Танцующий лепесток хайтана (СИ) - "YeliangHua" - Страница 93

Отдать кому-то свое тело — одно. Но… сердце?

Как будто он сам не отдал его намного раньше.

Ваньнин так и не уснул этой ночью: когда убедился в том, что Вэйюй спит, выбрался из постели и, быстро одевшись в первое попавшееся из вещей, что с прошлого раза еще не успел забрать, ушел.

Какое-то время ему пришлось простоять, кутаясь в тонкую толстовку на предрассветном холоде — такси все никак не ехало. Улица пустовала, как если бы конец света уже наступил, и только один балетмейстер Чу об этом ничего не слышал, потому что снова был слишком занят собой.

В конце концов он назвал адрес больницы, куда отвезли Ши Мэя — и отправился прямо туда, наплевав на то, что мог бы позвонить по телефону и справиться обо всем у дежурного врача. Да, он мог бы — но он чувствовал себя настолько потерянным и растоптанным, что единственное место, где ему сейчас могло стать хоть немного спокойней, было больничным коридором.

Казалось, чувство вины способно выжечь в его груди дыру если он не сделает хоть что-нибудь правильно. Прямо сейчас.

Да, он мог бы малодушно обвинять во всех бедах Мо Жаня, который слишком увлек его — и, вероятно, проделал это намеренно. Но в глубине своего сердца он знал, что, будь у него выбор — поступил бы точно так же снова, даже зная обо всем. Даже понимая, что именно Мо Жань может быть причастен к произошедшему и что его мотивы могут быть нечисты.

Потому что было слишком поздно.

Он любил его.

Разве можно приказать своему сердцу забыть, как чувствовать?

После того, как первоначальный ужас отступил, всю ночь Чу все еще пытался найти объяснение, которое бы оправдало этот чертов обман. Это было похоже на поиски случайно соскользнувшего кольца в мутной воде: ты не видишь его за толщей ила и грязи — но знаешь, что оно где-то там, на дне.

Что же ему теперь оставалось, если грязь эта въелась, казалось, в саму его душу — а объяснения так и не было?

Признать, что он был готов любить Мо Жаня, даже если тот способен навредить Ши Мэю или причинить вред ему самому?..

Потому что помнил, каким он был светлым мальчишкой — и все еще продолжал видеть в нем отблески этого света даже теперь?..

Ваньнин вышел из такси и, спустя несколько минут бессмысленного плутания по стерильным больничным коридорам, все-таки нашел палату, в которую перевели Ши Минцзина после реанимации. Состояние юноши стабилизировалось, однако он так и не пришел в себя.

Выглядел Ши Мэй едва ли не бледнее белых простыней, на которых лежал. Его левая рука была в гипсе, а грудную клетку перебинтовали так плотно, что, казалось, кто бы это ни сделал — человек этот пытался таким образом воссоздать некое подобие скелета, чтобы удержать дух в разрушенной оболочке из плоти.

Чу Ваньнин, не задумываясь, протянул руку, собираясь поправить сбившееся в сторону одеяло — однако тут же нерешительно застыл, вдруг подумав, что он ведь был последним человеком, кто должен это делать.

Столько лет он пытался защищать Ши Минцзина — но в конце концов они оба все равно пришли к такому финалу.

По его вине.

— Прости, — прошептал он одними губами. — Я должен был ответить тогда. Должен был послушать тебя, но я… не смог.

Боль от произошедшего разрушала — однако почему-то он совсем не был в состоянии плакать, как если бы вся тьма, накопившаяся в его душе, неожиданно поглотила его способность выражать эмоции. Как если бы он опустился на самое дно — и больше не знал ни кто он, ни что должен чувствовать. Его мир заполонила сплошная боль — а кроме нее больше не было ничего.

— Ся Сыни?.. — тихий голос сливался с мерным писком многочисленных аппаратов в палате. Однако Ваньнин все равно услышал его — и тут же в ужасе едва не отшатнулся от постели юноши. Лишь в последний момент ему удалось заставить себя поднять на Ши Минцзина взгляд.

— Ши Мэй, я здесь, — он даже не пытался выглядеть ободряюще: ему самому казалось, что еще немного и он провалится сквозь землю на самый последний уровень ада.

