Сальто назад (СИ) - Рогов Борис Григорьевич - Страница 55

— Это, правда, сказать с полной уверенностью не может никто. Тем более, когда у руля в стране встали такие одиозные фигуры как Раббани и Хекматияр, но, — Примаков сделал театральную паузу. — Но всё-таки вы имеете законное право на высшую власть и, кроме того, это ваш долг как короля, ответственного перед Аллахом, не правда ли?

— По милости Аллаха, всемилостивого и всемогущего, мои соплеменники ещё живут и под Кандагаром, и в Нангархаре, и в Пакистане. Но я глубоко сомневаюсь, что они будут рады моему появлению.

— Вероятно, вы правы, Ваше Величество, и сегодня ещё не пришло время для открытого призыва к монархии. Вот когда внутренняя междоусобица перерастёт в бои между бывшими союзниками, тогда и придёт ваш черёд. Она уже началась, но ещё не достигла нужного накала.

— Да, я уже слышал про обстрел Кабула артиллерией «Хезб-и-Ислами». Мне рассказывали, что разрушения были сильные… Этот Гульбеддин Хекматияр, гореть ему в аду, не достоин быть мусульманином.

— И это ещё только начало. Представьте, что будет через полгода. — Примаков почувствовал слабое место собеседника. — Потом может быть уже слишком поздно. В дело включится ISI[103], и Пуштунистан целиком отойдёт Пакистану. Бадахшан заберут китайцы, Герат и Фарах — иранцы, а узбекские и таджикские районы придётся забирать нам, хоть нам этого совсем не хочется.

При этих словах, переводивший с пушту на русский и обратно, Абдулла Дустум, с удивлением посмотрел на шефа.

— О, Аллах, как печально слышать такие слова, — король и в самом деле помрачнел, услышав такой прогноз. — Но ведь вам, русским, это не выгодно…

— Ещё как не выгодно, — Примаков грустно усмехнулся и снова вытер платком затылок и шею. — Поэтому я сегодня с вами беседую, а не лежу на пляже в Лигурии.

— Кажется, я понимаю, почему вы пришли ко мне. Вам нужен пусть слабый, но независимый Афганистан, а не усиление враждебных соседей. Что ж, скажу, что я рад, что наши цели совпадают. Может быть, единый и независимый Афганистан станет когда-нибудь более сильным. Как говорят у нас, — иншалла!

Опять звенела, дымилась белая каменистая дорога под колёсами раздолбанной на пыльных дорогах «барбухайки». Так называли этот странный транспорт русские геологи, переделав персидское «буру-ба-хайр», что значит — «счастливого пути!». На шасси русского грузовика «ЗИЛ-130» был смонтирован деревянный короб, расписанный так пёстро и ярко, что позавидовала бы любая модница из узбекского кишлака. В дополнение к красным, синим, зелёным и жёлтым деревянным вставкам водитель присобачил колокольчики, бахрому, ленточки из фольги. Над пассажирским «салоном» возвышается внушительный горб из накрепко привязанных тюков с товарами. На голубом капоте красуются огромные чёрные глаза, наверное, чтобы лучше видеть сквозь облака дорожной пыли. Пыль — главная беда путешественника по стране. Она забивается везде, и избавиться от неё практически не возможно, а смешавшись с потом и кизяком, способствует распространению характерного аромата.

Мухаммаду нравилось ехать в компании торговцев. Только купеческая братия и могла себе позволить передвигаться по стране. Как бы ни ссорились люди между собой, но товары всё равно были нужны всем, поэтому товарно-пассажирские грузовики продолжали мотаться по дорогам Афганистана, как в Мавераннахре, так и Пуштунистане. Иногда машины сбивались в целые караваны, тогда нанималась охрана, и передвигаться становилось почти безопасно. От отрядов самообороны, возникших почти в каждом волосвале[104], откупались либо товарами, либо небольшой платой. Как положено купцам, все дружно стонали от поборов, хотя при любом раскладе оставались с прибылью. Вечная поговорка «кому война, а кому мать родна» действует во всех странах.

