Три Нити (СИ) - "natlalihuitl" - Страница 42

Лха запнулся, коснувшись лба кончиками пальцев, — будто забыл, что хотел сказать; но потом все же продолжил:

— Если уж на то пошло, почему бы ему и не остаться здесь?

— Да, — кивнул лекарь. — Я буду заботиться о нем.

— Точно! — поддержала его Падма. — Я давно хотела одного себе завести!

— Это не домашний питомец, — осадил демоницу Утпала. — И он должен жить среди себе подобных.

— Да ладно, чем мы хуже-то? — протянула Камала, подцепляя ножом кусочек мяса и отправляя его в рот. — Тем более ты сам сказал — внизу ему опасно.

— А сам-то ты что об этом думаешь, вепвавет? — спросила Нехбет, женщина-гриф. И я ответил, обращаясь ко всем богам сразу:

— Вы пощадили меня, хотя я заслужил смерть. Теперь моя жизнь принадлежит Когтю и Железному господину, и я буду вечно служить вам… Клянусь.

Знай я все, что знаю сейчас, — дал бы я эту поспешную клятву? Или предпочел бы жить как Тонгьял Цома, ученик кузнеца? Теперь я часто спрашиваю себя об этом — и не нахожу ответа. Но тогда над столом уже прозвучало:

— Пусть будет по-твоему.

И тут же меня схватили чьи-то лапы, подняли вверх, закружили — это вороноголовые накинулись разом всей стаей. Они ощупывали и разглядывали меня и так, и этак, то подбрасывая в воздух, то ероша пальцами гриву.

— Такой мягкий! — вздыхала Камала, прижимая меня к щеке; от нее пахло пудрой, медом и розовым перцем. — Как подушка! Ммм, так бы и раздавила!

— Да ты сейчас и раздавишь! — ворчал Утпала. — Осторожнее, они не такие прочные, как кажутся.

— Дайте, дайте мне тоже! — подпрыгивала на месте Падма; только четвертый демон, Пундарика, не участвовал в этой забаве — но и он в конце концов протянул пухлую ладонь, чтобы погладить меня по затылку. Когда вороноголовым надоело это развлечение, они передали меня лекарю. Не могу не признать, я рад был вернуться к старику; тот усадил меня на колени и положил в тарелку настоящей пищи богов — мяса, мягкого хлеба и несколько ложек сладкой рисовой каши с орехами. Сами боги ели за десятерых и в один глоток опустошали пугающего размера чаши — но, кажется, почти не пьянели, разве что все чаще заговаривали на своем, непонятном языке.

Увы, этот день был слишком долгим для меня! Хоть я и силился прислушаться к ведущимся за столом разговорам, из которых разумные мужи и жены наверняка почерпнули бы древних тайн и мудрости тысячелетий, мой дух совсем ослаб — а может, это действовало снадобье, которое скормил мне слоноликий? Как ветка под обильным снегом, моя шея сгибалась все ниже под грузом головы; наконец, я зевнул так широко, что подбородком чуть не коснулся груди. Тогда кто-то взял меня за лапу и повел сквозь черную траву, прямиком в темноту.

[1] Верхнее, подвижное колесо жернова.

[2] Мэндон (тиб.) — длинное сооружение из камней в виде вала или стены. Зд. — крепостная стена.

[3] Буквально — «ветер-конь».

[4] Буква тибетского алфавита, похожа на положенную на бок «г».

[5] Бхогавати — столица Паталы, подземного царства нагов.

[6] Дом — старинная тибетская мера длины, равная размаху рук.

[7] Маричи — в Тибете богиня рассвета, солнца. Среди ее атрибутов — иголка и нитка.

[8] Гла цхер (тиб.) — барбарис.

[9] Завитки волос на груди, благоприятный символ. Встречается в изображениях разных божеств.

[10] Кумбум — строение в форме многоярусной ступы.

[11] Все это — названия разных видов лотосов на тиб. и санскрите: утпала — синий «ночной» лотос, камала — красный лотос, пундарика — белый съедобный лотос, падма — лотос. Просто лотос.

Сеш(с)ен — «лотос» на др. египетском.

[12] Известь.

[13] Рен (др. егип.) — имя.

Мне холодно и страшно. Я слышу гул, низкий и унылый, — может, это ветер вьет гнездо под сводами месектет; а может, лед начал прорастать сквозь стены. Что бы там ни было, этот звук пугает меня; он не прекращается уже несколько дней и становится все сильнее. Тщетно я пытаюсь найти покой в своем занятии: но кисть дрожит в пальцах, и чернила замерзают, разделяясь на мутный осадок и прозрачный лед.

