Три Нити (СИ) - "natlalihuitl" - Страница 59

— Утке в воде хорошо, — возразил я.

— Да ты зришь в корень, Нуму! — Палден Лхамо засмеялась; хоть я и не понял, что ее развеселило, это был приятный звук — как будто уши погладили обратной, пушистой стороной листка мать-и-мачехи. — Вот только Сиа — не утка, так что пусть лучше верит, что колдовство — обман, а мои маски — грубые образины, которые только и годятся на то, чтобы морочить толпу. Может, это и неправда, зато старичку спокойнее.

— Зачем же ты сама выбрала такое опасное ремесло?

— Хм… — богиня потерла подбородок и сдвинула брови, будто мой вопрос и правда ввел ее в раздумье. — Знаешь, в Старом Доме рассказывали сказки о полуженщинах — полуптицах, которые жили на скалах посреди океана и заманивали мореходов прекрасными песнями. Кто, по незнанью приблизившись к ним, их голос услышит, тот не вернется домой никогда…

Тут Палден Лхамо повела левой ладонью — и личины, одна за другой, стали оживать. Веревки стали шерстью; ленты — перьями; медные и серебряные заклепки — чешуей; и вот уже на меня смотрели черные чайки с алмазными клювами и морские звери с загнутыми клыками, остромордые белые лисы и рыбы со стеклянными гребнями надо лбом. Вздрогнули, раздуваясь, резные ноздри; пустые глазницы налились бледным огнем.

— Смотри. Все это — дары, которые я принесла с изнанки мира; то, что я смогла сохранить в дереве и камне. Они могут казаться уродливыми, даже пугающими; их пасти производят вопли, и кашель, и хрип. Но вместе они соединяются в песню, красивее которой нет ничего, ни в этом мире, ни в других. И эта красота… она стоит того, чтобы рискнуть.

— А я могу услышать ее?

— Не боишься?

— Очень боюсь, — прошептал я, чувствуя, как во рту стучат друг о друга зубы. — Но очень хочу.

Палден Лхамо склонила голову, оценивающе оглядывая меня от макушки до хвоста. Ее красноватые зрачки мерцали из-под белых ресниц, как костры сквозь снегопад. А потом она сказала:

— Что ж, попробуй, — и вдруг громко щелкнула пальцами.

Все личины разом разинули рты и клювы и выдохнули что-то — но звука не было. Только по коже прошел озноб, заставив шерсть стать дыбом.

— Я ничего не услышал!

— Не огорчайся; большинство не слышит. Оно и к лучшему.

— Нет, не к лучшему, — буркнул я расстроенно. — Неужели Сиа все-таки прав, и я самый обычный?.. Но почему же тогда меня украла сова?

— Сова?

— Да. Белая такая, с красными глазищами. Здоровая! Если б не дядя, она бы меня утащила. Если честно… после того, как я увидел, как Падма превращается в воронов, я думал, что это была ты, госпожа, — промямлил я, чувствуя себя все глупее — зачем бы жене Железного господина похищать меня? Безродный щенок — невесть какая ценность! Стоит ей пожелать, шены принесут дюжину таких на блюдечке с вайдурьевой[17] каемочкой! — И во время праздника, когда я стоял рядом с Чомолангмой, ты смотрела на меня… Я думал, ты меня узнала.

— Ох, Нуму. Я смотрела на тебя потому, что не каждый день увидишь такого… храбреца, бросающегося прямо под копыта быку.

Ее слова заставили меня поджать хвост от стыда. Все время, проведенное в Перстне и Когте, я отчего-то верил, что боги вьются надо мною, аки мухи над медом, а на деле меня принесло сюда случайно, как прилипший к каблуку комок грязи. И теперь всю жизнь придется провести взаперти — даже не по веленью судьбы, а потому, что сам дурак! Обида и печаль захлестнули меня, забурлили в горле и под веками. С великим трудом я втянул воздух и вдруг разревелся.

— Почему мне нельзя выйти наружу?.. — мычал я, размазывая слезы и слюни по шелковым рукавам нарядного чуба. — Мне тут гру-у-устно!

— Ну-ну, — богиня успокаивающе похлопала меня по спине и протянула чашку, до краев полную какой-то жидкости. Я выпил без колебаний, даже не глянув внутрь: сейчас нектар и гной мне были едины. Правда, внутри оказалась обычная вода. — Мне жаль, Нуму, но пока что тебе нельзя в одиночку покидать месектет. Ты еще слишком мал и не сможешь позаботиться о себе сам… А у нас некому за тобой все время приглядывать. Ты же понимаешь?

