полезен вам или этим дамам? — осведомился молодой человек.

— Положение, в котором, как вы видите, мы оказались, говорит само за себя, сударь; мы не знаем, что делать в этой незнакомой местности, и были бы вам чрезвычайно признательны, если бы вы соблаговолили указать нам какой-нибудь дом, где мы могли бы немного подождать, пока нашу карету починят и поставят на колеса.

— Нет ничего проще, сударь; если эти дамы и вы соизволите последовать за мной, я провожу вас в одно место, расположенное неподалеку отсюда, где вы обретете если и не удобства, то, по крайней мере, надежный кров.

Первый всадник быстро удалялся; поравнявшись с поворотом, где дорога делала зигзаг, он обернулся и, видя, что его спутник отстал, возвратился назад и грубо окликнул его:

— Сударь! Сударь! Что вы зеваете по дороге? Неужели вам так приятно торчать под дождем и градом?

Он подъехал в ту минуту, когда Лозен, покоренный учтивостью молодого человека, тоже, наконец, снял головной убор; незнакомец продолжал стоять возле нас с непокрытой головой, невзирая на увещевания и возражения матушки, и мы видели красивое, благородное, открытое лицо с правильными чертами, немного грустное возможно, но необычайно решительное. Чем дольше я смотрела на этого молодого человека, тем больше мне казалось, что я уже где-то его видела. Я думаю, что спросила бы, как зовут незнакомца, до того мне не терпелось это узнать, как вдруг на сцене появился второй дворянин и оказал нам совсем другой прием. Едва коснувшись шляпы, он надменно крикнул своему спутнику:

— Поехали, сударь, о чем вы тут болтаете с этими людьми? Этого оказалось более чем достаточно, чтобы уязвить гасконское самолюбие Пюигийема; он устремился к ворчуну, снова надев на голову фетровую шляпу и одним ударом надвинув ее на лоб; проделывая этот чудный маневр, граф забрызгал нас грязью.

— Эти люди, любезный, привыкли к иному обхождению; вместо того чтобы бранить своего досточтимого сына за его учтивость, вам следовало бы взвешивать свои слова.

Незнакомец только пожал плечами и повторил, пропустив сказанное мимо ушей: — Поехали, сударь, я вас жду, уже поздно.

Молодой человек нахмурился, и его лицо приняло надменное и одновременно испуганное выражение, которое я не в состоянии передать.

Будучи вне себя, Пюигийем уже занес хлыст, который он держал в руке, но тут наш странствующий рыцарь сделал столь повелительный и в то же время вежливый жест, что рука графа невольно опустилась.

— Подождите минуту и немного успокойтесь, сударь, прошу вас; позвольте мне переговорить с моим опекуном, и я льщу себя надеждой, что мы договоримся. Видите ли, — продолжал он, обращаясь к своему спутнику, — эти дамы находятся в крайне затруднительном положении, они ищут какой-нибудь приют поблизости. Я подумал, что вы не можете отказать в гостеприимстве благородным особам, и вместо вас предложил им кров; если вам угодно, мы проводим их в ваш дом, заранее извиняясь, что не можем принять их как подобает.

Опекун, мужчина лет сорока, угрюмый и неприветливый, не удержался и воскликнул «Черт побери!» так громко, что мне не доводилось слышать подобного за всю мою жизнь, и собрался было повернуть назад. К счастью для него, он передумал, ибо мой весьма пылкий кузен уже тянулся к своим дорожным пистолетам и одной из пуль, на которые он никогда не скупился, непременно продырявил бы незнакомцу бок. Наш будущий хозяин окинул своего подопечного сердитым взглядом, который тот выдержал с честью, и, подойдя к матушке, произнес с любезным видом пса, на которого силой хотят надеть ошейник:

— Сударыня, вы путешествуете в слишком роскошной карете для дамы из этого захолустья; мне думается, что вы скорее принадлежите к числу придворных.

— И вы не ошиблись, сударь, я супруга маршала де Грамона.

Я не придала значения изумленному и недовольному жесту, вырвавшемуся у дворянина при этих словах, поскольку молодой человек тотчас же воскликнул:

— А мадемуазель — ваша дочь?!