— Прости... меня, — Ши Минцзин смотрел куда-то в сторону, как если бы не мог толком сфокусироваться, но ориентировался на голос Ваньнина. Ресницы внезапно задрожали, а в следующее мгновение по бледной щеке потекла влага, отблескивая в холодном свете больничных ламп.

— Ши Мэй, — Чу Ваньнин замер, а затем резко мотнул головой. — За что ты просишь у меня прощения? Я… это я виноват перед тобой. Я не сумел защитить тебя снова. Ты… попал в беду… а я не смог ничем помочь.

Он едва помнил, как опустился перед постелью Ши Минцзина на колени, а затем осторожно поправил подушку под головой юноши, избегая прикасаться к нему — опасаясь, что причинит боль. Впрочем, он догадывался, что Ши Мэй все еще находится под действием обезболивания.

— Ся Сыни…ты слишком хороший. Не говори так о себе — ты ведь уже обо всем догадался, правда? Все еще… считаешь, что меня стоит защищать? — слова Ши Мэя то и дело обрывались, ему было сложно говорить, но он явно был намерен расставить все точки прямо сейчас.

Чу Ваньнину не нравилось, куда вел их разговор.

В конце концов, Ши Минцзин был ему словно брат — какое право Ваньнин имел обвинять его в чем-либо, даже если тот действительно причастен к шантажу и следил за ним для Жуфэн?

Разве сейчас — то самое время, чтобы обсуждать подобные вещи?..

— Кто это сделал? — спросил он вместо тысячи вопросов о причинах, по которым Ши Мэй мог так поступить с ним.

И затаил дыхание, понимая, что одним лишь этим выдал себя: ему слишком важно было знать, что Мо Жань — его Мо Жань! — непричастен.

Хотя бы в этом он хотел чувствовать уверенность.

— Люди Жуфэн, — Ши Минцзин помолчал, а затем медленно, как если бы обдумывал каждое слово, добавил. — Он... Мо Жань не имеет к этому отношения.

— Ши Мэй, я… — Ваньнин замолчал, потому что понимал, что даже оправдаться не сможет.

Спрашивать у близкого человека на больничной койке нечто подобное — как же низко он пал!..

— Всё хорошо, — Ши Мэй попытался улыбнуться, однако треснувшие губы не дали ему это сделать.

Похоже, на том их разговор мог быть закончен.

Однако Ваньнин не торопился уходить — так что какое-то время все еще продолжал стоять у постели Ши Минцзина на коленях, цепляясь рукой за край одеяла, как если бы этим глупым жестом хотел запоздало проявить заботу, которая теперь была уже не нужна.

Ши Мэй, разумеется, этого не мог видеть — его зрение, кажется, было не в порядке, и он постоянно обращался к Чу, глядя немного в сторону.

— Я уже предупредил труппу, что ты попал в неприятности, и написал в пансионат с тем, чтобы все вопросы, касающиеся твоей матери, они адресовали мне, — сухо сообщил он, а затем, хмурясь, добавил. — Что бы ты ни натворил в прошлом, я хочу, чтобы ты знал: я всегда буду на твоей стороне. Ты спас мою жизнь…

На этих словах Ши Минцзин неожиданно колко рассмеялся.

— Спас… твою жизнь?! — повторил он, и на этот раз странная, ядовито-сладкая улыбка расцвела на его лице. — Я никогда не спасал тебя, Ся Сыни. Я… был твоей тенью. Твоим личным демоном… Как же… как же ты веришь... в людей!..— он вдруг зашелся смехом, но тут же черты его исказились дикой болью, а в следующее мгновение на бинтах, перевязывающих грудь, проступила кровь.

— Ши Мэй… — Ваньнин резко поднялся, а затем нажал кнопку вызова дежурного врача.

Он не собирался выслушивать этот бред — не был готов до тех пор, пока Ши Минцзину не станет лучше. Тогда они поговорят о прошлом — и, возможно, он найдет в себе силы спросить, что это все значит. Но не раньше.

«Как будто ты не знаешь, у кого мог бы еще об этом спросить…» — пронеслось тут же в голове.

В следующую секунду в палату влетел врач и, сыпя бранью, буквально вышвырнул абсолютно не сопротивляющегося Чу Ваньнина за дверь.

«Справедливо».

В конце концов, именно Ваньнин довел Ши Мэя до такого отчаянного состояния. Жестокий смех юноши продолжал звучать в его ушах. А ведь он едва очнулся и был еще слишком слаб. Поначалу едва мог говорить…