Сладость или гадость! (СИ) - "Grafonorojdennuy" - Страница 4

«Как? — выдавил Кевин, явно тоже ошарашенный. — За что?»

«По-твоему, я знаю? — яростно тряхнул головой Теодор. — Много ли у безумцев причин? Нэн говорила, что именно он дал ей те конфеты. И дети… Лилли подтвердила, что мама вернулась с конфетами именно из его дома».

Все. Вот он, поворотный момент, ось всей истории.

После отрицания пришло сомнение, а после него — принятие. Принятие со скребущимися на подкорке мыслями. Горькими мыслями. Я целовал убийцу. Я любил убийцу. Я пытался оправдать убийцу. С ними я встал из-за стола, оставив брата и отчима, с ними же поднялся на второй этаж. Я хотел пойти лечь к себе, но ноги будто сами привели меня к дверям комнаты Гарри и Джу. Они делили ее на двоих — только Лилли, как настоящая маленькая принцесса, владела отдельными апартаментами. Не знаю, что заставило меня прийти туда. Жалкая попытка убедить себя, что мои брат и сестра все ещё живы? Желание утонуть в скорби, чтобы напрочь забыть, чем она вызвана? Вряд ли причина имеет большое значение.

Я ступил в прохладный полумрак детской — и растворился в сладкой горечи прошлого. Здесь все было так, как если бы Гарри с Джу только покинули комнату. Абсолютный порядок половины сестры показательно контрастировал с «творческим» беспорядком половины брата. Я лег на кровать Гарри — не хотелось мять покрывало, на разглаживание которого Джуди, несомненно, потратила кучу времени. Шторы были задернуты, пыли пока что не было. Я глубоко вдохнул. Запах ещё держался, чистый, детский запах. На столе брата лежала раскрытая тетрадка с незаконченным рисунком. На комоде сестры лежал не до конца собранный кубик Рубика.

«Жаль, некому это все завершить, — подумал я, чувствуя подступающие слезы. — Ни у кого не поднимется рука. Ребята бы расстроились — они привыкли все делать сами».

Я не верю в переселение душ, загробные миры и прочую чушь. Мы живем и мы умираем. Физико-химическая реакция — и все. Конец без продолжения. Я больше никогда не встречу моих Гарри и Джуди, никогда не увижу их. Я смогу только воскресить их перед глазами в виде сцен-воспоминаний и забыться на время в этом убаюкивающем дурмане. Так я сделал тогда. Так иногда делаю сейчас.

Однако долго упиваться горем мне не дал собственный пытливый ум. В пелене смазанных образов передо мной предстал один, ярко выделяющийся среди всех. Томас улыбался. Улыбался, стоя на широких ступенях школы. Это было несколько лет назад, я пришел забирать Джу с дополнительных курсов по истории. Конечно, их вел он. Конечно, Джу была от него в восторге. «Когда вырасту, стану учителем, — постоянно повторяла сестра после. — Буду так же рассказывать, как мистер Ньюлборт. Только про физику, конечно». Конечно… В тот день она с радостным криком бросилась мне на шею — не ожидала, что я приеду осенью. Ни с кем, кроме меня и Теодора, Джуди не позволяла себе бурных эмоций. Немудрено, что Том был приятно удивлен.

«Почему? Зачем? За что? Что она сделала ему? Как он решился убить ее?»

Я крепко зажмурился и отвернулся к стене. Эти вопросы причиняли боль. Нельзя было давать им волю. Нужно было чем-то их заткнуть.

«Мы хотим знать все до мельчайших подробностей», — сказал я на следующее утро отчиму, переговорив до того с братом — он был согласен со мной. Теодор предложил сходить в местный полицейский участок. Полицейские должны рассказать все. Там же можно поговорить с… преступником.

«Его схватили наутро ещё тепленького, — с кривой ухмылкой сказал Теодор. В его голосе звучало мрачное удовлетворение. — Не успел сбежать голубчик».

Полицейский участок на фоне прочих наших государственных зданий сильно терялся. Впрочем, здесь было чисто и тепло. И замки крепкие. Встретили нас радушно. Шерифа Эрнеста Малколма я знал с детства, он был ровесником моих родителей. Суровый серьезный коп, чьим именем пугали непослушных детей, теперь казался намного дружелюбнее. «А вы выросли, ребятки», — хмыкнул он, похлопав нас по плечу. Другие — два его помощника и штатный патологоанатом — тоже не были незнакомцами. С Логаном Трэвирсом и Дэвидом Брэкли мы учились в параллельных классах, а Лайонел Дормер до этого работал в районной больнице. Все трое выразили нам краткие соболезнования, а мистер Дормер ещё и предложил «чего-нибудь, чтобы боль унять». Мы отказались — «наунимались» всласть.

