Иов, или Осмеяние справедливости - Хайнлайн Роберт Энсон - Страница 37

• Предыдущая
• 37/93
• Следующая

Попробую сделать то же самое, но надежды мало: я уже знал, что новый мир чужд нам обоим — и Хергенсхаймеру, и Грэхему. Как узнал? До прибытия в Ногалес я не замечал ничего такого, но здесь, в пропускном пункте (а ну-ка, покрепче держитесь за свои стулья!), был телевизор! Очень красивый большой ящик с окошком вместо одной стенки, и в этом окошке живые изображения людей… и звуки, исходящие оттуда же, когда они разговаривали.

Вы либо имеете такое изобретение и привыкли к нему, как к чему-то обыденному, либо живете в мире, который ничего подобного не знает, и тогда вы мне не поверите. Так вот, узнайте же из моих уст — ведь меня тоже заставили поверить в нечто такое, во что вообще-то поверить невозможно, — такое изобретение существует. Есть мир, в котором оно столь же обычно, как велосипед, и называется «телевидение», а иногда «телик», или «видео», или даже «ящик для идиотов». И если бы вы знали, для каких целей подчас используется это великое чудо, вы бы тут же поняли, какой глубокий смысл имеет последнее название.

Если вы окажетесь совершенно без денег в чужом городе, где у вас нет ни одной знакомой души, и вы не хотите обращаться в полицию, равно как и не желаете быть побитым, есть только одно заведение, где можно получить столь необходимую вам помощь. Обычно вы найдете его где-то вблизи самых злачных мест на окраине городских трущоб.

Армия спасения.

Заполучив телефонную книгу, я моментально нашел телефон Армии спасения. (Однако пришлось пошевелить мозгами, чтобы понять, как обращаться со здешними телефонами. Предупреждение путешественникам между мирами; мелкие изменения могут ввести в заблуждение так же, как большие.) Через двадцать минут, разок повернув не в ту сторону, мы с Маргретой добрались до миссии. Прямо на тротуаре стояли четверо: один с французским рожком, другой с большим барабаном и двое с тамбуринами — а вокруг собралась толпа. Музыканты исполняли «Рок столетий», и получалось совсем неплохо, но чувствовалось, что им нужен еще баритон, и у меня возник соблазн к ним присоединиться.

Однако когда до миссии осталось буквально несколько шагов, Маргрета вдруг остановилась и потянула меня за рукав.

— Алек… нам обязательно надо идти туда?

— А? Что тебя беспокоит, родная? Я думал, мы обо всем договорились?

— Нет, сэр. Вы сами изволили все решить.

— М-м-м… Да, возможно. Тебе не хочется идти в Армию спасения?

Она тяжело вздохнула:

— Алек… я не бывала в церкви с тех пор… с тех пор как покинула лютеранскую веру. Идти туда сейчас, мне кажется, грешно.

(Господи, да что же мне делать с этим ребенком? Она отступница не потому, что язычница… но потому, что ее жизненные принципы даже выше твоих. Вразуми, Господи, и, пожалуйста, поспеши!)

— Любимая, если тебе кажется, что это грешно, мы не пойдем. Но скажи, что нам делать? Других предложений у меня нет.

— А… Алек, нет ли тут каких-нибудь других учреждений, куда бы мог обратиться человек, попавший в беду?

— О, конечно, есть. В таком большом городе хотя бы несколько приютов должна иметь католическая церковь. Должны быть и протестантские. Возможно, найдется и иудейский. И…

— Нет, я имею в виду те, что никак не связаны с религией.

— Ах так? Маргрета, мы оба понимаем, что на самом деле это не моя родина, и ты, вероятно, не хуже меня знаешь, как обстоят дела. Возможно, тут и существуют ночлежки для бездомных, которые не имеют отношения к церкви. Правда, я не уверен, так как церкви стремятся монополизировать это поле деятельности, тем более что никто другой им особо не интересуется. Если б сейчас было утро, а не вечер, я постарался бы найти какой-нибудь благотворительный фонд или организацию коммунальной помощи, или что-то в этом роде — и что-нибудь из этого мы непременно обнаружили бы. Но сейчас… Найти полицейского и попросить о помощи — вот единственное, что я могу придумать в такое время суток… Но заранее могу сказать тебе, как поступит коп в такой вот части города, когда ты скажешь, что тебе негде переночевать. Он укажет тебе дорогу в эту же самую миссию. В добрую старую Армию.

