Три Нити (СИ) - "natlalihuitl" - Страница 137

И снова над их головами поднялись волшебные нити — так много, что весь двор Перстня будто бы заполнил молочный туман. И снова Зово встретил чужие чары стеной пламени, выше и страшнее, чем в первый раз. Там, где рыжие языки коснулись молитвенных барабанов, торанов и чортенов, камни и металл просто-напросто исчезли — даже пепла не осталось. Но дакини вынесли чудовищный жар и опять готовились напасть! Симхамукха сжимала между ладоней нечто вроде бешено крутящегося веретена; вместо пряжи на него было намотано что-то мерцающее, как драгоценность… Страшная догадка пронзила меня: не собрали ли женщины отравленное облако пыли, которое Прийю выпустила над лакхангом? Хитрые колдуньи собирались обратить против Зово его же чары!

Тот тоже все понял; и, когда Макаравактра взмахнула рукавами, выбрасывая тысячи сверкающих стрел, третий вихрь огня поднялся в небеса, пожирая крыши зданий и низко ползущие облака. Я бросился прочь, за спину старого, обросшего мхом чортена, и правильно сделал! Молитвенный барабан, служившей мне щитом, растекся струйками расплавленного железа; а потом и они испарились, как роса. Но даже в этом аду дакини уцелели, хоть теперь и хрипели, как дырявые меха, и шатались, будто пьяные. Но что со стрелами, которые они пустили? Кажется, все сгорели! Но тут Зово пошатнулся, и я увидел рану на его плече — рану, от которой уже начали расходиться прозрачные наросты хрусталя.

— Ты отравлен, колдун, — прошептала Симхамукха, с трудом шевеля отвисшей челюстью; изо рта капала розовая, пенящаяся слюна. — Тебе конец, если не пойдешь с нами.

— Я лучше сдохну, — отвечал Зово, оглядываясь в поисках рога; во время сражения тот зарылся глубоко в песок.

В это время какой-то молодой шен, переборов страх, выполз из укрытия и побежал к колдуну, занося над головой меч. Не успел клинок опуститься даже на полпальца, как храбрец, скрючившись, покатился по земле и рассыпался хлопьями черной сажи… Но еще три шена, сжимая тесаки и копья, подступали слева; двое справа натягивали луки; а за торанами и чортенами таилось и того больше! И дакини, эти проклятые ведьмы, уже выпрямлялись, вскидывая лапы-плети, хрустя срастающимися позвонками!

Зово затравленно оглянулся и вдруг, будто приняв решение, опустил морду и закрыл глаза; а когда открыл снова, они были полны светом.

— Нет! — заорал я, догадавшись, что он собирается сделать. — Не призывай эту тварь! Не надо!

Но колдун не слышал криков. Его рот раскрылся: из глотки текло сияние, превращая зубы в куски зеленоватого льда. Он готовился произнести слово, которое уничтожит всех — и врагов, и друзей, и Перстень… А может, и весь Бьяру!

— Хватит, — прогремел голос, не принадлежащий ни дакини, ни шенам — никому из вепвавет. Сила его была так велика, что даже страшный свет из-под земли померк. Бывший почжут зашелся крупной дрожью, закашлялся, выплевывая вязкую, густую слизь, а потом поднял голову и уставился на приближающуюся фигуру — огромную, грозную, похожую на столп белого пламени с плоской мордой совы.

— За мной, — велела Палден Лхамо, и старый колдун, двигаясь неловко, как кукла на лапе бродячего актера, зашаркал следом. — Ты тоже, Нуму.

***

Сопровождаемые двумя дакини, я и Зово вошли в лакханг Сияющей богини — может быть, первыми из мужчин в Олмо Лунгринг; но сейчас эта честь мало волновала меня. Здание было невелико. Сначала мы миновали коридор, не больше локтей тридцать в длину. На стенах, в дыму тлеющих курильниц, висели тханка — девятнадцать слева, девятнадцать справа. С них смотрели боги — женщины и мужчины в красных одеждах, увенчанные бычьими рогами в железных оправах. То, без сомнения, были Эрлики, от первого и до последнего… и за спиною каждого стояла тень. Безымянные мастера раз за разом с великим тщанием выписывали складки ее накидки и длинные подвески в гриве, игральные кости и кожаный мешок, притороченные к змеевидному поясу, таблицы заклинаний и палицу с насечками, бьющую без промаха; а еще совиный клюв и глаза, жгущие, как угли.

