Тимьян и клевер - Ролдугина Софья Валерьевна - Страница 25

– …тени большого огня, двуглавой башни и мертвеца! – выдохнул Киллиан. – Думаешь, торговец прознал о сокровищах Корсен и отправился за монетами?

– Судя по тому, что на нём проклятие было совсем слабое – он сам и отправился, – подтвердил Айвор. – И об условии знал. Да только нет у нас времени скакать в Дублин и обратно, быстрей будет отправиться напрямик в башню. 

Отдалившись шагов на триста от дома семейства Макги, Айвор сделал Киллиану знак остановиться, а потом присел на корточки и начал осторожно разгребать листья и траву на краю тропинки. Из-под лесного сора вынырнул хрупкий и удивительно маленький стебелёк тимьяна. Айвор коснулся его – и на конце стебелька распустился цветок, нежно-розовый, как утренняя заря. Следом за ним проклюнулся ещё один, и ещё, и ещё, пока не запетляла в подлеске целая тимьяновая дорожка.

– Дай мне руку, – приказал Айвор, выпрямляясь. – Я нашёл короткую дорогу.

И только Киллиан сомкнул пальцы на жёсткой ладони компаньона, как тимьяновая дорожка вспыхнула огнём. С каждым шагом свет становился ярче, а лес по краям – темнее, точно его заливали густой смолой. Небо расцветилось жутковатыми оттенками, от зелёных до насыщенно-пурпурных, а солнце лопнуло и растеклось двумя серебряными лунами. На секунду Киллиан зажмурился, а когда открыл глаза, то впереди высилась башня – широкая, приземистая, с обвалившейся крышей…

– Двуглавая башня! – прошептал он, вглядываясь в расщеплённый силуэт.

– Да, она самая, – подтвердил Айвор. – И именно там, где говорила Корсен… Холмы и Корона!

Небо вдруг кувырнулось навстречу земле, и Киллиан одновременно ослеп, оглох и онемел, а когда немного пришёл в себя, то увидел ту самую башню шагах в двадцати, окружённую густой зелёной порослью. 

– Рябина… – прохрипел Айвор, хватаясь за горло. Лицо у него, и без того фарфорово-бледное, напрочь утратило все цвета. – Дальше не могу… Чтоб её, колдунья, и когда успела!

– Тогда жди здесь, – решительно сказал Киллиан, поднимаясь на ноги и отряхивая колени от палых листьев. – А я пойду один.

– Нет, я сейчас навещу эту прохиндейку и заставлю её на корню сгноить…

– Ты же сам сказал – времени нет, – перебил его Киллиан и схватил за руку, заставляя смотреть в глаза. А глаза у Айвора были уже не просто чёрные – с багровыми сполохами, как тучи на закате. – Просто подожди немного. Я уже не ребёнок, кое с чем и сам могу справиться. А если уж и девочка почти справилась…

– Она не справилась.

– Я вернусь, честно, – попытался улыбнуться Киллиан и, уловив тень ответной улыбки, с облегчением отстранился. – Подожди немного. И не вздумай ходить за Корсен!

А солнце уже коснулось краем макушек холмов…

Пока Киллиан продирался к башне, рябина хлестала его по лицу, словно нарочно целила в глаза. Он едва успевал заслоняться и до входа добрался исцарапанный в кровь.

«Вот тебе и рябиновые розги…»

В башне же время словно остановилось. Сквозь полуобвалившиеся оконные проёмы и проваленную крышу виднелось ночное небо, беззвёздное и безлунное. Под ногами пружинила мягкая, рыхлая земля. Пахло почему-то, как в сыром подвале – плесенью и прокисшим деревом. И не было вокруг ни единого следа человеческого пребывания, кроме каменной плиты ровно напротив выхода, на которой стояли рядышком два сундучка. Киллиан осторожно приблизился к ним, но так ничего подозрительного и не увидел. Он обошёл их по кругу, рассмотрел и так, и эдак – и наконец решился дотронуться.

И в то же мгновение плечи его стиснуло что-то крепко, как тисками, и смрадное дыхание опалило шею.

– Зачем ты пришёл сюда, не-Оллен, человек? Со злом или с благом? Как берущий или как дающий?

Киллиан облизнул пересохшие губы и с трудом заставил себя проговорить:

– С благом… Как дающий.

Хватка слегка ослабела.

