Чёрные лебеди (СИ) - Ларсен Вадим - Страница 18

Капля за каплей — удар за ударом.

— А ну-ка, оживи его!

Ледяная вода обжигает кровоточащую под лопнувшей кожей плоть. Красные струи стекают по волосам. Дрожь усилилась, но дышать стало легче.

— Подожди, Мясник. Да это же Микка Гаори, племянник покойного Иги! — послышался голос, которого не было прежде.

«И что, — мелькнула мысль, — перестанут бить?»

В ушах загудело. Слова давно стали малопонятны, утратили всякое значение. Превратились в фон, в набор звуков между ударами. Смысл имели лишь гулко звенящие в ушах удары увесистых кулаков, монотонно выбивающие из него жизнь.

— И что с того? Он отправил к праотцам Крокуса, Фиги и Гнуса. Троих, во как. Прямехонько по горлу ублажил капитана Пирадо.

— Неужто один?

— Не один. Те Оркориса пристрелили. Но этот ответит за всех.

— Да подожди же ты! Ещё убьешь ненароком. Какой с того прок?

Чья-то пятерня, крепко ухватив за слипшиеся волосы, запрокинула голову. Палец приподнял заплывшее веко. Чужой взгляд внимательно рассматривал помутневший зрачок.

— Похоже, скоро сдохнет.

— Тебе-то что с того, Мышиный Глаз? Сдохнет, значит судьба такая. Ты посмотри — вылитый лазутчик Хора.

Ноги висели плетьми. В локти неестественно вывернутых за спину рук вгрызлись браслеты кандалов. Прикованные к ним цепи, натянутые под тяжестью обессилевшего тела словно струны, скрывались в темноте под потолком. Красно-бурая кость сломанного ребра торчала из разорванной раны.

— Молодой, крепкий. До крюка доживет.

— Брось, Мясник. Я с ним говорил вчера. Какой это лазутчик? Он из остатков разбитого восточного гарнизона. Из тех, кто выжил. Бегут куда глаза глядят. С ним еще трое… эм… двое вроде?

Мясник не слушал.

— Это ж надо, в один день прикончить пятерых «темных».

— Крокуса с его шестерками все одно порешили бы рано или поздно. Давно нарывались.

— Мне плевать! Этот молокосос за всех ответит.

— Ладно, делай, как знаешь.

Пролетевший мимо кулак рассёк воздух.

— Передохну. Ты прав, чего доброго точно сдохнет.

Голоса смолкли, удары прекратились. Кто-то ослабил натянутую цепь, и та с грохотом упала на пол. Полумертвое тело мешком сползло в лужу собственных испражнений вперемешку с черной остывающей кровью. Кованый носок, угодив чуть выше левого виска, вышиб сознание. Из уха хлынула струя. Рассудок утонул в кровавом тумане.

Судорога, холодом пронизавшая всё тело, вернула в реальность. Он сделал глубокий вдох, и грязная ледяная струя потоком хлынула в лёгкие. Лишь когда голову вытащили из воды, надрывный кашель, преодолевая боль в сломанном ребре, вытолкнул жидкость обратно.

— Живой! — крикнул кто-то.

Голова онемела. Грудь на вдохе откликнулась нестерпимой болью.

— Посади его, — послышался бас Мясника.

Его с силой швырнули на скамью, вывернув за спину руки, умело привязали к столбу. Несколько металлических пластин плотно сковали левую голень от колена к ступне.

— Ему меня хорошо слышно? — раздался противный стариковский тенорок.

Он скорее догадался, чем почувствовал, что кто-то дышит ему в разбитое лицо тяжелым винным духом.

— Вроде да.

— Тогда начнем.

Человек прокашлялся и продолжил.

— Вас действительно зовут Микка Гаори?

Он еле кивнул головой соглашаясь.

— Хорошо, — удовлетворенно протянул скрипучий тенор.

— Вы капитан королевской конной гвардии?

Опять чуть уловимый кивок.

— Вы шпион?

Он попытался сделать отрицательный жест, но голова предательски загудела. И, тем ни менее, спрашивающий понял жест правильно.

— Советую говорить правду, иначе…

Металлические пластины на ноге сжимались. Медленно и страшно.

— Повторю вопрос, вы шпион?

Он попытался рассмотреть владельца мерзкого тенорка, но мокрые волосы залепили глаза. Во мгле маячил лишь плохо различимый образ — размытое пятно седой головы над мутно-темным бесформенным балахоном.

