Белые и синие - Дюма Александр - Страница 33

• Предыдущая
• 33/193
• Следующая

Макдональд ответил генералу, что не только не сдвинется с места, но, как только его люди переведут дух, предпримет новую попытку овладеть Дауэндорфом. Он лишь просил произвести поблизости от селения для облегчения этой трудной задачи какой-нибудь отвлекающий маневр.

Шометт вернулся к генералу, который находился так близко от поля боя, что требовалось всего несколько минут, чтобы отвезти его приказ и доставить ему ответ.

— Возьми у Аббатуччи двадцать пять егерей и четырех трубачей, — сказал ему Пишегрю, — обогни с этими людьми селение, выйди на улицу, что находится напротив той, по которой будет наступать Думерк, и прикажи трубачам трубить изо всех сил, пока Макдональд будет атаковать; роялисты решат, что их окружили, и сдадутся.

Шометт снова спустился по склону холма, добрался до Аббатуччи, быстро переговорил с ним, взял двадцать пять человек и послал двадцать шестого к Макдональду с приказом наступать, предупредив его, что следует атаковать неприятеля с тыла.

И тут Макдональд поднял свою саблю, барабаны дали сигнал к атаке, и, невзирая на яростный огонь, его войска ворвались на площадь.

Почти одновременно с другого конца селения послышались сигналы труб Шометта.

Теперь все оказались вовлеченными в бой: принц де Конде возобновил атаку на Мишо с его батальоном, построенным каре; эмигрантская пехота отступала под натиском восьмого егерского полка и Аббатуччи; наконец, Пишегрю бросил половину своего резерва, приблизительно четыреста-пятьсот человек, вслед за батальоном департамента Эндр и держал подле себя еще четыреста-пятьсот человек на случай непредвиденного поворота событий; однако отступавшая пехота эмигрантов направила последний залп не на Аббатуччи и его егерей, а на группу людей, стоявших на холме, среди которых нетрудно было узнать генерала по плюмажу на шляпе и золотым эполетам.

Два человека упали; лошадь генерала, получившая удар в грудь, подскочила. Шарль вскрикнул и откинулся на круп своей лошади.

— Ах, бедное дитя! — вскричал Пишегрю. — Ларрей! Ларрей!

На его крик прибежал молодой хирург лет двадцати шести-двадцати семи. Мальчику не дали упасть с лошади и, поскольку он поднес руку к груди, расстегнули его мундир.

Генерал был крайне удивлен, когда между жилетом и рубашкой мальчика обнаружили шапку.

Шапку встряхнули, из нее выпала пуля.

— Искать дальше бесполезно, — сказал хирург, — рубашка цела, и крови нет. Ребенок слаб и потерял сознание от неожиданного выстрела. Клянусь честью, этот головной убор, от которого не было бы никакого толка, если бы он сидел на своем месте, спас ему жизнь; дайте мальчику глоток водки, и все пройдет.

— Странно, — заметил Пишегрю, — это форменный головной убор егеря из армии Конде.

В тот же миг Шарль, к губам которого поднесли флягу, пришел в себя и первым делом принялся ощупывать свою грудь в поисках шапки. Он открыл было рот, чтобы спросить о ней, но заметил ее в руках генерала.

— Ах, генерал, — воскликнул он, — простите меня!

— Черт возьми! Ты прав, ибо очень нас напугал.

— О! Не за это, — сказал Шарль с улыбкой и кивнул в сторону генерала, в чьих руках была шапка.

— В самом деле, — сказал Пишегрю, — вы должны это объяснить.

Шарль подошел к генералу и тихо промолвил:

— Это шапка графа де Сент-Эрмин, молодого эмигранта, расстрелянного на моих глазах; перед смертью он вручил ее мне с просьбой передать его родным.

— Однако, — сказал Пишегрю, ощупывая шапку, — здесь зашито письмо.

— Да, генерал, его брату; несчастный граф опасался, что, если он доверит письмо постороннему, родные его не получат.

— И напротив, доверив его земляку из Франш-Конте, он мог быть спокоен, не так ли?

— Разве я поступил неправильно, мой генерал?

— Человек всегда прав, когда исполняет желание умирающего, тем более если это достойное желание. Скажу больше: это священный долг, и его следует исполнить как можно скорее.