Я уныло кивнул и уставился на белое дно чашки. На нем был выдавлен узор, повторяющийся всюду во дворце: круглое солнце и пара крыльев, знак ремет, научившихся путешествовать среди звезд. Должно быть, они тоже чувствовали себя пленниками в наших краях.

— Не расстраивайся. Знаешь, что? Мы можем взять тебя в город во время Цама. А потом, когда подрастешь, начнешь выходить наружу сам. Хорошо?.. А сейчас мне уже нужно идти. Отдай, что принес.

И правда, я совсем забыл о поручении лекаря! Засунув лапу за пазуху, я поспешно извлек из амба мешочек с перетертыми лепестками и протянул богине. Она ослабила узелок и вытряхнула на ладонь немного пыли — желтой, как сердцевина свежего яйца.

— Передай Сиа, что следующим летом этих цветов надо будет набрать с запасом. Еще пара лет, и все Северные горы будут покрыты льдом.

— Все горы?! Но там же еще живут рогпа! И самадроги пасут свои стада. И еще там водятся снежные львы, и дронги, и оронго… куда им всем деваться?

— Пойдем, Нуму.

— А куда ты идешь?

— Спасать вас — рогпа, и самадроги, и даже дронгов с оронго, — Палден Лхамо остановилась у порога, поджидая меня. Я торопился как мог и, спотыкаясь, последовал за нею сначала вниз, потом — на север, по темному коридору, вокруг которого бурлило и чавкало нутро дворца. Наконец мы остановились у той границы, где заканчивался Коготь и начинался Мизинец — у стены из гладкого багрового стекла. Та казалась непроницаемой, но, когда богиня подошла ближе, перед нею открылся проход.

— Загляни внутрь, — велела она, и я послушно высунул нос в неизвестность.

К моему удивлению, Мизинец был пуст от макушки до самого основания! Сквозняки привольно гуляли внутри, завывая на все лады и оглаживая мех на моих щеках; а еще всюду, куда ни глянь, мерцали бледные огни. Мне даже почудилось, что здесь спрятан кусок звездной ночи, но, присмотревшись, я понял, что это не звезды, а круглые, плотно запечатанные горшки размером с ладонь взрослого мужчины, в которых бурлит и переливается живой свет.

— Что это?

— Это? Чортены. На нашем языке — сухет[18].

— Чортены? Как те, что на площади?

— Нет, эти новее — и куда лучше. Здесь хранится жар тысяч жизней — Лу, ньен, садагов, дре и лха, от которых была очищена Олмо Лунринг. Они послужат тому, чтобы снова согреть мир. А теперь мне пора, — сказала Палден Лхамо и ступила в разлом в стене. Тот сразу сомкнулся, скрыв полое нутро скалы, но я еще долго стоял на месте, прижавшись мордой к стеклу и вглядываясь в темноту.

***

Шаи; Сиа; спящие; вороноголовые; Нехбет; Кекуит — где вы теперь? Никто не приходит на зов, даже призраки, — но я продолжаю звать. Только одного имени я не произнесу, ни на меду нечер, ни на языке Олмо Лунгринг, ни на наречии южной страны: имя мертвеца, который никак не может умереть. Чакравартин, совершенный правитель! Самозванный правитель, — кто венчал тебя на царство? Кто вручил тебе семь сокровищ? Кто дал власть над нашими жизнями? Не простое ли колдовство, — то же, которым бродяги потешали зевак на городских площадях? Или случай? Или и впрямь судьба?.. Не знаю.

Пол опять дрожит; или это меня бьет озноб? Чернила выплескиваются на лист. Я здесь один; и все же иногда, в глубоком сне, я слышу отзвуки голосов — приглушенные, далекие… Откуда они идут? Куда зовут меня? Может, теперь я слышу ее? Песню, которой чаруют сирены, сидя на мягком лугу, пока вокруг тлеют груды костей пожелтевших?

[1] Месектет (др. — егип.) — название ночной ладьи Ра, на которой он совершал свое путешествие по Дуат.

[2] В др. египетской иероглифике круглый хлеб означал звук t(те).

[3] Это довольно близкий пересказ фольклорной истории про тибетского трикстера, Дядю Т(Д)онпа.

[4] Пурбой называют ритуальный трехгранный кинжал, но первоначальное значение этого слова — колышек для привязи животных.

[5] Шу — др. — ег. божество воздуха, разделяющее небо и землю, зд. — атмосфера.