– Тогда дай мне покой, добрый человек. Не было у меня лёгкой смерти – был жгучий огонь. Не было у меня и посмертия – десять веков за чужим золотом слежу, монетку к монетке кладу, от воров берегу, от размена спасаю. Обездолила меня Канайд Оллен, всего лишила, и нет мне ни покоя, ни забвения, ни прощения, ни отдохновения…

Во второй раз ответить было ещё сложнее.

– Обещаю… И как же мне даровать тебе покой?

Тяжкое прикосновение исчезло.

– Похорони меня по-человечески.

И как только прозвучали эти слова, как что-то звякнуло за сундучками. Киллиан на коленях подполз поближе – и увидел на каменной плите медное блюдо, на котором лежал серый череп и две оголённые временем кисти рук. В глазницы черепу было вставлено по золотой монете, а каждую кисть охватывал золотой браслет.

– А… где мне тебя хоронить?

– Здесь и хорони, в доброй земле… А вынесешь кости за порог – колдунья Оллен тотчас же почувствует… Попробуешь сбежать – задушу, как вора! Прокляну!

Последняя надежда на помощь Айвора умерла, так и не родившись.

Неподалёку от плиты Киллиан нашёл неглубокую канавку, вырытую, кажется, только недавно. «Наверно, это дело рук Кэрис», – подумал он и, решив, что лучше мало, чем ничего, принялся постепенно углублять ямку. Сперва это получалось легко. Но потом в мягкой земле стали попадаться корешки, мелкие камешки, глиняные черепки… Сорвав до половины ноготь, Киллиан понял, что так дело не пойдёт и начал оглядываться по сторонам в поисках того, что сошло бы за лопатку. Но в сундуках были одни монеты, а самый крупный камешек и пол-ладони бы не закрыл…

И тут Киллиана озарило.

«Блюдо!»

С подобающими извинениями переложив череп и кисти на плиту, он попробовал поскрести землю блюдом. Так выходило копать сподручнее, хотя и всё равно медленно. И, как назло, было не видать в окна ничего, кроме беззвёздного ночного неба, чтобы определить, долго ли до полуночи. По ощущениям выходило, что ещё долго, но слишком уж ломило плечи и руки, словно работал он уже несколько часов кряду… А яма так и не становилась больше. Стоило отвлечься на секунду, как земля ссыпалась обратно, как далеко её ни складывай, а тонкие корешки спутывались, и разрубал их только край медного блюда.

И, как в насмешку, звучала в ушах привязчивая песенка:

«Тик-так, тик-так, полночь близится, добряк, не успеть тебе никак!»

– А вот и врёшь, – бормотал Киллиан себе под нос. – Успею. Обязательно успею!

Он и сам себе не поверил, когда понял вдруг, что стоит в яме, глубиною по пояс.

«Ну, что ж, может, для обычной могилы это и мелковато, но мне ведь и не целое тело хоронить».

Спохватившись, что нет ни гроба, ни коробки, ни даже простыни, чтоб обернуть останки, Киллиан стащил с себя плащ и бережно завернул в него череп и кисти. Потом он положил свёрток на дно ямы и стал сгребать землю блюдом; сухие частички барабанили по плотной ткани, словно капли дождя – по черепичной крыше. И то справа, то слева шею опаляло чужое дыхание, и слышался шёпот:

– Быстрее… быстрее… быстрее!

Наконец холмик земли сравнялся с краями. Киллиан разровнял его и спросил:

– Как тебя звали, обездоленный дух?

И послышался тихий ответ:

– Мирху, Гончая Моря.

– Покойся с миром, Мирху. Я скорблю о тебе и прошу для тебя покоя и прощения.

Самый большой из выкопанных камней Киллиан положил в изголовье могилы, а потом начертал на ней крест и прочитал молитву. И как только он сделал это – вздрогнули сундучки с золотом, а в окнах показалась полная луна.

Чары Канайд спали.

Обратно сквозь рябиновую поросль Киллиан продирался ещё медленнее, чем в первый раз. И не потому, что ветви хлестали – нет, они успокоились, а потому, что ноги стали точно набитые ватой кульки. С неба таращилась круглая луна, белая, как монета из чистого серебра. И в свете её всё было ясно видно, как днём.

Айвор дожидался так близко, как только позволяли рябиновые лозы – сгорбленный, уставший и потускневший. Когда Киллиан приблизился, он сказал, не оборачиваясь:

– Половина первого, между прочим.

– Извини, что задержался, – хмыкнул Киллиан и подал ему руку, помогая встать.