Дальше был зал с узкими окнами-бойницами, сквозь которые во мглу лакханга били лучи дневного света. И здесь я увидел две тханка, куда больше размером. На первой изобразили мужчину из ремет, в черных доспехах, с венцом-уреем в седеющих волосах. В правом кулаке он сжимал огненный меч; под его сапогами извивались пестрые змеи и демоны, воздевающие лапы к небесам. На второй была женщина в белом платье; в ее темные косы были вплетены костяные бусы, а глаза и пальцы краснели от кармина. На левой ладони она держала капалу, полную кипящей крови; у ее подола простерлись ниц князья в богатых одеждах, а за их спинами множество слуг несли блюда с подношениями благовоний, слоновьих бивней и драгоценностей. Мужчина и женщина были похожи как брат и сестра.

Между тханка на возвышении из трех ступеней стоял трон из лакированного дерева. Палден Лхамо опустилась на него и сняла маску. Окружающий ее свет померк, но лицо все еще скрывали нити бисера, ниспадающие с краев головного убора, похожего на закрепленный надо лбом серебряный полумесяц; я никак не мог понять, гневается она или спокойна. Макаравактра подала богине колдовской рог, та внимательно оглядела его, стерла выведенные в воске знаки, поддела пробку когтем и высыпала содержимое — пучки волос, мусор и белую пыль — на поднос, ловко подставленный Симхамукхой. Покончив с этим, махнула ладонью, и дакини, поклонившись, вышли. В зале остались только мы втроем.

— Я рада наконец видеть тебя, Чеу Луньен, — сказала Селкет на меду нечер, языке, так странно звучавшем в этих выбеленных известью стенах, среди курильниц и алтарей.

— Не зови меня этим именем, — огрызнулся Зово; под его лапой, прижатой к ране, уже блестела толстая корка кристаллов. — Я больше не почжут и не слуга вам.

— Ты всегда был больше, чем слугой. Мой брат любил тебя как сына… любит до сих пор.

— Неужели? — хмыкнул колдун, но богиня будто не заметила желчи.

— Ун-Нефер очень огорчился, когда ты исчез. Он возлагал на тебя большие надежды.

— Мне-то что за дело?.. Казни меня, и покончим с этим!

— Мы потратили столько времени и сил на поиски не для того, чтобы просто тебя убить.

— Вы?.. — губы Зово презрительно дрогнули. — Я вернулся сам — чтобы избавить мир от самозваных богов!

Селкет засмеялась; серебряный бисер заплясал, зазвенел в воздухе, вторя ее чистому голосу.

— Не будь таким наивным, Крака. Помнишь, когда ты решил вернуться?

Зово вдруг обернулся ко мне; под его мрачным взглядом я поежился, не понимая, что происходит.

— Я гадал на узлах, — процедил он сквозь зубы. — И увидел ребенка, отмеченного знаком быка и совы. Ребенка, чьей судьбой было попасть вам в лапы.

— И какое совпадение, что он появился неподалеку от места, где ты скрывался! — издевательски протянула богиня. — Не спорю, ты сам нашел его. Сам догадался, что это лучшая возможность добраться до нас. Но ты ли нашептал семье отправить его в Бьяру? Ты взял его в слуги Перстня? Или, может, ты отвел глаза Чеу Ленца, чтобы он поднялся в месектет? Бедный Ишо, он так переживал…

Она снова засмеялась; а я замер, разинув рот. Моя жизнь в один миг пронеслась перед глазами, выворачиваясь наизнанку, как стягиваемая с ладони рукавица. Неужели все это время я был просто приманкой? Когда сова подняла меня в вечернее небо и открыла клюв, произнося беззвучное слово, это Селкет поставила на мне клеймо, видимое только лучшему ученику Эрлика? Когда дядя прибился к каравану, идущему в столицу, Зово увязался следом только потому, что охотился за мной? И на площади Тысячи Чортенов не я успокоил Чомолангму? И не случайно бык вырвался из лап прислужников и бросился давить толпу? Не от усталости я уснул в его сбруе накануне Цама, и не из милосердия Железный господин остановил Ишо, занесшего надо мною кинжал? А когда Ун-Нефер заклинал мое рен, то знал, конечно, что кто-нибудь из лха — мягкосердечный Сиа, или строптивый Шаи, или ласковая Камала — обязательно упросит оставить щенка во дворце; ему же останется только согласиться как бы против собственной воли. И ни я сам, ни кто другой (ни Зово, ни Ишо, вздумай они порыться в моей памяти!) не заподозрят, что боги заманили меня в Коготь…