Три Нити (СИ) - "natlalihuitl" - Страница 77

— Это как когда Падма превращается в воронов? А как вы научились этому?..

— Какой ты любопытный, — вздохнула Камала и в один присест допила содержимое кувшина. Любого из наших мужчин это свалило бы с лап, но она даже не поморщилась; воистину, боги могучи! — Зачем тебе? Тоже хочешь птицей-соколом летать под облаки, зверем-боровом плескаться в лужице?

— Да нет, просто интересно. Ну, расскажи, тебе жалко, что ли?..

— Ладно, но тогда поможешь все это разнести, — она похлопала по груде одежды, а потом широко зевнула, прикрывая рот кулаком. Я тут же пообещал сделать что угодно, и Камала милостиво согласилась:

— Ну хорошо. Тем более это отчасти моя заслуга.

Случилось это на третью сотню лет после падения Кекуит, то есть во втором моем рождении. Жизнь в Олмо Лунгринг тогда была мирной и спокойной. Вепвавет разделились на две части — кочевники-рогпа ушли в горы, чтобы странствовать по обычаям предков, а земледельцы-шингпа заняли долины и усвоили новые законы, больше похожие на наши. В плодородных землях, на изгибах рек выросли их города. Между ними, как пчелы между цветами, сновали караваны торговцев: они несли на спинах пряности, янтарь и кораллы из южной страны. Скоро местные князья начали ценить золото выше железа. Искусства и науки процветали, хоть ремет и полагали, что в последних больше суеверий, чем знаний.

Правда, мы старались не судить вепвавет свысока: все же здешние колдуны творили такие чудеса, что нам и не снилось! Однако ж наверху царили порядки Домов: даже чудеса требовали объяснения. Кто-то списывал невероятные исцеленья и проклятья на мысленные внушенья. Другие искали разгадку в телесной природе обитателей Олмо Лунгринг — то есть самозабвенно копались в кишках и мозгах. Конечно, было обнаружено много интересного — например, в строении шишковидной железы вепвавет, — но ткнуть пальцем в тот кусок мяса, который якобы производит колдовство, ремет так и не смогли. Сиа, например, до сих пор считает, что мы просто плохо искали… Бедный старик, он последний еще держится за идею разума, который может все постичь и объяснить! Осколок давно ушедшего времени… — она вдруг поморщилась, как от зубной боли, и резко махнула лапой. — Но речь не о Сиа, а о том, что никто так и не смог разрешить загадку колдовства.

Это слово Камала вдруг произнесла на языке богов: «хекау». Оно походило на дыхание, раздавшееся в темноте у самого уха; и я невольно поежился и скрестил лапы на груди.

— Да и вепвавет не спешили делиться секретами, — даже с теми, кому не посчастливилось занять место Железного господина. Эти бедные «боги» были на положении пусть драгоценных, но вещей. Шенпо окружали их почитанием, усаживали на троны, мазали кровью и маслом и наряжали в дорогие одежды, но никогда не посвящали в тонкости своего ремесла. Первой из нас, кто удостоился такой чести, была Нефермаат.

— Первой? — переспросил я. — Он же вроде был мужчиной?

— А! Так это в первой жизни, пока его не съел змей. А во второй он… то есть, уже она родилась дочерью своего же сына от Меретсегер — получается, собственной внучкой? Странно, конечно! Но уж не страннее, чем стать комаром за кражу меда, — пожала плечами Камала, и мне пришлось согласиться. — Ей дали имя Нейт, но скоро она назвала свой настоящий рен. Конечно, всерьез ее никто принял. Хоть она и не была единственной дваждырожденной — мне, к примеру, тоже являлись смутные, невнятные виденья из прошлого воплощенья, — а все же слышать от ребенка, еще вчера плевавшегося кашей и пачкавшего пеленки, как он рубил демонов, объезжал лунг-та и прокладывал путь между звезд, было смешно. Над ней и посмеялись. Мда… Хорошо смеется тот, кто смеется последним.