«Нам нужны сведения. Все, какие не засекречены», — сказали мы копам, и те пошли навстречу. В целом, почти ничего нового они не предоставили — только мелкие косметические детали, вроде точного времени и реакции общественности. Понятное дело, все были в ужасе, а после и в ярости. Местная газетенка быстренько слепила «сенсационную» статейку и с нетерпением ждала дальнейшего развития событий. Упомянули погребение. Сказали, процесс анализа образцов затянулся. «Моя вина, парни, — признался Дормер неловко. — Уж простите за то, что пришлось отправлять малышей в путь… такими». Мы отмахнулись. Даже были благодарны немного — если бы не затянувшаяся экспертиза, мы бы вряд ли попали на похороны.

Когда речь зашла о подозреваемом, разговор приобрел некоторую степень… эмоциональной окрашенности. И не только с нашей стороны. Логан и Дэв набычились, Дормер сплюнул в горшок с цветком. Даже Малколм помрачнел. Они сказали, что схватили его сразу, как узнали подробности от нашей матери. Очень спешили — боялись, что «проклятый ублюдок» успеет сбежать. Однако «все обошлось» — Томас оказался в собственном доме и был крайне изумлен, когда к нему ранним утром нагрянула половина полицейских всего города.

«Не сопротивлялся, — ответил шериф на вопрос о последовавшей реакции. — Побледнел весь, вспотел, когда сказали, за что задерживаем. Всю дорогу твердил, что ни при чем. Впрочем, как и сейчас твердит».

«Все они так говорят. Но кто поверит?» — хмыкнул Дэвид.

Конечно, Томасу никто не верил. Да и с чего бы? Человек он был весьма… необычный для нашего городка. Слишком эмоциональный, подозрительно открытый, на зависть образованный, но при этом совсем небогатый. Мало с кем общается, в голосовании на выборах не участвует, а главное — в церковь по воскресеньям не ходит! Чудовищно. Последний «ужасный» недостаток был выявлен уже упомянутым отцом Маркусом, едва подробности уголовного дела стали достоянием общественности. Забегая вперед, замечу, что престарелый священник внес значительную лепту в ход расследования. За что ему полагается отдельное… горнило в Аду. Если бы он, Ад, разумеется, существовал.

Помимо сомнительной репутации, Томаса подвела доказательная база. У него не было алиби. Он утверждал, что был в доме тридцать первого, но к двери не подходил — банально потому что не слышал, чтобы в нее стучались. Да даже если бы услышал, то, якобы, не открыл. «Какие-то проблемы со спиной, — пояснил Малколм, явно неубежденный. — Говорит, последнюю неделю еле с кровати вставал и даже со второго этажа не спускался». Дормер на это язвительно фыркнул — бред, если бы было так, он бы не вышел встречать копов наутро. Всем в комнате этого заключения хватило.

Кроме меня, разумеется. Я помнил, как Тома тревожила спина в молодые годы. Большинство болезней прогрессируют с возрастом, а Томасу шел пятый десяток. Я спросил, существуют ли письменные свидетельства, подтверждающие силу недуга — медицинские справки, предписания лечащего врача, если такой у мистера Ньюлборта есть. Шериф пожал плечами. Подозреваемый утверждает, что есть — и врач, и предписания, и справки. Вот только полиция ничего такого в его доме не обнаружила, а до врача, которого мистер Ньюлборт назвал, не выходит дозвониться.

«Не выходит дозвониться? — повторил я, подняв бровь. — Полиции? Не выходит?»

«Мы не всемогущи, Джим», — хмуро заявил Логан.

«Что нам, безвылазно у телефона сидеть из-за этого урода?» — резко вскинулся Дэв.

Тревожный звоночек. Я посмотрел на брата, брат посмотрел на меня. Шериф уловил смысл наших безмолвных гляделок. «Можете поговорить с ним сами, если не верите нам, — предложил он. — Выпытаете что-то стоящее — тем лучше. Дело скандальное. Не далек час, когда сюжет про отравление конфетами в Хэллоуин будут крутить по центральному телевидению. К херам это — нам только лишнего внимания не хватало. Я хочу разобраться с этим тихо и быстро. Дерзайте, парни. В конце концов, — шериф глубоко вздохнул, — это дело даже больше ваше, чем мое».