Монте Верита - дю Морье Дафна - Страница 15
- Предыдущая
- 15/18
- Следующая
Я очнулся в ярости, возвращаясь к действительности из каких-то безмерных глубин, но твердо знал, что минутой раньше был не один. Кто-то стоял тогда рядом на коленях, разглядывая меня. Продрогший и окоченевший, я присел и осмотрелся по сторонам. Меня бросили в подвал примерно десяти футов в длину. Мертвенный свет проникал только через узкую прорезь в каменной стене. Я взглянул на часы. Стрелки показывали без четверти пять. Очевидно, я пролежал без сознания около четырех часов и сейчас подвал освещали робкие предрассветные лучи.
Первое, что я почувствовал, был гнев. Меня одурачили. Люди из деревни у подножия Монте-Верита солгали мне и Виктору. Крепкие руки, схватившие меня, и услышанный мной юношеский смех принадлежали самим жителям деревни. Хозяин дома и его сын могли добраться до вершины раньше и ждать меня там. Они знали, как проникнуть через стены. Они долгие годы обманывали Виктора и решили заодно надуть и меня. Одному Богу известно – зачем. Они не собирались нас грабить, да у нас ничего и не было, кроме одежды. Они заперли меня в совершенно пустом подвале, без признаков человеческого жилья. Там не было даже ни одной доски. Однако странно, что они не связали меня. В подвале отсутствовала дверь, ее заменял похожий на окно вход – узкий, но достаточный, чтобы кто-то один смог пройти.
Я сидел, ожидая, что станет светлее и мои руки, ноги и плечи обретут прежнюю силу. Инстинкт самосохранения подсказывал мне, что я поступаю мудро.
Если бы я попытался выбраться отсюда, то легко мог бы споткнуться в полутьме, упасть и не вырваться из лабиринта ходов и лестниц.
Когда совсем рассвело, мои гнев и отчаяние усилились. Больше всего мне хотелось отыскать хозяина дома, где жил Виктор, или его сына и хорошенько их припугнуть, надавать им тумаков, если понадобится, теперь-то им уж не удастся сразу повалить меня на землю. Ну а что, если они ушли и оставили меня здесь, в безвыходном состоянии? Предположив это, я подумал, что они, наверное, проделывали подобные трюки с чужаками и раньше – долгие, долгие годы. До них этим занимался старик, а до него – предки хозяина, и они, а не кто-нибудь иной, заманивали женщин из долины, обрекая за стенами бедных жертв на голод и смерть. Тревога, овладевшая мной, могла бы перерасти в панику, если бы я сосредоточился на этой мысли. Желая хоть немного успокоиться, я достал из кармана пачку сигарет. От первой же затяжки мне сделалось легче, запах и вкус табака принадлежали знакомой мне действительности.
Потом я увидел фрески. На них падали рассветные лучи. Ими были расписаны стены и потолок подвала. Они не походили ни на грубую мазню невежественных крестьян, ни на вдохновенные видения верующих художников. В этих фресках чувствовались жизнь и энергия, цвет и сила, рассказывалась ли в них какая-то история или нет, я не знал, но основным мотивом являлось поклонение луне. Одни фигуры были изображены коленопреклоненными, другие стояли, но все они простирали руки вверх – к полной луне, нарисованной на потолке. Однако глаза этих поклонников луны, написанные с удивительным мастерством, почему-то смотрели вниз, не на луну, а на меня. Я выкурил сигарету и отвернулся, но ощущал, что эти глаза неотступно следят за мной.
Дневной свет разгорался все ярче, и мне казалось, что я снова стою у стены, а за мной из узких окон наблюдают безмолвные свидетели. Я поднялся, отшвырнул окурок и вдруг понял, что предпочту любой конец, лишь бы не оставаться здесь, в подвале, одному с нарисованными на стенах фигурами. Я подошел к выходу и в эту минуту опять услыхал смех. На сей раз тише, словно приглушенный, но задорный и такой же молодой. Этот чертов мальчишка…
Я вышел, пригнувшись, проклиная его и что-то крича. У него мог быть с собой нож, но это меня не пугало. А вот и он, прижался к стене и подкарауливает меня. Я увидел, как заблестели его глаза, успел заметить, что волосы у него коротко острижены, и с размаху влепил ему пощечину. Когда он перебежал на другую сторону, до меня донесся его смех. Он был не один.
