Наследники (СИ) - Павлова Александра Юрьевна - Страница 1

Статный мужчина спускался вниз по хрупким ступеням, глаз не отрывая от сокровища в своих руках. Смесь восхищения, страха, никогда не присущего ему в принципе, осторожности и нежности, наполняла его синие глаза. Все еще неверяще он смотрел на младенца, на его белокурые волосы, в серые умные глазки, на крепко сжатые кулачки, которыми он стискивал бархатное покрывало, и сердце, впервые за многие десятилетия, наполнялось любовью — такой забытой, мучительной и прекрасной. Губы невольно растягивались в глупой улыбке, а ведь он уже не умел улыбаться. Но сейчас его переполняло невиданное счастье и хотелось кричать на весь свет о нем. Но, пожалуй, это будет уже перебор. Он не станет больше хвастать им, не станет показывать свою слабость, чтобы ею не смогли воспользоваться те, кто уже сделал это однажды. Нет, больше он не допустит подобной ошибки, больше не станет так открыто демонстрировать миру свою любовь и привязанность. Он скроет ее ото всех, защитит так, что ни у кого не хватит сил разрушить ее.

Большая пещера встретила его клубами тьмы, которая даже для него опасно сгущалась, ввергая сознание в смятение и вызывая безотчетный трепет и даже страх. Алиман резко дернул головой, сбрасывая с разума морок этого места, и тут же раздался издевательский смех, и словно из тьмы перед ним соткалась сгорбленная фигура. Черный рот кривила насмешливая улыбка, а глаза были переполнены ею же. Мерзкая старуха смотрела на него с долей гордости.

— Когда-то я предсказала твоему отцу, что ты станешь великим, что будешь повелевать. Предсказала ему, как будешь силен и горд. Теперь вижу, что мое пророчество исполнилось до мелочей. Ты силен так, как многим и не снилось. Твой нрав, твоя воля — ты велик, Алиман.

— Разве могло быть иначе? — насмешливо хмыкнул мужчина.

— Нет, — легко согласилась старуха. — Наши Нити не порвать никому. Давай же я сплету новую, — и она протянула морщинистые, покрытые струпьями и местами гнилой плотью руки к младенцу.

С нескрываемым презрением и отвращение император передал ей свою драгоценность.

На миг Каори заглянула в серые серьезные глаза ребенка, и тут же подняла на напряженно ждущего императора сочувствующий взгляд.

— Как жаль, мой император, — проскрипела вполне искренне старуха, с сожалением глядя на демона перед собой.

Невольно Алиман шагнул вперед — в испуге. Но наткнулся на невидимую преграду, не пускающую его в пещеру. Взял себя в руки и потребовал пояснения словам предсказательницы.

— Говори же.

Массивная фигура стала еще напряженней, он словно подобрался, как хищник перед роковым прыжком, и ждал тревожащего ответа.

— Так много боли, — качала головой старуха, глядя на младенца на своих руках, расхаживая по темной пещере. — Так много! Горькая судьба, такая горькая. Не пережить эту горечь никому больше в мире — вся она его. Вся для него. Долгая жизнь, полная этой боли и этой горечи, разочарований, одиночества и ненависти. Переполнена она будет муками, сожалениями. Но станет такой великой, какой не видел мир ни разу, не проживал уже тысячелетия! Яркая. Многогранная. Длинная, но пустая до невозможности. Он проживет ее всю до капли, познает каждую ее грань, но не рад будет ничему. Будет славен, но презреет эту славу. Будет могуч, но не нужна ему будет сила. Будет велик, но откажется от величия и бессмертия. Всю жизнь будет искать покоя, будет идти своим путем, но никогда не достигнет цели. Никогда не найдет умиротворения. Потеряет надежду. Отчается. Но воля не даст опустить рук. А лучше бы опустил.

Каори вернула младенца впечатленному и поверженному отцу, который с мучительной болью посмотрел на безвинного ребенка в своих руках. В голове навсегда осели ужасные предсказания, не обещающие его сыну ни капли счастья. Даже он познал его в свое время, как и сегодня, когда взял на руки своего первенца. Но вдруг страх и ужас отошли в сторону, и он решительно поднял взгляд на грустно улыбающуюся ведьму. Синие глаза светились решительностью и готовностью пойти Судьбе наперекор.