— Так… — проскрипел балахон.

Тупые шипы вонзились в плоть, и нога зажглась нестерпимой болью. Раздался приглушенный смешок — кто-то с явным наслаждением методично все туже затягивал болты, пока под металлом не лопнула кожа. Затрещало ахиллово сухожилье, нога запылала огнем. В глазах помутилось, горло наполнила тошнота. Бессознательно из последних сил взвыл жутким животным воем волка, угодившего в капкан, когда пластины, продолжая неумолимо сжиматься, вгрызлись, проткнули, разорвали плоть. Когда же стали дробить, расплющивать и ломать кость, в который раз потерял сознание.

Вылитый на голову поток ледяной воды снова вернул его к действительности.

— Ты явно переборщил, Мясник.

Боль ушла, но левая нога онемела, словно ее отрезали. Наверное, так оно и было. Опять послышался знакомый голос дознавателя. Но теперь неуверенный, хриплый.

— Так и запишем — шпион сознался. Так ведь, Мясник?

— А то! — поддакнул палач злорадно. — Шпион он и есть. Чего еще-то?

— Проследи, чтобы дожил. Нам нужна показательная казнь.

— Угу. Подвесим на крюк всех королевских прихвостней.

Послышался глухой металлический скрежет. Это с мертвой ноги снимали адский механизм. Чье-то колено уперлось в сломанное ребро, вызвав болевой шок.

— М-м-м… — с разорванных губ сорвался тихий стон. Как же хотелось умереть. Только смерть способна дать облегчение. Он представил, как острое лезвие кинжала натужно скользит по шее, разрезая плоть, освобождая от боли. Выдохнул горячий воздух. Безуспешно попытался сплюнуть. Выкатившийся из губ кровавый сгусток сполз по подбородку, увесистой каплей сорвался вниз, и гулко хлюпнув, растворился в черной луже.

— Поддай-ка жару Пузо, — рыкнул Мясник в подвальный мрак.

Ухнули меха, яркая вспышка на миг озарила темную пыточную, и снова кромешная тьма. Глаза болезненно пытались разглядеть окружающую реальность, но мозг отказывался ее воспринимать. Лишь размытая алая точка, неясно брезжащая в темноте, медленно приближалась, очерчивая крутую дугу. Где-то совсем близко послышался смешок Мясника:

— Клейменое тело — воронья пища.

Близясь, точка становилась всё ярче, и, превратившись в похожую на раскалённого жука букву М, остановилась у самой щеки. Жар пылающего клейма, сжигая ресницы и мигом высохшие пряди, раскаленным жалом проткнул левый глаз. Тело, пытаясь сохранить остатки жизни, выгнулось скорее инстинктивно, убегая от боли, но крепкие руки обхватили голову сзади и клеймо, на секунду замерев, в следующее мгновение змеей вгрызлось в кожу. Ноздри заполнил рвотный запах жженого мяса, едкая копоть впилась в невидящий глаз. Голова загудела, лицо превратилось в невыносимую животную боль.

И тут он закричал. По-животному. Из последних сил. Долго, протяжно. Скорее от бессилия, чем от боли. Словно смертельно раненный зверь, надрывно выворачивая наизнанку разорванное горло. Окончательно теряя сознание, мертвой кожей все еще ощущал этот крик, заполнивший пространство, застывший в мертвой тишине…

Капля за каплей — удар за ударом.

Рука, непроизвольно дрогнув, потянулась вверх, пальцы коснулись изуродованной щеки. Изрезанная буграми, обугленная она на ощупь казалась чужой.

Капля за каплей — удар за ударом.

Размеренные всплески один за другим, с точно выверенными интервалами, молотом стучали в висках, что означало лишь одно — он до сих пор жив.

— Очнулся?

Голос с легким восточным акцентом, певучий, протяжный, совсем не походил ни на хрип Мясника, ни на мерзкий тенорок балахона. Так разговаривали в Красном Городе.

Крупная слеза скатилась по омертвелой щеке.

— Ничего-ничего. Пока жив, есть надежда.

Голос подрагивал, сбивался. Чувствовалось искреннее участие и боль. Голос снова напомнил ему о боли, горло сжалось, перебив дыхание. Теперь она стала его вторым Я. С трудом разлепив опухшие веки, он повернулся на голос.

— Вот и славно, — рядом сидел человек и влажной ветошью протирал его искалеченное лицо.

Надо забыться. Заглушить ставшую привычной боль. Он облегченно закрыл глаза.