Грузовики, урча моторами и раскачиваясь, словно огромные верблюды, катились из Ирана под бирюзовым небом. Жара уже не так сильно донимала, хотя в полдень всё еще требовалась остановка в тени, чтобы мотор не перегрелся. Позади осталась Бактрия, с песками, где белеют верблюжьи кости, зеленые сады долины Самангана. Хмурые горы и зеленые пастбища, слышали рокот моторов, и радовался окрестный люд привезённым чудесам цивилизации в виде батареек для японских телевизоров и радиоприёмников, русских алюминиевых казанов, китайским шёлковым отрезам и серебряным украшениям для женщин.

Дехкане, погонщики, ткачи, медники и седельники, собираясь по вечерам в чайханах, слушали рассказы о том, что творится в соседних провинциях. Все, конечно, смотрели телевизор, эта модная иноземная игрушка имелась в каждой горной деревне, но ловила далеко не везде, и качество картинки было ужасным, да и одно дело телевизор, и совсем другое — рассказ живого человека.

Вот уже и показались знакомые до боли родные места. За Гургураком потянулись зелёные делянки бахчевых. Огромные зелёные туши арбузов глянцево блестели среди выгоревшей на осеннем солнце листвы. Мухаммад возвращался в родной Пули-Хумри, где рассчитывал отдохнуть немного от бесконечных скитаний.

За Саки-Келаем пыльная дорога свернула к пенистому потоку Пули-Хумри. Сердце в груди старика сладко заныло. Три года назад он оставил эти места. Казалось бы, что такое жалкие три года, но душа всё равно радовалась, как когда-то в далёком детстве. Хрипло рычали измученные моторы тяжело нагруженных машин. Каравану ехать ещё долго, до Кабула больше 180 миль. Там, надо взять груз драгоценных камней, единственное, чем славится эта, забытая Аллахом страна. Смарагды, фируза и забарджид[105] здесь продаются по бросовым ценам. Если повезёт, караванщики вернутся домой с хорошей прибылью.

— Хаджа Мохаммад, уважаемый, — обратился к Хусейни старший из купцов. — Посоветуй, ехать ли нам до Кабула не останавливаясь, или всё-таки сегодня заночевать здесь, а завтра утром по холодку выехать. Уж очень хорош в Пули-Хумри караван-сарай.

— Конечно лучше заночевать, — старик рад оказать небольшую услугу, выручившим его караванщикам. — Пули-Хумри, уважаемые, очень древний город. Здесь останавливались караваны ещё в эпоху Искандера Двурогого[106]!

Если вы не против, я пока с вами останусь. Это хоть и родной мне город, но я здесь не был целых три года. Моих близких забрал Аллах, а как обстоят дела у родни, я не знаю. У нас в стране за последние годы столько изменилось, жаль, что в основном к худшему. Да простит мне Аллах уныние моё, но не видел я радости на лицах моих соотечественников ни в одном уголке страны…Караван, медленно продвигаясь по кривым улочкам старого города, выехал на центральную площадь. Там где когда-то стояла пятничная масджид-мечеть Хаджи Рашида, сейчас высился забор из кривых жердей. За забором — кучи строительного мусора и остатки стен. «Тоже кабульские власти свои порядки наводили…» — догадался Мухаммад.

Вдоль забора расположился импровизированный рынок, на котором продавцов больше чем покупателей. На серых и чёрных чадырах были разложены нехитрые товары: гранаты, виноград, арбузы, пластмассовые украшения из Индии, пыльные отрезы каких-то цветных тканей, деревянные и пластмассовые игрушки и клетки с птицами. Что особенно удивило Мухаммада так это стопки чёрно-белых фотографий с портретом короля Захир-Шаха в полной парадной форме. И это в мусульманской стране, где изображать людей запрещено Кораном.

К счастью, постоялый двор остался цел и невредим. Его, в отличие от мечети, похожие на крепость стены, не привлекали внимания политиков и реформаторов. Караван-сарай манил караванщиков журчанием хауза[107], горячей водой хаммама, уютом шумной чайханы с традиционным зелёным чаем, ароматом свежих лепёшек и горелого бараньего жира. Вот только высокая «надстройка» над купеческими грузовиками не позволила им протиснуться в ворота. Распаковывать груз было лень, хозяева решили, что за одну ночь ничего не случится с их грузом и решили оставить машины прямо на площади, припарковав их в тени высокой и толстой арчи. Осторожность всё же не покинула их головы окончательно, договорились караулить парами, со сменой через каждые два часа.