И все же я заставляю себя писать — и вспоминать, каким это место было прежде. Говорят, пока помнят Рен, мертвый не мертв до конца. Надеюсь, что это так! А потому я снова и снова называю имена тех, чье дыхание согревало когда-то эти опустевшие покои; я зову их — пусть приходят, где бы они ни были сейчас.

— Лунг-та! Земля дрожит под ударами

Твоих неистовых ног,

Планеты меняют свой бег,

И пламя звезд раздувает

Дыхание мощных ноздрей.

Ужасом полнится небо,

Взбитое, как молоко,

Прядями спутанной гривы.

Поток, питающий тучи,

Сонмы звёзд и планет,

Всё это — капля воды

В прядях твоих волос.

***

Проснулся я от того, что сердце бешено колотилось, а шерсть на лапах и загривке стала дыбом. Мне чудилось, будто какая-то тварь навалилась на меня мягким, пышущим жаром телом. Взвизгнув от страха, я рывком сбросил тяжелое одеяло — видно, оно и было причиной кошмара.

— Эй, как там тебя! Можно потише? И так голова болит.

Это говорил Шаи, сын небесного лекаря. Выглядел он и правда не слишком здоровым — пряди короткой гривы слиплись и стояли торчком, глаза покраснели, а многообразные пятна — следы вчерашнего веселья — так обильно усеивали чуба, что оно походило на пестрое перепелиное яйцо.

— Меня звать Ринум, — сначала представился я, а уж потом полюбопытствовал. — А что ты тут делаешь, о боже?

— Только что я спал, — ответил лха, подымаясь с шаткого трехногого стула и с хрустом потягиваясь. — Как тебе местечко?

Вопрос застал меня врасплох — я ведь даже не помнил, как здесь очутился! Покои были невелики по меркам дворца: всего десять шагов в ширину и столько же в длину. Окон здесь не было, но зато стены покрывали пластинки светящегося зеленого стекла, изображающие заросли тростника. Тут и там в них прятались утки, цапли и макары из гладкой эмали; присмотревшись, я углядел даже зимородка с крошечной серебряной рыбкой в клюве и пару сплетшихся рогами улиток, размером не больше когтя. Поверх дутых стеблей был выложен узор из голубых цветов, напоминающих чаши для часуймы, а потолок занимало лучистое золотое солнце.

— Красиво, — решил я.

— Ну и замечательно — тебе же теперь здесь жить. Раньше это была моя детская, но теперь у Сиа новый ребенок. Постарайся не стать таким же разочарованием, как я… Ладно, вылезай из постели! Чем быстрее я все тут покажу, тем быстрее пойду спать дальше.

Вняв призыву лха, я начал собираться. Нарядные штаны, подарок небесного лекаря, так и остались на лапах, а вот чуба я умудрился во сне затолкать к самому изножью кровати; пояс обнаружился под подушкой; правая туфля нашлась под стулом, на котором только что дремал Шаи, а левая — под сползшим с кровати одеялом. Перепоясавшись, отряхнув подол и прорядив гриву пятерней, я уже готов был к покорению Когтя…

— Погоди-ка, не так быстро, — молодой лха легонько подтолкнул меня к одной из стен, ничем не отличающейся от прочих, — но стеклянные растения на ней расступились, открывая потайной чулан с полом, изрешеченным сотней мелких дыр. Света здесь почти не было, только белели в полумраке странные наросты, вроде набухших от влаги древесных грибов, да блестели бока серебряных труб и маленькие крючки, на которых, как хатаги на двери дзонга, были развешены отрезы плотного хлопка. Поддавшись любопытству, я потянул лапы к одному из наростов… Как вдруг тот поддался, сплющившись под пальцами, и сверху с ревом брызнула вода, окатив и меня, и Шаи!

— За что мне все это? — горько вздохнул тот, ударяя ладонью по коварному грибу; вода послушно остановилась. — За то, что не дал тебе мозги промыть, вот за что! Страдаю за свою же доброту…

Причитая так, лха надавил на другой полупрозрачный пузырь, прилепленный пониже, — и из того нехотя вытекла капля густой, едко пахнущей жижи. Размазав ее по кисточке из рыжей щетины, бог велел: