Радость моих серых дней (СИ) - Дибривская Екатерина Александровна - Страница 4

Изучаю все шкафы и полки, провизии у Тихона много: крупы, макароны, мука, соль и сахар, упаковки с чаем и кофе, тушёнка и рыбные консервы, три мешка картошки, мешок моркови, мешок лука, полмешка свёклы, сушённые грибы, овощи и зелень, сухофрукты, вяленое мясо и рыба, копчёности. В банках стоят соления, компоты, варенье и мёд. В узком морозильном ларе щедрые запасы мяса, птицы и рыбы.

У меня глаза разбегаются от столь богатого выбора.

Размораживаю куриные бёдрышки, ставлю бульон, а сама кидаюсь убираться. Не знаю, на сколько хватит терпения хозяина дома, но я боюсь возвращаться в город. Хочу показать, что стану ему полезной, что он не пожалеет, позволив мне остаться!

Перемываю полы, стираю пыль со всех поверхностей, грею воду и замачиваю в металлическом тазу вещи — свои, в которых попала в этот дом, и его, какие лезут под руку и кажутся несвежими.

Драю хозяйственным мылом, растирая пальцы в кровь, развешиваю штаны и кофты во дворе, и в самом конце верёвки, под небольшим навесом у бани прячу своё выстиранное бельё.

Мне непривычно носить одежду на голое тело, в своих глазах я выгляжу чуть ли не вульгарной. Как только растоплю баню, разложу бельё на полке — так быстрее высохнет.

Навариваю суп, тушу курицу с картошкой и добавляю понемногу сушённых овощей и грибов — надеюсь, Тихону понравится обед.

Хлеба нет, как и яиц, как и молока, и я развожу тесто на воде для лепёшек.

Время подходит к полудню. Торопливо растапливаю баню и выкладываю на полку в парилке трусы и бюстгальтер. Жаль, что это единственный комплект, но придётся жить так.

Сколько жить — не понятно. Пока сама не решусь уйти или пока хозяин не погонит прочь. А возможно, дядюшка найдёт меня раньше и заберёт домой.

В университет я не вернусь. Страшно. Не смогу учиться и оглядываться постоянно по сторонам в поисках похитителей.

Я и здесь, в лесной глуши, оглядываюсь — страху натерпелась на всю жизнь. Лучше бы меня выдали замуж, была бы себе хозяйкой за надёжной спиной супруга. А одна — как неприкаянная, незащищённая. Лёгкая мишень.

К часу еда готова, я накрываю кастрюльки покрывалом, чтобы жар не спал до возвращения мужчины, и пеку лепёшки.

К двум обед готов, стол сервирован, вскрыта банка разносолов и вишнёвого компота. Баня протоплена, только успевай дровишки подкидывать.

Я изучаю книжную полку, беру первую попавшуюся книгу — Марк Твен, и начинаю в скуке листать. Между пожелтевших страниц сокрыто от чужих глаз потёртое фото; на нём — три товарища в военной форме.

С трудом узнаю в молодом парне Тихона, второй — чуть старше, но похож на него, третий — такой же юнец, рыжеволосый, с весёлой улыбкой.

Смотрю на Тихона. Сейчас он совсем другой: грубый взгляд, губы спрятаны в жёсткой поросли, и не понятно, улыбается он или нет. На фото его губы растянуты в улыбке, глаза с лихим прищуром. Но видно, что человек он добрый и открытый. Был. А сейчас — я не знаю.

Я ставлю книгу с фотографией на место и ложусь на кровать. Думаю, куда пропал Тихон? Время обеда уже наступило. На минутку прикрываю глаза.

Просыпаюсь в кромешной темноте. Дом стынет, нужно растопить печь.

Тихон не вернулся? Или не стал меня будить?

Зажигаю свет, выкладываю в печь дрова и разжигаю.

Полкан на улице заходится в лае, и я выдыхаю спокойнее — хозяин вернулся.

Но Полкан не успокаивается, его истошный лай вызывает у меня приступ паники. Я хочу убежать, скрыться, но знаю, что, кроме тяжёлой двери без замка и тёмного леса вокруг, у меня нет убежища и укрытия. И в лес Тихон ходить не велел.

— Ш-ша, — протяжно кричит голос на пса, — дружище, ты чего изводишься?

Полкан скулит, разрываясь от противоречивых чувств: и человек худо-бедно знакомый, и меня велено охранять.

Я осторожно высовываю голову из двери и вижу мужчину с огромным рюкзаком, в телогрейке и шапке-ушанке. При виде меня на его лице, покрытом аккуратной рыжей бородой, расцветает улыбка. Передо мной третий парень с фото.

Он.

Спозаранку выдвигаюсь в путь. Из-за неожиданной гостьи придётся делать крюк в лишних семь километров, обратно на станцию.

Обхожу угодья, примечая чужие следы и звериные тропы.

К десяти — уже на станции.

Сразу стучу в дверь к Наталье, она сама отыщет всё, что необходимо. Так уж у нас годами заведено, что с каждого заказника смотритель захаживает к Наталье — передохнуть, расслабиться, оттянуться в постели с охочей до мужской плоти развратницы, плотно поесть да разжиться необходимым.

— Здравствуй, Тихон, — улыбается женщина, распахнув настежь двери. — Не ждала я тебя так рано.

— Здравствуй, Наталья, гости у меня, не хочу надолго в глуши оставлять, — поясняю.

— Гости? — удивляется. — Это кто ж такой смелый, чтобы к самому Тихону наведаться?

Я молчу, закрывая тему.

Она всё понимает. Привыкла с угрюмыми мужиками дело иметь: не расшаркиваемся, не ласкаем. Лишь плотские утехи предоставляем. Грех во грехе.

Ведёт в кухню, накладывает целую тарелку жратвы и огромный ломоть хлеба. Пока жую, рассказывает последние новости. Наливает кофе покрепче, знает, чего я люблю, и вздыхает:

— Ох, Тихон, а меня ты в гости не зовёшь.

— Никого не зову, — огрызаюсь я. — А то ты мало по избушкам гостишь!

— Так то не твои, — усмехается она порочно.

— А в моей и без тебя тесно, — бросаю. — Ты мне лучше, Наталья, скажи вот что: у тебя же вроде дочь была?

— Почему была? — удивляется. — Есть, в городе, замужем.

— А вещи остались какие-нибудь? Не очень большого размера?

— А тебе зачем? — любопытничает.

— Спрашиваю, значит, за надом.

— Само собой, — кивает. — Удовлетвори любопытство, а?

— Говорю же — гости у меня, сумку у них в поезде увели. Мужской одежды у меня есть по малости, а вот женской — отродясь не водилось. А девчушка тонет в моей одёжке.

Наталья бросает на меня удивлённый взгляд с примесью ревности.

— Размер знаешь?

— На глаз подберу, — киваю женщине.

Возле шкафа теряюсь. Надо бы девчонку в город свозить да новых тряпок купить, пусть сама бы и выбрала. Одёргиваю свои мысли — девчонку нужно домой отправлять и не думать о глупых нарядах.

— Что предложить тебе, Тихон?

— Откуда я знаю, что вам, бабам, надо?

Она усмехается и начинает доставать шмотки. Коротко оцениваю размер и складываю в кучу, что должно подойти. Хватаю, почти не глядя.

— Бельё? Колготки? Верхняя одежда? Обувь? — спрашивает Наталья.

— Да, говорю же, ничего нет.

— Чистое, но пару раз одёванное, — выкладывает она стопку трусов и пару лифчиков. — Подойдёт?

Смотрит, лиса окаянная, на мою реакцию.

А бельё совсем не как у моей девчушки, не простое, хлопковое, не закрытое. Почти всё — в кружевах да блёстках. Даже лоб испариной покрылся от тяжёлых фантазий.

— Подойдёт, — бросаю в ответ. — А нет, так назад всё верну, не переживай.

— Что-то ещё нужно? — спрашивает, пока я вещи в рюкзак складываю.

— Средства гигиены, — морщась бросаю. — Сама постесняется сказать, но может понадобиться.

— Хорошо, выдам, — кивает Наталья и протягивает несколько цветных упаковок. — Ещё что-нибудь?

— Да, молоко, яйца, сыр, творог и хлеб. Пошурши по бабам, пожалуйста. А если раздобудешь бутылочку шампанского к моему столу, то сполна отблагодарю!

— Сколько тебя знаю, Тихон, первый раз о подобном просишь, — не выдерживает женщина.

— Говорю же, гости у меня, — закатываю глаза. — Не доставай.

— Хорошо, хорошо, — поспешно кивает она. — Раздевайся, иди в душ, а я быстро всё соберу.

— Спасибо за понимание, — усмехаюсь я и иду привести себя в порядок.

Натальи нет с полчаса, что мне на руку. Достаю из глубины рюкзака телефон и с горем пополам ловлю слабый сигнал. Игнорирую сообщения и уведомления о звонках. Меня интересует только одно — любое упоминание в сети о пропаже девушки по имени Севиндж.