Кевларовые парни - Михайлов Александр Георгиевич - Страница 35

— Секрет фарфора? — улыбнулся Олег.

— Поднимайте выше. От фарфора мы получаем исключительно эстетическое удовольствие. А здесь на кону жизнь.

Вскоре Олегу пришлось удостовериться в справедливости этих слов.

Аргументы Сотникова существенно повлияли и на финансиста, тем более что через некоторое время взаимоотношения между Адмиралом и хранителем ключей от «квартиры, где деньги лежат», перешли в новую фазу.

Причиной этого была юная дочь начальника финотдела. На новогоднем балу она познакомилась с неким студентом, который несколько раз провожал ее до дома, дарил цветы и проявлял знаки внимания. Невинные ухаживания скоро перешли в более активные действия, и молодой человек стал навязчивым и липким. Ситуация осложнялась тем, что его адреса, места учебы и телефона девушка не знала. Связь осуществлялась в одностороннем режиме. Отказ уступить домогательствам воздыхателя был воспринят им как объявление газавата. В отношении финансиста-полковника, а точнее его легкомысленной дочери, начался телефонный террор. Аппарат не смолкал ни днем, ни ночью. Из трубки неслись угрозы и оскорбления

Полковник, проработавший в могучей конторе многие годы, не был ни дня на оперативной работе, а потому, попав в нештатную ситуацию, растерялся не на шутку. Он оказался бессильным перед молодой сволочью. Поделиться было не с кем. В отделе работали одни женщины, и подобная информация, став достоянием гласности, могла напрочь парализовать работу отдела. Пересудам не стало бы конца, авторитет был бы подорван, а сочувственные расспросы довели бы финансиста до реанимации.

Именно в таком состоянии и застал Адмирал полковника. Увидев шефа группы «Удар», маленький тщедушный человек съежился и вдавился в кресло. Он понимал, что его нервы не выдержат и сердце от всего этого может разорваться, а потому надо что-то делать. И он сделал невероятное для себя: взорвался так, как не взрывался никогда в жизни.

В глаза изумленному Адмиралу было сказано то, что он никогда в свой адрес еще не слышал. Лексика, которую употреблял этот тихий человек, была недоступна даже одесским биндюжникам. Это был фейерверк таких выражений, которые привели в ступор даже Адмирала. И когда, закончив длинную серию идиоматических оборотов без единого повтора, финансист скомандовал: «Вон!» — Адмирал крутанулся через левое плечо и вылетел в приемную.

В себя он пришел только на площадке следующего этажа.

Состояние, в котором он застал полковника, всерьез озадачило и напугало Адмирала. Он бегом спустился вниз, и его худшие предположения подтвердились. Полковник еле стоял у открытого настежь окна и глотал морозный воздух. Адмирал стал первым и единственным, кому финансист поведал свою историю. Дважды повторять было не надо.

Ровно через три дня Адмирал передал финансисту через секретаршу запечатанный пакет. В нем лежало письмо от воздыхателя, который не просто просил прощения… он униженно умолял не держать на него зла, так как все происшедшее будет для него уроком на всю жизнь.

Характер урока и личность учителя не упоминались.

Когда подготовка операции подходила к концу, в коридоре неожиданно появился маленький очкастый тип из пресс-службы. Он бочком прошел по коридору, заглянул в открытые двери кабинетов и, пробурчав что-то невнятное даже для себя самого, так же бочком удалился восвояси.

— «По длинным госпитальным коридорам унылое мельканье костыля…» — продекламировал строки Симонова лохматый хиповый парень по кличке «Рысь». — Пронюхали, шакалы, — улыбнулся он.

Появление очкастого из пресс-службы было разведкой. За ней должен был последовать звонок руководителя «всей прессы мира» Сергея Виноградова, фактически одним из первых в ведомстве создавшего подобную структуру.

Поначалу к такому необычному на первый взгляд образованию внутри спецслужб относились скептически, однако быстро привыкли, и все, что делалось пресс-службой, стали воспринимать естественно и просто. Открытость в буквальном смысле — в пресс-службе всегда были открыты двери — подкупала. В эти кабинеты можно было прийти без звонка и предупреждения. Здесь можно было покурить, выпить кофе, обменяться свежими «парашами». В Управлении возникло что-то вроде офицерского клуба.