Кто-то стоял позади него, а за тем еще третий. Они набросились на меня и повалили, словно у меня уже не осталось никаких сил. Первый из них прижал мне грудь своим коленом и сдавил горло руками, продолжая смеяться надо мной.
Я лежал, с трудом дыша, и он ослабил свои "железные объятья". Все трое следили за мной, по-прежнему с улыбкой на губах. Я наконец разглядел их и понял, что они не похожи ни на мальчишку из деревни, ни на его отца, ни на кого из местных жителей или обитателей долины, зато очень напоминают людей, нарисованных на фресках.
У них были глаза с тяжелыми веками, чуть раскосые, безжалостные, вроде тех, которые я когда-то видел на египетских гробницах и на старинных вазах, долго считавшихся погребенными под щебнем и пылью разрушенных городов.
Одетые в туники до колен, с обнаженными руками и ногами, коротко остриженные, они поражали какой-то необычной, суровой красотой и дьявольской грацией. Я попытался подняться с пола, но державший за горло отбросил меня назад, и мне стало ясно, что я ничего не значу для него и его собратьев и если они захотят, то, не колеблясь, сбросят меня со стены в пропасть у Монте-Верита. Значит, конец и исход моей жизни – только вопрос времени.
Виктор умрет один в хижине у подножия горы.
– Продолжайте, – сказал я, – добивайте меня. – Обессиленный, я почувствовал, что больше не выдержу. Я ждал, что они опять начнут смеяться, издевательски и молодо, схватят меня за руки и за ноги и, яростно раскачивая, вышвырнут через узкое окно в темноту и небытие. Я закрыл глаза и, собравшись с духом, приготовился к самому страшному. Но ничего не случилось. Я ощутил, что юноша коснулся моих губ, и открыл глаза. Он все еще смеялся, в руках у него была чаша с молоком. Не говоря ни слова, он жестом показал, чтобы я выпил. Я покачал головой, но его друзья подошли и опустились на колени, поддерживая меня за плечи и спину, и я отхлебнул глоток, глупо, признательно, как ребенок. Пока они держали меня, страх неожиданно улетучился, как будто от них мне передалась сила и не только руки у меня вновь окрепли, но и весь я словно воскрес.
Когда я кончил пить, первый из них забрал у меня чашу и поставил ее на пол, а затем приложил мне к сердцу руки. Ни разу в жизни я не испытывал такого чувства, словно на меня снизошла частица Божества, спокойная и могущественная, и, соприкоснувшись со мной, навеки унесла тревогу и страх, усталость и ужасы минувшей ночи, воспоминания о тумане и облаках в горах, о Викторе, умирающем в своей одинокой постели, – все это вдруг потеряло какой-либо смысл, превратилось в ничто в сравнении с ощущением красоты и мощи, которые я только что познал. Если Виктор умирает, это не имеет значения. Его тело станет некоей оболочкой, лежащей в деревенской хижине, но сердце будет биться здесь, так же, как и мое, и его дух тоже явится к нам.
Я мысленно произнес "к нам", потому что мне показалось, будто, находясь тут, в тесной келье, я духовно породнился с окружавшими меня молодыми людьми и сделался одним из них. Это все еще очень странно, непривычно и способно сбить с толку, подумал я, но это и есть счастье. Я всегда надеялся, что смерть будет такой. Боль и невзгоды ушли, а сущность бытия плавно струится прямо из сердца, а не из неверного разума.
Юноша, улыбаясь, убрал от меня руки, но я продолжал чувствовать себя сильным и крепким. Он поднялся, и я двинулся вслед за ними к выходу из кельи. Там не было ни углублений, похожих на ульи, ни петляющих коридоров, ни темных стен – мы сразу оказались в большом, открытом дворе, который и окружали с трех сторон эти кельи. Четвертый выход вел к пикам Монте-Верита, покрытым льдом, прекрасным и озаренным розовым цветом восходящего солнца.
Ступени, прорубленные во льду, поднимались к вершинам горы, и я уже знал, почему за стенами и во дворе царит такая тишина: там я увидел обитателей монастыря, застывших на ступенях. Они были коротко острижены и одеты в такие же туники, оставлявшие обнаженными руки и ноги, с поясами на талиях.
- Предыдущая
- 15/18
- Следующая
