Три Нити (СИ) - "natlalihuitl" - Страница 96

Потеряв голову от страха, я подбежал к кровати, схватил с пола четки — все в бурых пятнах крови — и вложил в ладонь больного. От прикосновения к нему будто молния ударила в пальцы! Это не было похоже ни на жар, ни на холод, но шерсть на загривке все равно стала дыбом, а позвоночник изогнулся дугой. Не устояв на лапах, я упал на хвост, и вдруг Железный господин пошевелился.

Медленно, как во сне, он оторвал затылок от подушки и сел в кровати; воспаленные веки раскрылись. Глаза бога горели, как две страшные луны — ровным, холодным светом, захватившим и зрачки, и белки; оттого было не разобрать, куда обращен взгляд, но я нутром чуял, что он ищет именно меня.

Пересохшие губы разошлись, но не издали ни вздоха, ни слова. Я увидел только черный провал рта, зияющий, голодный. В облике лха не осталось ничего знакомого, ничего живого; с пугающей ясностью я понял, что то существо, которое сидело сейчас на постели, не было пришельцем по имени Ун-Нефер, не было даже Железным господином; и еще — что мне надо убираться отсюда как можно быстрее!

Стараясь не шуметь и не отворачивать морды от кровати, я пополз к выходу. Но когда я преодолел всю комнату и уже чуял спиною, как расступается стена Когтя, жуткое лицо повернулось прямо ко мне — меня заметили!

Взвизгнув, я вскочил на лапы и со всей мочи понесся по коридору. Забежав в первую попавшуюся стеклянную трубу, нажал на знак второго уровня не меньше сотни раз, спустился и, влетев в спальню, дрожащим голосом крикнув:

— Кекуит, включи свет! И никому, никому не открывай дверь!

Золотое солнце на потолке вспыхнуло, озаряя все вокруг теплым, утешающим светом. Но я знал, что за пределами этой комнаты — темнота, и в ней бродят чудовища. Завернувшись в одеяло, я сидел и прислушивался к скрипам и шепотам в коридоре; иногда мне казалось, что кто-то скребется в дверь, пытаясь войти; или это был просто сквозняк? Меня бил озноб; ладони оставляли на хлопке мокрые следы. Я думал было помолиться, но потом понял, что все молитвы, какие я знаю, обращены к Эрлику и скорее призовут его сюда, чем защитят меня от него…

Так я и провел ту ночь до самого утра, трясясь от страха, не смыкая глаз, пока Кекуит не сказала, что мне пора одеваться для Цама. Пошатываясь, я слез на пол, побрызгал в глаза холодной водой, расчесал гриву, перепоясал черный чуба и, повесив на грудь маску, спустился вниз, к пасти Когтя.

Все лха были там, кроме Селкет и Железного господина; они переговаривались и смеялись как ни в чем не бывало. А потом появились и эти двое: Палден Лхамо вела брата, помогая ему держаться на лапах; он казался слабым и беспомощным, как новорожденный. Поравнявшись со мной, богиня коротко кивнула, и я понял — она знает, что произошло ночью; почему-то от этого стало спокойнее.

Несмотря на болезнь Эрлика, торжество прошло так же, как и всегда; все те же величественные видения вырастали перед толпой, и так же падали на помост линга, выбравшие милосердие. Только Чомолангма фыркал, увидев меня, и я знал, почему. А на следующий день, пока солнце еще стояло высоко, я зашел в покои Железного господина, чтобы проведать его — или, скорее, чтобы успокоить себя.

Тот сидел за столом, но не занимался бумагами; его взгляд был устремлен на восток — туда, где виднелись золотые крыши Бьяру и край озера Бьяцо. Как всегда после Цама, лицо бога чуть разгладилось; даже седины в волосах как будто стало меньше. Больше того, его глаза затумались, а губы растянулись в бессмысленной улыбке. Если бы я не знал его лучше, то подумал бы, что он пьян.

— Я хотел узнать, не нужно ли чего.

Он вздрогнул, будто только сейчас заметил меня; потом молча покачал головой.

— Вчера… — начал было я, но Железный господин прервал меня на полуслове:

— Это больше не повторится. Обещаю.

А затем снова отвернулся к окну. Я подождал еще немного, поклонился и вышел.