Все взгляды устремились на молодого человека; он покраснел и замолчал. Услышав имя моей матери, деревенский грубиян, отказавший в приветствии неизвестным ему людям, соизволил поклониться. Он задумался, словно советуясь с самим собой, а затем как бы пролаял следующие слова:

— Если вы соблаговолите, госпожа маршальша, посетить мой дом, то вы найдете там убежище от грозы и окажете мне несравненную честь.

— Это недурно, — процедил сквозь зубы Пюигийем, — а то я уже решил, что он оставит нас здесь мокнуть под дождем.

Между тем молодой человек не сводил с меня глаз; воспользовавшись минутой, когда все были поглощены раздумьями, как скорее выбраться из этого лягушачьего болота, он многозначительно посмотрел на меня и приложил палец к губам. Я ничего не понимала и терялась в догадках. Лед отчуждения был сломан, и наш дворянин вынужден был проявить радушие. Спешившись и бросив поводья своему лакею, он подал руку матушке. Его питомец в один миг оказался возле меня; таким образом, Пюигийему пришлось повести г-жу де Баете, чья полумаска полиняла от дождя и придала его любезной подруге невообразимо странный вид. Я состроила кузену гримасу соболезнования, которая его добила, — еще немного, и он швырнул бы гувернантку в дорожную грязь.

Мы двинулись в путь попарно, словно монахи во время крестного хода; матушка с присущей ей добротой и снисходительностью воспринимала хмурый вид нашего хозяина, а он не решался надеть шляпу и чопорно вытягивал из своего прежде накрахмаленного воротника непокрытую голову с преждевременно облысевшим черепом, вопреки тогдашней моде не прикрытым париком. Мне страшно хотелось рассмеяться, и я не преминула это сделать, поскольку всегда уступала своим желаниям.

Мой спутник озирался вокруг; видя, что все заняты собой, он шепнул мне на ухо: — Вы забыли Филиппа, мадемуазель?

— Фил…

— Ни слова, умоляю вас; не подавайте вида, что вы меня узнали, я и сам только что повел себя крайне неосторожно, но я так удивился… Ах! Я еще не научился держать себя в руках. И все же…

— Как, это вы?! Вы здесь! Здесь, вдали от Парижа и двора!

— А вы, думали ли вы обо мне со времени нашего детства? Соблаговолили ли вы вспоминать бедного узника Венсенского замка? Ах! Что касается меня, я всегда помнил две наши встречи и всегда желал снова вас увидеть; я благодарю Бога, столь чудесным образом доставившего вас ко мне.

— Как же вы живете в этом затерянном краю? С кем? Где ваша душенька Ружмон?

— Пока никаких вопросов — мы постараемся встретиться позже.

Надо понимать, что все это время дождь лил как из ведра, гроза была в самом разгаре, а мы промокли до нитки. Сверкавшие молнии ослепляли лошадей, и они бесновались вокруг нас: вставали на дыбы, брыкались и вздымали тучи грязи. В такую погоду можно было заблудиться, и слуги с трудом удерживали животных.

— Скоро ли мы придем? — спросила я, устав волочить свои юбки, ставшие нестерпимо тяжелыми.

— В конце этой тропы вы увидите мою тюрьму, — печально ответил Филипп. Мы двигались по лесной тропинке, петлявшей среди деревьев. Почва стала более сухой, но зато с ветвей, качавшихся на ветру, стекала вода, окатывая нас с головы до ног. Бедная г-жа де Баете то и дело вскрикивала. Но вот перед нами предстала непритязательная ограда чрезвычайно обветшалой и крайне запущенной дворянской усадьбы. Впрочем, даже вид золоченого дворца не привел бы меня в больший восторг. Матушка вошла в дом первой, мы — за ней следом, а хозяин принялся громко кричать. На его зов примчались две старые служанки и дряхлый кучер и тотчас же разбежались выполнять полученные распоряжения: старухи — разжигать хворост в каминах, а старик — отвести лошадей в конюшню в сопровождении Пюигийема и наших лакеев; всем пришлось взяться за дело. Лишь мой кавалер не шевелился; наконец, опекун кивнул Филиппу, и тот, очевидно, понял этот знак, поскольку внезапно выпустил мою руку, успев очень быстро прошептать: — Вторая дверь налево, на верхнем этаже.

• Предыдущая
• 29/176
• Следующая