Наследник для чемпиона (СИ) - Тодорова Елена - Страница 8

Замолкает и смотрит на меня. Не сразу догадываюсь, что ждет какой-то реакции. Прожаривает меня своим взглядом, словно стейк. Никакой крови, сразу «well done[1]». Зачем-то от глаз к губам спускается. Они должны двигаться, да… Что мешает мне говорить? Сама не знаю. Не то чтобы расследование не вызывает у меня никаких эмоций. Даже наоборот. Но этих самых эмоций слишком много, и я попросту не могу с ними справиться. Особенно, когда Тихомиров так смотрит.

— И зачем они это сделали? Из-за тех денег? Почему сразу не сказали, мы бы раньше продали квартиру и отдали…

— Артур, видимо, считал иначе. Убили его, пошли к вам. Хорошо, что вы сговорчивее оказались.

«Ты, сука, понимаешь, что нам не трупы ваши, а бабло нужно? Но, если не отдашь до конца недели, хата ни тебе, ни твоей мамке, ни этому «зверенышу» больше не понадобится…»

— Сволочи, — бормочу бессильно и содрогаюсь, вспоминая, как они нас тогда прессовали.

— Никому ничего не говори. Даже Ларисе Петровне. Детали не разглашают по причине безопасности. Эти твари не должны узнать, что органы их «раскатывают», иначе начнут убирать всех, кто может против них свидетельствовать.

— Убирать? — это пугает не на шутку. — Мама ведь… Что, если они придут к ней, пока меня не будет?

Тихомиров перемещается. Заводит руку за мое кресло. Поворачивается практически всем корпусом ко мне. Звуки вдруг становятся слишком громкими. Слышу, как скрипит кожа его куртки, как срывается мое дыхание, и как оголтело колотится сердце. Вновь он чересчур пристально смотрит, плавно и в то же время будто скачками перемещает свой взгляд по моему лицу. Участок за участком обжигает. Каждый раз задерживается на доли секунды, а мне кажется, что невыносимо долго.

Что ж такое-то?

— Не беспокойся, Птичка, — отстраняясь, откидывает голову, упираясь затылком в стекло водительской двери. Смотрит из-под ресниц. Вид такой, словно устал со мной разговаривать. — За вашим домом наблюдает человек. Он будет присматривать за Ларисой Петровной, когда ты и ребенок уедете.

Как меня бесит, когда он называет Мишу так! Обезличивает, выражая более чем очевидное пренебрежение.

— Сколько еще времени займет это расследование? — спрашиваю нейтральным тоном, хотя в груди все клокочет.

— Никто не знает.

— Ясно. Это все? Могу я идти? Миша без меня не уснет… — мой голос обрывается не так, как бы я хотела.

Я словно теряю дыхание. Да, я его теряю, конечно. Пыталась отчеканить каждое слово, а получилось… Со стороны, наверное, выглядит так, словно Тихомиров меня волнует. А мне на него плевать!

Он ничего не отвечает. Просто лениво продолжает меня разглядывать. Смыкаю губы, пытаюсь выровнять легочную вентиляцию. Но дыхание все равно кажется учащенным.

Тимур тянется ко мне рукой и берет прядку волос. Стремительно отшатываюсь и инстинктивно бью его по пальцам.

— Я не люблю, когда меня трогают, — с запозданием понимаю, как это выглядит со стороны, и пытаюсь самую малость смягчить, чтобы не выглядеть как истеричка. Да и вообще, лучше Тихомирову сразу все разъяснить. Нечего распускать руки. — Возможно, тебе трудно перестроиться, — выпаливаю взволнованно. — Но я больше не младшая сестренка твоего друга, а взрослая женщина. Ты не можешь ко мне прикасаться.

Как Тимур реагирует на мою пламенную речь? Ухмыляется, черт его подери!

— Спокойной ночи, — наконец-то мой голос звучит холодно.

Только ему хоть бы что.

— До встречи, Птичка.

Дверью хлопаю ненамеренно. У меня нет привычки портить чужое имущество, просто не рассчитываю силы. Наверное, в тот момент ничего не могу контролировать. Поднимаюсь по ступенькам, одну за другой прохожу, а в висках одно и то же стучит.

Он не помнит… Он не помнит… Он не помнит…

Полчаса назад я боялась, что Тихомиров узнает о том, что Миша его сын. А сейчас мне больно из-за того, что он, оказывается, совсем все забыл. Все. Какая жуткая ирония жизни. Впору расхохотаться над собственной глупостью, да только не получается.

