Там, за гранью - Хайнлайн Роберт Энсон - Страница 39

• Предыдущая
• 39/52
• Следующая

Едва войдя в дом, Гамильтон услышал восторженный визг Филлис:

– Феликс!

Отшвырнув в сторону портфель, он поцеловал ее.

– Что стряслось, Фил?

– Вот это. Смотри. Читай.

«Это» оказалось фотостатом рукописного послания. Гамильтон прочел вслух:

– «Эспартеро Карвала приветствует мадам Лонгкот Филлис и просит разрешения навестить се завтра в половине пятого». Хм-м-м… Высоко метишь, дорогая.

– Но что я должна делать?

– Делать? Ты протягиваешь руку, говоришь: «Как поживаете?» – а затем угощаешь чем-нибудь, вероятно, чаем, хотя я слышал, что она пьет, как рыба.

– Филти!

– В чем дело?

– Не шути со мной. Что мне делать? Не развлекать же ее пустой болтовней! Она вершит Политику. Я не знаю, о чем с ней говорить.

– Допустим, она член Совета Политики. Но она же человек, не так ли? И дом у нас – в полном порядке, верно? Пойди купи себе новое платье – и будешь чувствовать себя во всеоружии.

Вместо того чтобы просиять, Филлис ударилась в слезы. Гамильтон обнял ее, приговаривая:

– Ну, ну… Что случилось? Я сказал что-нибудь не так?

Наконец Филлис перестала плакать и вытерла глаза.

– Нет. Наверное, просто нервы. Все в порядке.

– Ты меня удивляешь. Раньше за тобой ничего подобного не водилось.

– Нет. Но и ребенка у меня раньше не было.

– Да, верно. Ну что ж, поплачь – если от этого почувствуешь себя лучше. Только не позволяй этому замшелому ископаемому досаждать тебе, малыш. И вообще – ты не обязана ее принимать. Хочешь, я позвоню ей и скажу, что ты не можешь?…

Но Филлис, казалось, уже совершенно оправилась от своего смятения.

– Нет, не надо. Мне в самом деле интересно ее увидеть. В конце концов, я польщена.

Потом они обсудили вопрос: намеревалась ли мадам Эспартеро Карвала нанести визит им обоим – или только Филлис? Феликсу не хотелось ни навязывать своего присутствия, ни оказать своим отсутствием неуважения высокой гостье.

Дом был в равной мере и его, и Филлис… В конце концов он позвонил Мордану, зная, что Клод гораздо ближе его к высоким и могущественным особам. Но Арбитр ничем не мог помочь.

– Она сама себе закон, Феликс. И если захочет, вполне способна нарушить любые правила вежливости.

– Вы не догадываетесь, почему она собирается нас посетить?

– Увы! – Мордан пытался было строить предположения, однако ему хватило честности признать свою полную несостоятельность? Какая бы то ни было информация отсутствовала, а эту старую леди он никогда не понимал – и знал это.

Однако мадам Эспартеро Карвала разрешила все сомнения сама. Она вошла, тяжело ступая и опираясь на толстую трость. В левой руке она держала горящую сигару. Гамильтон с поклоном приблизился к ней.

– Мадам… – начал было он. Она окинула Феликса взглядом.

– Вы Гамильтон Феликс. А где ваша жена?

– Если мадам пройдет со мной… – он попытался предложить ей руку.

– Я и сама еще не разучилась ходить, – весьма нелюбезно отрезала Карвала, но тем не менее зажала сигару в зубах и оперлась на его руку. Хотя пальцы у нее оказались сильными и твердыми, Гамильтон с изумлением почувствовал, как мало она, похоже, весила. Войдя в гостиную, где ожидала их Филлис, мадам Эспартеро первым делом произнесла:

– Подойди ко мне, дитя. Дай мне на тебя посмотреть.

Гамильтон чувствовал себя дурак дураком, не зная, сесть ему или удалиться.

Заметив, что он все еще здесь, старая леди повернулась и сказала:

– Вы были очень любезны, проводив меня к своей супруге. Примите мою благодарность.

Церемонная вежливость этих слов странно отличалась от ее первых коротких реплик, однако никакого тепла за этой формальной благодарностью Феликс не ощутил. Он понял, что ему недвусмысленно предлагали удалиться. Что он и сделал.

