Времена грёз (СИ) - Альсури Мелисса - Страница 128

Ньярл

Я приехал как только смог, но, к сожалению, не смог проводить Марью в ее последний путь. После сильных снегопадов и затяжной метели лесной край сковали морозы. Пробираясь к родной уже деревне, я не видел ни души. Солнце ярко освещало путь, сосны и снег словно неведомые стражи, скрыли от меня единственную дорогу домой, и, несмотря на свет и безоблачное небо, я будто заглянул в царство смерти. Ни дуновения ветра, ни шелеста крон, ни следа животных, только белая пелена искрящихся снежинок и голые стволы деревьев, среди которых можно было плутать вечно.

Зайдя в этот лес, я даже не почувствовал присутствия царя этих земель, и весь остальной мир словно разом перестал существовать. Ничего не могло нарушить этой тишины, и никто не смог бы выбраться отсюда живым.

Мне пришлось идти вперед, ориентируясь только магией, теплая меховая одежда на мне была рассчитана на куда меньший холод, но я уже наловчился создавать небольшие теплые потоки воздуха, чтобы просушить ткань и согреться.

С трудом пробираясь через сугробы, я брел вдвое, а то и втрое дольше, чем обычно, постоянно останавливаясь, чтобы передохнуть и перекусить. День пролетел незаметно, солнце рано скрылось за горизонтом, даже несмотря на то, что была уже середина зимы. С приходом темноты мне не мерещились тени и чужой взгляд не преследовал меня, даже луна не явилась на небосвод, чтобы понаблюдать за моими стараниями. Я ощущал себя одиноким, потерянным в этой бесконечной тьме, и лишь маячащий на границе разума отголосок магии вел меня, заставляя двигаться вперед.

Погрузившись целиком и полностью в свои раздумья, я, как бывало раньше, спрятался от внешнего мира в своей голове, перебирая горестные воспоминания. Марья, моя гордая ведьма, не могла жить вечно, и я этого никогда не предполагал, но, увидев первые белесые волосы на ее висках, ощутил, как почва ушла из-под ног. Я был слишком занят Кадатом, слишком привык не считать года, заниматься своим делом без оглядки на текущие непрерывным потоком часы, дни и месяцы. Творил самозабвенно, обращаясь только к богам, и совсем забыл о том, как мало живут обычные люди. Конечно, Мари нельзя было назвать простым человеком, но все же ее срок лишь немногим был больше, чем у остальных жителей деревни. Я даже не осознавал, что она меня старше, когда пришел к Яге впервые, она уже носила под сердцем дитя в то время, как я сам был еще подростком.

Что было бы, уговори я Марью принять хотя бы часть моей крови? Я знал, что это могло бы сработать, но, не зная сколько во мне магии, это могло бы и убить.

Но от чего-то ведьма решила, что смерть — это не проблема, что старость — не приговор, а логичное завершение ее работы. Интересно, захочу ли я сам когда-нибудь умереть, хотя бы просто потому, что устану нести бремя своего существования? И что тогда случится с Гетой? Будет ли она скорбеть? Остановит, заставит жить дальше для нее или отпустит, смирившись видеть чужую смерть? Успею ли я увидеть ее детей?

Подняв голову, я вынырнул из своих мыслей, чтобы взглянуть на рассвет. Осталось совсем недолго.

Достигнув главных ворот, я беспрепятственно прошел через них, не увидев охрану, что обыкновенно встречала путников. Видимо, в такую погоду жители совершенно не ждали гостей.

Оглядевшись, я направился по проторенной кем-то тропинке к дому у леса и почти сразу услышал чью-то далекую ругань во дворе. Поторопившись, я смог пройти до знакомого забора, почти полностью скрытого за сугробами, и тут же расслышал голос дочери.

— Никто кроме меня не отправиться в чащу, это мое последнее слово! Если хотя бы один охотник увяжется за мной, я отдам его на пропитание дикому зверю или царю.

Низкий мужской голос недовольно возразил:

— Да куда ж тебе, девке в чащу идти! Медведь тебя прибьет и бровью не поведет, не нарушай своих же ритуалов, сиди дома смирно да ножи точи!