— Я восполню его боль своей любовью. Я буду любить его так сильно, что большего ему и не нужно будет. Я дам ему все, чтобы он был счастлив.

— Попытайся, — махнула рукой Каори, но глаза снова сияли насмешкой и жалостью. — Никто не порвет Нити, даже самое любящее сердце…

Слова старухи уже не один десяток лет эхом отдавались в ушах императора. И сейчас, глядя на Хасина, он снова прокручивал их в голове. До чего же было страшно признавать свое бессилие перед Судьбой!! До чего горько было понимать, что все твои усилия напрасны!! Он старался, он так старался, но все напрасно!

Его мальчик, его любимый сын. Он дал ему все, что только мог дать. Предложил весь мир, всеми силами пытался изменить его Судьбу, сделать его вопреки ей счастливым. Отсюда вся его безграничная любовь к своему бастарду — в желании сделать его таковым. Но все так, как и предсказала однажды Каори — он велик, он силен, он невероятен. Но ему больно. И эту боль он единственный видел в холодных серых глазах, которые сейчас убивали этой холодностью Совет Лордов.

Хасин был прекрасен в гневе. Он вызывал ужас и страх в сердцах тех, кто был сейчас перед ним. Ведь все знали, что лучше им в этот момент не быть здесь — головы полетят однозначно. Бастард лютовал и от этого всем будет худо. Потому и сидел весь Совет тише воды ниже травы, слушая отповедь в рычании своего Главы.

Алиман как всегда не вмешивался. Смотрел с гордостью на сына, всем и каждому здесь давая понять, что целиком и полностью разделяет его мнение. Даже на раболепное «мой император» со стороны блеющих подданных не обращал внимания, давая понять, что поддерживает сына во всех его высказываниях.

— Меня не было несколько месяцев, а здесь такой бардак! — рычал Хасин, ходя вокруг стола, за спинами сидящих за столом Лордов, давая им прочувствовать свое недовольство буквально физически.

Сейчас не осталось места для ненависти, презрения — лишь страх владел сердцами первых людей империи. Как малые дети слушали упреки и признавали вину перед мальчишкой, которого не считали достойным быть над ними. Но в этом была особенность Хасина — умение заставить забыть о чем-либо, кроме его недовольства. Слишком хорошо он умел манипулировать людьми, идеально владел техникой голоса, тона, вкрадчивости. Взглядом умел показать все пытки, что ждут в случае непослушания.

Алиман смотрел на сына и напрочь не слышал слов, что говорил его ребенок. Он просто наблюдал, запоминал каждую черточку лица, впитывая в себя его образ — так скучал по нему, что порой становилось больно от того, что сын был так далек. И не в расстоянии дело, а в душевном отдалении. Хасин был далеко от него сердцем, будто уже сейчас приучал к разлуке. Что ж, Алиман всегда знал, что однажды его первенец уйдет, и больше он никогда его не увидит. Знал, но легче не становилось, и готовым к этому моменту он не будет никогда, как бы Хасин ни старался привить ему эту мысль. Разве можно быть готовым отдать на растерзание свое сердце? Разве можно думать о том, что душа будет разорвана в клочья, когда за любимым человеком навсегда закроется дверь? Много лет Алиман только и жил этой любовью, которая давала ему сил и стимул, которая мешала свалиться в пропасть собственного отчаяния — ведь другой у него уже не будет.

Был Кассиан. И его Алиман любил тоже. Но что эта любовь по сравнению с той привязанностью, зависимостью и потребностью, что он питал к Хасину? Капля в море и только. Кассиан был его отрадой, надеждой, успокоением, был его будущим, которое было гарантировано. А потому не так ценен. Его было не страшно потерять, потому что для этого не было предопределения. Он всегда будет подле него, станет его наследником. Именно его дети однажды продолжат их династию, как было сказано в пророчестве о нем.

В словах Каори о Кассиане тоже было то, что заставило Алимана взбеситься, заволноваться и вспылить. Брак с человеком! Уму непостижимо! Любовь к человеческой девчонке сделает его счастливым! Да еще дочери его злейшего врага! Полукровки займут трон, который он занимал сотни лет!