Вернувшись в свой кабинет, он выбрал фильмокнигу и вставил ее в книгоскоп, собираясь таким образом убить время до ухода Карвалы. Однако вскоре Гамильтон обнаружил, что не в состоянии сосредоточиться на чтении. Он поймал себя на том, что уже трижды нажимал клавишу обратной перемотки, но все еще не понял, с чего, собственно, начинается повествование.

Проклятье! Он подумал, что с тем же успехом мог бы отправиться в свой офис.

Да, теперь у него был собственный офис. Эта мысль заставила его чуть улыбнуться. Он – человек, всегда стремившийся быть независимым, отдававший львиную долю доходов посредникам, лишь бы не заниматься самому деловыми хлопотами – и вот нате! – перед вами добропорядочный супруг, будущий отец, разделивший кров с законной женой, и вдобавок ко всему – обладатель собственного офиса! Правда, офис этот не имел ничего общего с его бизнесом.

Помимо своей воли Гамильтон оказался вовлеченным в Великое Исследование, добиться которого ему обещал в свое время Мордан. Каррузерс Альфред, бывший член Совета Политики, вышедший в отставку, чтобы получить возможность заниматься своими исследованиями, был утвержден в должности организатора расширенного проекта. Он и привлек к работе Гамильтона, хотя тот изо всех сил отказывался, объясняя, что не является ни ученым вообще, ни синтетистом в частности. Тем не менее Каррузерс настаивал.

– У вас непредсказуемое и парадоксальное воображение, – говорил он. – А эта работа требует именно воображения – и чем более неортодоксального, тем лучше. Вам совершенно не обязательно заниматься рутинными исследованиями – для этого есть множество трудолюбивых техников.

Феликс подозревал, что за этой настойчивостью кроется тайное вмешательство Мордана, но допытываться у Арбитра не стал. Гамильтон знал, что Клод переоценивает его способности. Он считал себя человеком достаточно компетентным и высокоработоспособным, однако второразрядным. Карта же, на которую все время ссылался Мордан – его «пунктик», – не может судить о нем точнее. Нельзя превратить живого человека в диаграмму и повесить на стену.

Карта – не человек. И разве, оценивая себя изнутри, он не знал о себе много больше, чем способен узреть любой генетик, уставившийся в свой двуствольный мелкоскоп?

Однако в душе Гамильтон радовался, что участвует в работах – проект его увлек. С самого начала он понял, что исследования по расширенной программе предприняты не только для того, чтобы переломить его упорство – да и стенограмма заседания Совета убедила его в этом. Однако обманутым он себя не чувствовал – все свои обещания Мордан выполнил, а теперь Феликс заинтересовался самим по себе проектом – а точнее, обоими проектами. Двумя масштабными, общеизвестными проектами Великого Исследования – и частным вопросом, касающимся только его самого, Филлис и их будущего ребенка.

На что он будет похож, этот маленький егоза?

Мордан был уверен, что знает. Он продемонстрировал им диплоидную хромосомную схему, происходящую от их заботливо отобранных гамет, и старался растолковать, каким образом будут сочетаться в ребенке характеристики обоих родителей. Феликс в это не особенно верил; неплохо разбираясь в теоретической и прикладной генетике, он тем не менее не был убежден, что вся многогранная сложность человеческого существа может уместиться в крохотном комочке протоплазмы – меньше игольного острия. Это было как-то неразумно. Что-то в человеке должно было быть больше этого.

Мордан, похоже, считал крайне благоприятным то обстоятельство, что они с Филлис обладали множеством общих менделианских характеристик. По его словам, это не только упростило процесс отбора гамет, но и гарантировало генетическое укрепление самих характеристик. Парные гены окажутся подобными и не вступят в противодействие.

С другой стороны, Гамильтон видел, что Арбитр поощряет союз Мокро-Альфы и Хартнетт Марион, хотя они были несхожи друг с другом до такой степени, насколько это теоретически возможно. Гамильтон обратил внимание Клода на это резкое различие. Однако Мордан не реагировал на его сигнал.

• Предыдущая
• 39/52
• Следующая