Несколько охотников из села собрались возле калитки у дома ведьмы и, переминаясь с ноги на ногу, наблюдали за перепалкой старосты и Гекаты. Девушка, упрямо поджимая губы и кутаясь в пуховой платок, грозно смотрела на гостей, не желая уступать.

Убрав с лица шарф и сняв шапку, я кивнул охотникам, приветствуя их, и повернулся к дочери.

— Я сам пойду в лес и приведу медведя, можете не беспокоиться, она будет не одна. Только подготовьте все для праздника.

Гета сильнее сжала в руках край платка и, замерев, дождалась, пока селяне смиряться со своей участью и разойдутся по домам.

— Папа…

И без того покрасневшие и опухшие васильковые глаза заволокло слезами, девушка, не боясь холода и моей облепленной снегом одежды, крепко обняла меня, всхлипнув и уже не храбрясь.

— Гета, ты так простынешь, давай пройдем в дом. Я тоже очень скучал.

Я почувствовал, что никакие уговоры тут не помогут, и она не отпустит меня даже под страхом смерти. Закрыв за собой калитку, я взял дочь в охапку и просто занес ее в заметенную белым покрывалом избушку. Там, за порогом в натопленной кухне, нас встретил Вася и тоже охотно подбежал ко мне.

— И тебе привет, Васька, как вы здесь? Поди и не выходите на улицу, сидите греетесь у печи.

Парень забрал свою сестру и поставил ее на ноги, позволив мне снять промерзшую одежду. Озябшие руки постепенно отогревались, вновь обретая чувствительность. Нос защекотал привычный запах дерева, трав, что веками здесь заготавливались, и еды в печи.

— Если бы мне только дали просто так сидеть. Вася достань малиновое варенье из подпола и солений каких, я пока стол накрою.

Васька послушно кивнул и скрылся в дальней двери комнаты. Гета засуетилась на кухне, доставая из шкафов запрятанный там мед и заготовленную бутылку для взвара. На кухонном столе быстро появилась тарелка гречки с мясом, кабачковая икра и маринованные огурцы.

— Едва маму похоронили, так ко мне начали эти черти ходить, мол холодно стало, всю деревню загубим коли медведя не найдем, а мне это как кость в горле. Ну какая охота, когда я знаю, кто им встретится в лесу.

— И ты решила пойти туда одна?

— Да, но я не возьму оружия, я придумала нечто другое.

Повременив немного с обедом, я взял свой дорожный холщовый мешок и достал оттуда гостинцы, собранные для детей: рубаха и платье из тонкого хлопка для лета или праздников; книгу для записей с молочного цвета страницами и кожаной обложкой с выдавленными на ней васильками и лавром; небольшой мешочек с котовником и мелиссой, что обычно кладется в наволочку для крепкого сна.

— Васька с ума сойдет.

Подглядев за мной из-за спины, Гета рассматривала мешочек с вышитыми на нем отпечатками лап.

Васька, вернувшись на кухню, поставил банки на стол и принюхался, пытаясь понять новый, почти незаметный запах. Через несколько мгновений он повернулся ко мне и, обернувшись большим рыжим котом, заинтересованно подбежал ближе.

— Давай я положу к тебе на лежанку.

Погладив зверя, я подошел к печи и, нашарив там подушку, сунул под ткань свой подарок. Васька, быстро сообразив, что к чему, залез на свое спальное место и устроился поудобнее, потеревшись щекой о подушку и тихо замурчав. Гета, забрав остальные гостинцы, подошла ко мне, посмеиваясь над братом.

— Теперь его до вечера не увидим.

— Пускай отдыхает, я, если нужно будет, сам тебе помогу.

Повернувшись к дочери, я обнял ее и, поцеловав в макушку, погладил по волосам.

— Как ты, Гета?

Я чувствовал, что потеря матери далась ей непросто, но даже не представлял, как могу поддержать, кроме как приехать и побыть рядом, пока это нужно. Мне самому казалось, что вместе с Марьей я лишился еще одной части себя и вновь был бы потерян и одинок во всем мире, если бы не Геката. Ее присутствие закрывало ту пустоту, что я каждый раз видел в себе.

— Плохо, но пока ты рядом, я точно со всем справлюсь. Спасибо пап.

Всхлипнув, девушка привстала на носочки и поцеловала меня в щеку.

— Тебе спасибо.

Осторожно стерев с бледной щеки слезу, я кивнул на подарки.