Три Нити (СИ) - "natlalihuitl" - Страница 160

При мысли о разлетевшемся на куски тазе что-то щелкало в его черепе, и уши наполнялись шумом. Отчаянно чеша лоб, он забивался в темный угол ямы и часами раскачивался, прижимая колени к груди. Стражи кашляли все сильнее, а пищи становилось все меньше, пока однажды ему не спустили нечто и вовсе неведомое. Это была тварь с костяным носом и длинными морщинистыми лапами; глаза у нее были круглыми, светлыми, затянутыми лиловой складкой третьего века; а кожа покрыта легкими расщепленными пластинками — перья, вот как они назывались! По бокам от хребта у существа было два сложенных крыла; он осторожно расправил их, изучая устройство костей; потом ощупал все тело, погрузил пальцы в мягкий живот и почти без усилий раздвинул его, чтобы рассмотреть потроха, влажные и дурно пахнущие. Особенно выделялся желудок твари — сизый, переливчатый, туго забитый чем-то; он надавил на его стенки… И вдруг те порвались, выпуская наружу непереваренную пищу и что-то блестящее! Кусок металла? Кажется, тварь проглотила его, по ошибке приняв за жука.

Как завороженный, он поднес находку к глазам. Обломок железа — острый, как копья провожатых; твердый, как камень, или даже тверже! Никогда прежде ему в руки не попадалось ничего подобного; может быть, это был знак? Или ключ?..

Стражи снова закашлялись, утягивая наверх так и не съеденное им подношение. Если он ничего не сделает, они скоро умрут — от яда или от голода. Он должен выбраться отсюда и встретиться со своим неведомым отцом; а потом, так и быть, он сам вернется в эту яму! Но как заставить стражей выпустить его? Он даже не может поговорить с ними!

Единственный раз, когда оба стража спустились к нему, оставив выход открытым, — это когда он пытался заморить себя голодом. Но на это времени не было: стражей нужно напугать прямо сейчас! Сердце застучало, как бешеное; он вдруг понял, что должен делать. Осторожно, пробуя на прочность найденное лезвие, ковырнул им тыльную сторону ладони — там, где костяные пластины были потоньше; на их поверхности остались хорошо различимые царапины. Стало страшно. Казалось, будто в тело вселился кто-то другой: руки обмякли, поджилки затряслись, зубы заплясали во рту, грозясь вот-вот откусить онемевший язык… Чтобы не потерять решимость, он торопливо ощупал сначала ребра, потом живот, выбирая уязвимое место, закрыл глаза, протяжно выдохнул и ударил.

Лезвие, проскользнув в сочленение между пластинами, вошло в мягкую плоть; и тогда, впервые за всю жизнь, он почувствовал боль. Это было, как будто его кинули в костер; как будто кто-то развел огонь прямо на груди. Он хотел закричать, но только сипел, впустую переводя воздух; а потом завалился на бок, прижимая ладони к телу, пытаясь остановить кровотечение. Горячая, красная влага наполнила ладони. Как глупо будет, если он просто умрет, а стражи даже не заметят!

На его счастье, кто-то из них все же глянул вниз — и тут же вскрикнул от ужаса; потом раздалось натужное сипение и решетка с грохотом откинулась. В яму, разворачиваясь, полетела веревочная лестница. Стражи поползли по ней, как две черные горбатые улитки; к поясам у них были приторочены короткие раздваивающиеся рогатины, на случай, если его потребуется усмирять. Он замер, все еще сжимая ладони на животе, следя за стражами из-под полуприкрытых век. Боль, такая оглушительная с непривычки, теперь уже казалась терпимой, да и рана вряд ли была глубока. Он был готов, и когда маленькие существа приблизились, склоняя головы, пытаясь понять, что случилось, сделал нечто невообразимое.

Так быстро, как мог, он выпростал вперед руки и коснулся мужчин. Одному он попал по лицу, чиркнув пальцами по влажному выпуклому белку; другого стукнул по лбу. И хотя это даже ударом назвать было нельзя, стражи отшатнулись, как ошпаренные, и завопили пронзительными голосами. Первый вцепился в глаза, словно те вытекали, как жижа из надтреснутого яйца; второй обхватил виски — будто без дополнительной подпорки его череп развалился бы на части!