— В Копенгагене, или Стокгольме, или в Осло я бы пошла прямо в главное полицейское управление. Там можно попроситься переночевать, и тебя обязательно приютят.

— Придется напомнить тебе, что это не Дания, не Швеция и не Норвегия. Здесь полицейские тоже могут приютить нас — меня засунут в камеру для алкашей, а тебя — в такую же, но для проституток, хотя, разумеется, могут и отпустить. Не знаю.

— Неужели твоя Америка такая жестокая?

— Не могу сказать, родная, это не моя Америка. Но я не хотел бы выяснять различия столь рискованным путем. Любимая… ну а если бы я отработал все, что нам тут дадут, — может, мы проведем ночь в Армии спасения и ты не станешь раздумывать о смертных грехах?

Маргрета добросовестно обдумала сказанное: главный ее недостаток — полное отсутствие чувства юмора. Дивный характер — есть. Детская способность с восторгом включаться в любую игру — сколько угодно. Чувство юмора? «Жизнь не игра, жизнь суровая штука».

— Алек, если удастся так устроить, то у меня не возникнет ощущения, будто я совершаю нечестный поступок, войдя туда. И я тоже буду работать.

— Это не обязательно, милая: ведь я выступлю в своем профессиональном качестве. После кормежки бездомных останется уймища грязной посуды — а ты имеешь честь лицезреть чемпиона-тяжеловеса всей Мексики и los Estados Unidos по мытью тарелок.

Итак, я мыл тарелки. Кроме того, помог разложить сборники гимнов и подготовить все для вечерней службы. А еще я выпросил у брата Эдди Маккау

— адъютанта Армии спасения — безопасную бритву и лезвие. Я рассказал ему, каким образом мы тут очутились: отдых на мексиканской Ривьере, солнечные ванны на берегу океана, и вдруг — гул мощного толчка… короче, вывалил на него всю ту кучу вранья, которую приготовил для иммиграционной службы и не успел использовать.

— Все потеряно. Деньги, дорожные чеки, одежда, билеты домой, работа. И в то же время мы счастливчики — остались живы.

— Господь укрыл вас в своих объятиях. Ты говорил, что заново крещен?

— Много лет назад.

— Нашим заблудшим овцам было бы неплохо пообщаться с тобой. Когда придет время свидетельствовать, не согласишься ли ты рассказать о том, что с вами произошло? Ведь ты у нас первый очевидец из тех мест. О, мы тоже ощутили землетрясение, но у нас только тарелки зазвякали.

— Буду очень рад.

— Заметано. Сейчас я дам тебе бритву.

И я выступил со свидетельством, и нарисовал правдивую и страшную картину землетрясения, но все же не такую жуткую, какой она была на самом деле. Мне даже вспоминать не хотелось про крыс и детские трупы, и я вслух возблагодарил Господа за то, что ни я, ни Маргрета не пострадали, и понял, что это самая искренняя из моих молитв за последние годы.

Преподобный Эдди обратился к переполненному залу и попросил вонючее отребье присоединиться к его благодарственной молитве о спасении брата и сестры Грэхемов. Он произнес хорошую и трогательную речь, в которой перебрал всех — от Ионы до последней паршивой овцы в зале, чем вызвал восклицания «аминь» из разных концов помещения. Потом какой-то старый пропойца вылез вперед и сообщил, что он наконец узрел славу Господню и Господне милосердие и теперь готов вручить свою жизнь Христу.

Брат Эдди помолился за него и спросил, нет ли еще желающих покаяться

— и двое вышли вперед. Эдди оказался прирожденным евангелистом, он увидел в нашей истории отличную тему для вечерней проповеди, чем и воспользовался, присовокупив к ней главу пятнадцатую, стих десятый Евангелия от Луки и главу шестую, стих девятнадцатый Евангелия от Матфея. Не знаю, были ли у него домашние заготовки по этим двум стихам — возможно, и нет, так как любой проповедник, который смеет претендовать на сие звание, должен уметь часами говорить на тему каждого из них. Так или иначе брат Эдди явно умел ориентироваться по ходу дела и удачно воспользовался нашим незапланированным появлением.

• Предыдущая
• 37/93
• Следующая