На первых порах каждая информация пресс-службы в газетах воспринималась в коллективе как сенсация. Первое же появление ее сотрудников на телевизионном экране стало событием для всей конторы. Каждое слово, произнесенное вслух в эфире, подвергалось тщательному анализу и критике. Но со временем все привыкли и к пресс-службе, и к ее информации.

Сотрудники пресс-службы органически вписались в оперативный процесс и почти всегда принимали участие в проводимых операциях. Люди нелюбопытные и корректные, лишней информации они не просили, довольствуясь тем, что опера считали нужным им сообщить. Несмотря на то, что материалы готовились не просто, сотрудники пресс-службы беспрекословно соглашались с мнением оперов и в необходимых случаях корректировали материалы, а нередко даже отправляли их в корзину. Покладистость пресс-службы и ее готовность помочь оперативным подразделениям подкупала, а потому довольно часто темы предлагались снизу.

Впрочем, бывали случаи — в последний момент о прессе забывали, и операция проходила без видеокамеры. А потому парни из пресс-службы придумали простой ход. Зная позывные сотрудников основных оперативных подразделений, пресс-служба завела себе три радиостанции, которые во включенном состоянии постоянно работали на трех радиоканалах. Оживление в эфире моментально фиксировалось, и в «расшифрованном» подразделении появлялся «засланный казачок».

Через десять минут вся пресс-служба с двумя видеокамерами уже ждала начала операции.

К шести часам вернулась разведка с Ярославского шоссе, которая дала диспозицию, и Олег с Адмиралом определились по силам и средствам. Большое количество абреков у киосков не смутило: «против лома нет приема», — тем не менее решили действовать двумя группами, чтобы страховать друг друга по ходу операции.

По машинам грузились споро и энергично. На лицах была сосредоточенность, словно промедление смерти подобно. Было непонятно, чьей смерти, но сутолока вокруг машин носила вполне приличествующий моменту характер. В багажники летели сумки, брезентовые мешки с бронежилетами, свертки, по внешнему виду которых угадывались очертания «калашей» и чего-то неизвестного. Старая истина — уезжаешь на день, готовься на неделю — при подобных сборах была основополагающей. Кое у кого попискивали рации, доставляя удовольствие двум пацанам, наблюдавшим за суетой во дворе через кованую решетку восемнадцатого века. Они сообразили, что готовится какая-то заварушка, которую, судя по наличию видеокамер, могут показать по телевизору.

Зеленый важно прохаживался вокруг машин, словно громоотвод, замыкающий все внимание пацанов на себя. Уже почти уверившись, что это и есть самый главный, пацаны были разочарованы, когда Дед спустил на этого главного «собаку», от чего тот потерял товарный вид и скромно юркнул на заднее сиденье. Дед же, гордый от внятно написанного рапорта, был готов к подвигам, и горе тому, кто станет на его пути.

Отъезд был, как всегда, эффектным. Восемь машин с ходу врезались в поток и, рассекая его, понеслись к кольцевой.

Сколько раз, выезжая на операцию, Олег ругался из-за этого театрального действа, однако всегда слышал в ответ глухое ворчание, и при каждом новом выезде оперетта повторялась.

Утром все происходило без суеты и свидетелей, днем же любопытные глаза посторонних и сотрудников добавляли азарта. «Есть упоение в бою», — писал поэт, словно уловив это состояние. У Рижской эстакады, несмотря на оживленность движения и сложность дорожной обстановки, Олег скомандовал в рацию: «Убрать маяки, погасить фары». В зеркало заднего вида хорошо было видно, как рассыпалась кавалькада, разлетевшись по всей ширине движения.

Обычные, неприметные автомашины с потускневшей краской. Даже номерные знаки не могли раскрыть принадлежность стареньких «Жигулей». И только светлая «Волга» выделялась своей антенной да чавкающим звуком восьмицилиндрового движка.