— Ну, что там? — мама встречает в прихожей.

— Ничего.

— Что значит, ничего?

— То и значит. Он ничего не понял, — повесив куртку, направляюсь в ванную. Уже взявшись за ручку, спрашиваю у мамы крайне спокойным голосом: — Присмотришь за Мишей, пока я в душ схожу?

— Конечно. Иди. Я пока начну ему читать.

— Спасибо.

Старая Полина, несомненно бы, расплакалась. Но не я. Все эти эмоции проходящие. Больше неважно. Для меня имеет весомое значение лишь мой сын. С ним все хорошо, и я счастлива. А завтра, когда все стихнет и забудется, буду еще счастливее.

[1] «Well done» — максимальная степень прожарки стейка.

Птичка

— Мам, холодец снова не застыл, — со вздохом сообщаю я, глядя на хлипкое желе.

— Черт возьми, — ругается за моей спиной мама, непрерывно стуча по клавишам. — Гори он синим пламенем, этот холодец! Чтобы я еще его готовила!

— Ну, ничего страшного. Растопим и съедим первого числа, как бульон, — захлопнув дверцу холодильника, распечатываю сыр и выкладываю его на доску. — Помнишь, папа так любил? — улыбаюсь.

— Помню, конечно, — голос мамы меняется, становится мягче. На какое-то время она даже тарабанить по клавиатуре перестает. Пару секунд молчит, а потом важным тоном выдает: — Подсыпь-ка конфет в вазочку, а то опустела, — и возвращается к своей книжке.

— Опустела? Сама по себе? — хмыкаю я. — Точишь сладкое, как бобер дерево. А потом анализы плохие.

— Ну, доня… Не начинай эти бессмысленные проповеди. Ела, ем и буду есть. Подсыпь.

Подсыпаю, конечно. Наткнувшись взглядом на чашу с соусом, хмурюсь.

— Ты заправила оливье?

— Да! — выкрикивает мама, как делает всегда, когда у нее какой-то «эмоциональный момент» идет.

— Чем ты его заправила?

— Майонезом!

Теперь выругаться хочется мне.

— Каким майонезом, мам? Где ты его нашла? Я для чего соус делала?

— А откуда мне знать? — искреннее удивляется, поднимая на меня взгляд. — Ты на кухне главная.

— Я тебе сказала: «Мам, вот соус. Заправь, пожалуйста, оливье». Я тебе сказала! А ты, получается, сидела за своим ноутбуком и, как обычно, делала вид, что слушаешь!

— Только не надо на меня кричать, — обиженно поджимает губы, но я-то знаю, что на самом деле все мои возмущения ей до фени. Делает так, чтобы я скорее отвязалась.

— Я не кричу, — выравниваю дыхание уже после этой фразы. — Просто Миша любит оливье, и я готовила его специально для него.

— Ой, ну сколько там этого майонеза? Чайная ложка, — вздохнув, кривит губы, закатывает глаза и качает головой. — Знаешь, есть такой синдром «яжемать»? Так вот, ты — Полина-я-же-мать!

Долго злиться на нее невозможно, но это уже за гранью моего терпения.

— Я не люблю такие шутки. И вообще…

— Ой, иди скорей сюда, — резко меняя тон, мама громко смеется и подзывает меня рукой. — Глянь! Глянь! А?

Заглядываю в ноут и все же чертыхаюсь.

— Что за ужас, мам? Кто это сделал?

Изображение выглядит как постер к сериалу на телеканале «Россия», только в главной роли не известные отечественные актеры, а Тихомиров и я, криво приклеенные друг к другу в фотошопе.

— Я! Это сделала я! Правда, круто получилось? — визжит и хохочет мама. — Арт для моей авторской группы, читатели любят визуализацию. И я надеюсь, что из Майами ты мне будешь присылать настоящие фотки. Ну, а пока…

— Боже, мама, — устало выдыхаю я. — Когда же ты уймешься?

— Никогда! — и еще громче смеется.

— Вообще-то использовать чьи бы то ни было фотографии без разрешения противозаконно, — пытаюсь ее урезонить. — Знаешь, что будет, если агент Тихомирова это увидит? На тебя подадут иск в суд.

— Та ну… — нерешительно тянет мама. — Откуда он узнает? Вот прям будет тебе ходить и копаться по пабликам, ага!

— А ему не нужно по ним ходить. Это все вылезает через гугл.

Мама кривится.

— Почему ты такая зануда? Кто тебя родил? Подменили, как пить дать.