Пока стражи не пришли в себя, он вскочил на ноги и полез наверх. Плетеная лестница качалась и шаталась во все стороны — это было странно и непривычно, но все-таки ему удалось выбраться из ямы. Лестницу он вытянул следом и на всякий случай захлопнул решетку; когда придет смена, стражей выпустят. Может, к тому времени они немного успокоятся. В пещере было так много воздуха и пространства, что аж дух захватило; как хотелось рассмотреть здесь все… но надо было спешить! Сжав в кулаке сослужившее добрую службу лезвие, он сделал первый шаг по холодному гладкому полу, так не похожему на железные решетки; потом еще один; а потом побежал. Вот уже и выточенные в камне ступени, а на последней — шестирукий привратник! Пропустит он его или нет?

Но уродцу, кажется, не было ни до кого дела: низко свесив усеянную шишками и наростами башку, он качался, как пьяный, и невпопад размахивал клешнями. Из полуоткрытого рта на грудь натекла лужа слюны. Вода отравила и его! Хоть это и нехорошо, сейчас нездоровье привратника оказалось на руку. Стараясь ступать неслышно, он обогнул великана с правого бока (там клешни шевелились похуже, чем слева) и попытался открыть железные створки, но те оказались слишком тяжелыми. Значит, нужно было рискнуть. Он подобрал с земли плоский полосатый камень и швырнул в уродца. Тот всхрапнул, развернулся и бросился на обидчика. Движения привратника были медленными и неловкими — он успел увернуться, а великан, запнувшись о ступени, упал и с ужасающим звоном стукнулся головой о ворота. Створки сразу же распахнулись, и, пока привратник пытался подняться, потирая ушибы, беглеца уже и след простыл.

За пещерой расстилались поля, но как сильно они отличались от того, что он помнил! Вода в каналах из прозрачной стала мутно-голубой; ожерелья волнистых грибов обвалились со стен, и зеленый мох пожух, превратившись в кучки гнилья. Нигде не видно было холмиков личинок; только сухие, мертвые панцири жуков хрустели под пятою. А главное, диски под потолком больше не были темно-багровыми; они сияли. Никогда раньше он не видел такого света: белого, слепящего, пропитанного жаром! В озаренном воздухе танцевали отчетливо видимые споры и капельки водяного пара; там, где лучи касались земли, комья грязи блестели, как самородки, тысячекратно превосходя золотые пластины на платье хозяйки дворца. Но он быстро понял, что сами диски не были источником света — они только отражали его и рассеивали над полями. Чтобы встретить своего неведомого отца, ему нужно было забраться куда выше.

Четырехрукий привратник, охраняющий серебряную дверь, болел еще хуже, чем его брат. Выпуклые глаза были закрыты; клешни свисали по бокам, как плети; грудь и живот вздымались и опадали, как зоб разгневанной жабы. Ему даже не пришлось обманом вынуждать великана открыть створки; тот сам прислонился к ним в полусне — от этого появился зазор, достаточный, чтобы он смог пролезть внутрь.

В городе было не веселее, чем в полях. Всюду чадили костры, наполняя ноздри дымом и сажей, но огонь не давал тепла. Жители, обычно такие проворные и занятые, вповалку лежали на земле или сидели у порогов домов, едва шевелясь. Кашель и стоны отдавались эхом от стен подземелья. Никто не пытался остановить его; он дошел до самого дворца без препятствий.

Хозяйка была там, в блестящем каменном нутре; она лежала, распростершись, прямо под закрытой на засов золотой дверцей. Поначалу он испугался, решив, что она умерла, но женщина просто молилась; ее тонкое тело иногда содрогалось от плача. Он огляделся вокруг в поисках лестницы — ведь как-то же помощники дотягивались до потолка во время праздника! И точно, чуть поодаль стоял длинный шест с примотанными к нему перекладинами-ступеньками, похожий на очищенный от мяса позвоночник с тонкими ребрами. Стоило ему схватить эту штуку, как хозяйка встрепенулась и повернулась на шум. Повязка спала ей на грудь, и он впервые увидел лицо женщины: широкое, заостренное книзу, с узкими щелочками ноздрей и темной толстой кожей, свисающей вокруг глаз и с подбородка лиловыми складками.