Камала отложила в сторону законченное шитье и откинулась на спину. Я уже боялся, что она заснет раньше, чем закончит рассказ, но вороноголовая продолжала:

— Впрочем, Нейт — Нефермаат никому ничего не стала доказывать — у нее были дела поважнее. Если в первой жизни она не верила шенам и чуралась колдовства, то в этой ничто не влекло ее сильнее. Пока жила здесь, она только и делала, что изучала записи Кекуит или читала принесенные из Бьяру книги. Попробуешь, бывало, с ней заговорить — бросит пару слов на ходу и сбежит, будто время тратить не хочет! Понятно, друзей ей это не прибавило… Но Нефермаат, кажется, и не нужны были друзья. Никто не нужен! — Камала махнула ладонью в воздухе и звучно шлепнула ею по груди; кажется, чанг все же возымел свое действие. — Однако ж вашим шенам такое упорство пришлось по вкусу: они охотно принимали ее в Перстне и разрешили учиться их ремеслу.

Днями и ночами Нефермаат пропадала в Бьяру; но скоро этого ей показалось мало. Когда родители смирились и отпустили дочь на все четыре стороны, она пропала. Двадцать лет она провела внизу, в городах востока, где стояли алтари синей Рэлчикма и красной Курукуллы; на дальних стоянках рогпа на западе, где все еще приносили кровавые жертвы духам перевалов; побывала и в южной стране, среди отшельников, натирающих макушки пеплом сожженных трупов, и привезла оттуда свитки из кожи водяных быков; добралась даже до севера, где у берега ледяного моря жила горстка вепвавет, питающихся рыбой и тюленьим жиром. В Коготь она вернулась, когда ей исполнилось пятьдесят…

— Сколько-сколько? — выдохнул я, не в силах даже вообразить такую дряхлость.

— Для ремет это всего лишь возраст совершеннолетия, Нуму. Даже Шаи старше, а он еще совсем сопля. А Сиа — больше четырех сотен лет!

— А тебе сколько?

— Я коплю не года, а мудрость, — усмехнулась Камала. — И не перебивай. Так вот! Олмо Лунгринг к тому времени была давно очищена от Лу, но изредка уцелевшие в Махапурбах змеи все же выползали на поверхность. В то время, когда Нефермаат пожаловала домой, в горах к юго-востоку от Бьяру как раз обосновался выводок водных Лу. Они поселились в горячем озере, откуда брало начало несколько питьевых источников. Из-за яда, выделяемого змеями, вепвавет в соседних деревнях начали болеть. Нужно было отправляться на поиски гнезда.

Поначалу нас было двенадцать: четверо ахаути — и я среди них — и восемь шенов из Перстня, но Нефермаат напросилась с нами. К подножию гор мы прибыли на малой ладье, но оттуда отправились тихо, верхом на лунг-та и баранах, чтобы не тревожить Лу. Иначе они могли бросить гнездо и уйти через затопленные пещеры. Два дня мы пробирались среди заиндевевших камней и столбов голубого льда, увязая в снегу, мерзня и жуя безвкусные лепешки; а на третий вышли к краю обрыва, на дне которого лежало озеро.

Был уже поздний вечер. Водные Лу — ночные твари; поэтому мы решили переждать до утра в пещере неподалеку. Ветра не было; над озером курился теплый туман, согревая воздух вокруг. Мы заснули, даже не разведя огонь.

Утром меня разбудила ужасная головная боль: череп сдавило так, что, казалось, глаза вот-вот вылезут наружу, к горлу подступала тошнота… Ни от какого чанга мне не бывало так плохо! Вепвавет уже покинули пещеру — только хвостатые тени мелькали у порога, синие в солнечном свете, но ахаути никто и не подумал будить. Я с трудом поднялась на ноги и принялась трясти и звать товарищей; ни один не проснулся. И тут снаружи прошла Нефермаат. Я окликнула ее, и, клянусь, она вздрогнула от неожиданности! Мое сердце тут же исполнилось самых темных подозрений:

— Почему все спят?! — закричала я. — Это вы их опоили?

Она отвечала, что это якобы заклятие змей, стерегущих гнездо. На вопрос, почему же она сама и вепвавет проснулись, Нефермаат только вздохнула и сказала:

— Сейчас не время объяснять; надо быстрее покончить с Лу, пока они не учуяли нас. Хочешь, оставайся здесь — а нет, так пойдем с нами.

Что мне было делать? Надев доспехи и прицепив к поясу хопеш, я последовала за шенами. С края обрыва стало видно горячее озеро, похожее на пригоршню бирюзы и лазурита, с голубым мелководьем и темно-синей глубиной. На берегу валялись тела диких коз и оленей, убитых совсем недавно: бока еще сочились кровью, и несъеденные потроха полоскались в волнах. Тут же, на темной гальке, белели чисто обглоданные кости. Шены забормотали, указывая на озеро и скалясь. Без сомнений, это было пристанище Лу.