***

Если б кто внизу спросил меня, на что похожа жизнь богов, то я сказал бы — на великую реку Ньяханг. Ее ледяной исток, узкий, как шейка ужа, спрятан где-то в Бьяру, под камнями на площади Тысячи Чортенов; но за пределами города река быстро набирает силу и к югу становится так широка, что ни одному умельцу еще не удалось перекинуть через нее мост: с одного берега на другой можно добраться только на лодке или плоту, отталкиваясь ото дна длинными шестами. Хорошо, что Ньяханг течет медленно — ее воды тяжелы и ленивы и бормочут едва-едва, будто задубевший от сна язык. В безветрие и вовсе кажется, что река замерзла — ни рябь, ни завитки пены не тревожат зеленую гладь; и тогда можно разглядеть, как под водою ползают раки да рыбы поднимают уродливые рыла из травянистых и каменных гнезд. Наконец река достигает гор, кольцом окружающих Олмо Лунгринг, — и ныряет под них, исчезая в пещерах под землею.

То же и с жизнью богов: как скрыты от глаз исток и устье Ньяханг, так и мне не доводилось видеть их детства или старческой немощи. Даже Сиа, которому минула четвертая сотня лет и который всеми в Когте почитался развалиной, был силен и умом, и телом: под его пятнистой кожей скрывались крепкие мускулы, а спину он держал так прямо, будто дарчо проглотил. И слышал лекарь лучше дикого зайца: когда он был поблизости, попробовал бы кто чертыхнуться хотя бы вполголоса! Сразу бы отправился в угол. Приходилось мычать от обиды, аки бессловесная тварь, ударившись лапой о край стола или порезав собственный палец в суп вместо лука…

Жизнь вепвавет не только была много короче — она еще и скакала, будто горный ручей по порогам, то ухая вниз, то подымаясь вверх столбами белой пены: то ты был ребенком, а вот уже — взрослый, хозяин дома, кормилец большого семейства; но не пройдет и дюжины лет, как превратишься в беззубого деда, который может питаться только мягким сыром и хлебным мякишем, разжеванным внуками. Ну а если не хочешь такой участи, то уходи умирать в горы, как это водится у некоторых рогпа!

Из-за этой-то разницы большинству жителей Когтя даже в голову не приходило, что день моего совершеннолетия чем-то важнее прочих. Единственным, кто заговорил со мной об этом, была Палден Лхамо, да и то было случайно. Я встретил ее однажды в кумбуме: богиня, разложив прямо на обеденном столе свитки с чертежами Стены, вымарывала в них что-то красными чернилами и, между делом, задумчиво жевала полоску вяленого мяса. Я с изумлением уставился на то, как она помещает темно-багровые кусочки, обвалянные в крупной соли, между бледных губ. Не знаю, почему, но я пребывал в полной уверенности, что Палден Лхамо, как и ее брат, избегает обычной пищи.

— Привет, Нуму — сказала она, заметив мое присутствие. — Как поживаешь?

Вспомнив наконец о вежливости, я высунул язык и поклонился.

— Ничего, благодарю. А что там со Стеной?

— Строится, — богиня подозвала меня взмахом ладони и указала на чертежи. — Вот, взгляни. Это северная четверть: здесь северо-восток, здесь северо-запад.

Я послушно уставился на бумагу, ожидая, что ничего не пойму. Но рисунок оказался на удивление ясным: в верхней части листа располагалась сеть ячеек, обозначавшая железные соты, заполняющие Стену изнутри; треть из них Лхамо закрасила красным — полагаю, туда шены уже заложили чортены с плененными душами чудовищ. Жирной продольной полосой обозначался уровень земли; под нее уходили стреловидные колья — «зубы Лу», как их прозвали в народе. На рисунке видно было, что они полые внутри — и впрямь как змеиные клыки, пригодные для впрыскивания яда! Только впивались они не в какую-нибудь мышь или птичку, а в длинные трубы, тянущиеся под Стеною. Петляя и ветвясь, те уходили вниз, к широким алым протокам — не иначе, корням Кекуит.

— А что это за знак? — спросил я, тыкая когтем в одну из ячеек; она не была ни сплошь белой, ни красной — вместо этого внутрь была помещена звезда с пятью тонкими лучами.

— Разве ты не узнаешь его?

Я нахмурился, разглядывая звезду и так, и этак, а затем отрицательно покачал головой.

— А я-то думала, Шаи научил тебя читать и писать, — усмехнулась Палден Лхамо, заставив меня поджать хвост от стыда. Может, я и встречал этот знак, но у ремет на каждую закорючку приходилось по десятку способов написания! Кто бы в них не запутался?! — Как же ты будешь придумывать себе новое имя?