— Но ведь я еще не возвращаюсь в Безансон.

— Хорошенько подумав, я, возможно, найду способ отправить тебя туда.

— Вы ведь отправите меня в Безансон не из-за того, что недовольны мной, не так ли, генерал? — спросил мальчик со слезами на глазах.

— Нет, но я дам тебе какое-нибудь поручение, чтобы наши земляки убедились, что еще один уроженец Юры служит Республике. Теперь обними меня и давай посмотрим, что там происходит.

Несколько мгновений спустя Шарль позабыл о случившемся с ним происшествии и, устремив взор на поле боя и селение, тяжело дышал от волнения, вызванного удивившим его зрелищем; он дотронулся до руки генерала и показал ему на людей, которые бежали по крышам, прыгали из окон и пролезали через ограду садов, чтобы добраться до равнины.

— Прекрасно! — сказал Пишегрю. — Селение в наших руках, и день прожит не напрасно.

Затем он сказал Либеру, единственному из офицеров штаба, который еще находился рядом с ним:

— Встань во главе резерва и помешай этим людям объединиться.

Либер встал во главе пехоты, в которой оставалось четыреста-пятьсот человек, и бегом повел ее вниз, к селению.

— Что касается нас, — продолжал Пишегрю со своим обычным спокойствием, — пойдем посмотрим, что творится в селении.

И он поскакал крупной рысью по дороге, ведущей в Дауэндорф, в сопровождении лишь двадцати пяти — тридцати кавалеристов, оставшихся от арьергарда восьмого егерского полка, генерала Бурсье и Шарля.

Шарль окинул поле прощальным взглядом: неприятель бежал во все стороны. Впервые он увидел бой, и сейчас ему осталось лишь рассмотреть поле битвы.

Он видел поэтическую сторону сражения — движение, огонь и дым, но расстояние скрывало от него подробности.

Ему предстояло увидеть отвратительную сторону сражения — агонию, смерть и неподвижные тела, ему предстояло столкнуться с кровавой реальностью.

На протяжении пятисот-шестисот шагов, которые оставалось проехать маленькому отряду, поле боя было совершенно оголено. Лишь раненые, убитые и умирающие лежали на этом пространстве.

Сражение длилось от силы полтора часа, а полегло более тысячи пятисот человек, друзей и недругов.

Шарль приближался к рубежу смерти с некоторой опаской; наткнувшись на первый труп, его лошадь фыркнула и сделала скачок, от которого мальчик едва не вылетел из седла; лошадь Пишегрю, управляемая более твердой рукой или, возможно, более привычная к подобным препятствиям, перепрыгивала через тела; настал момент, когда лошади Шарля пришлось взять пример с коня Пишегрю и тоже перепрыгивать через трупы.

Однако вскоре наиболее сильное волнение вызывали у Шарля уже не трупы, а умирающие: одни из последних сил пытались отползти в сторону с пути следования лошадей генерала и его свиты, а другие, страшно искалеченные, еле слышно хрипели:

— Братцы, сжальтесь, прикончите меня, прикончите меня!

Наконец, третьи, получившие более легкие ранения, приподнимались и, напрягая последние силы, махали шляпами, приветствуя Пишегрю, и кричали:

— Да здравствует Республика!

— Ты видишь поле боя впервые? — спросил Пишегрю.

— Нет, генерал, — ответил мальчик.

— Где же ты его видел?

— У Тацита: после битвы в Тевтобургском лесу, как его увидели Германик и Цецина.

— Ах да, — сказал Пишегрю, — я припоминаю: перед тем как войти в лес, Германик видит орла девятнадцатого легиона, погибшего вместе с Варом.

— И вы также припоминаете, генерал, этот отрывок, смысл которого я теперь прекрасно понимаю: «Все находившееся с ним войско было взволновано скорбью о родственниках и близких и мыслями о превратностях войн и судьбе человеческой».

— Да, — продолжал Пишегрю, цитируя Тацита: — «Посреди поля белелись скелеты, где одинокие, где наваленные грудами, смотря по тому, бежали ли воины или оказывали сопротивление». О! — вскрикнул он, — я хотел бы вспомнить, как этот текст, который не может передать ни один перевод, звучит на латыни; погоди: «Меdio…»

• Предыдущая
• 33/193
• Следующая