Мы не твои (СИ) - Блио Элен - Страница 23

— Да, я помню. Как раз собиралась в номер. Спать.

— Сладких снов, Воробушек.

— Спокойной ночи, Ильяс. Самад…

— Пока, Надюш…

Слышу, что она уходит.

— Надюшей ее не называй?

Он грохает внезапно, ржет на весь коридор!

— Что смешного?

— Ничего. Я все понял. Не буду.

Продолжает смеяться, понемногу успокаиваясь, завозит меня в номер, спрашивает, что еще нужно, а напоследок говорит:

— Ревность, болезнь пострашнее слепоты. Спокойной ночи, Ильяс.

Ревность…

Да, я дико ревную Надю. Она моя сиделка! Только моя. Моя.

Горы Троодос. Величественные, покрытые вековым сосновым лесом, необыкновенные. Только я их не вижу. Не могу сказать, что мне очень сильно хотелось бы видеть.

Я вообще не хочу ничего видеть.

С утра почему-то сердце не на месте, в груди все сжимается. Стараюсь не срываться на Наде, помня обещание, данное доктору. Все-таки я мужчина, я должен сдержать данное слово.

Воробушек сегодня какая-то притихшая. Даже моя мать интересуется у неё все ли хорошо.

Я молчу. Не могу сказать матери о том, что она, кажется, сошла с ума. Она заставляет Тама везти ее в православный монастырь.

Странно, что Тамерлан так легко согласился и принял эту ее выходку. Я против. Но разве меня кто-то слушает?

— Ильяс, не нужно так воспринимать все, — говорит мне Там еще в отеле, — матери это нужно, пойми. А если близкому, любимому человеку что-то нужно надо постараться это сделать.

Открываю рот чтобы возразить ему — Зое было очень нужно, чтобы Тамерлан женился на ней, и что в итоге? Но вовремя затыкаюсь.

Я не тот человек, которому позволено судить об этом.

Мы приезжаем к монастырю, выгружаемся из большого микроавтобуса, который специально арендовал в отеле Тамерлан. Брат помогает мне сесть в инвалидную коляску, хотя я бы, честно говоря, с удовольствием бы остался в машине.

— Надежда, вы погуляйте пока с Ильясом, тут на площади, я провожу маму.

Надя везет меня, кажется, по какому-то рынку, по крайней мере я ощущаю ароматы специй, мёда, кожи, тканей — всего, чем обычно торгуют.

Внезапно я слышу голос. И мой мир словно переворачивается.

— Петрос, не надо, пожалуйста!

С силой сжимаю колеса кресла, стараясь остановить.

— Что случилось, Ильяс.

— Стой! Молчи!

Прислушиваюсь, мысленно ругая себя последними словами. Я схожу с ума! Или не схожу!

— Что?

— Молчи! — ору, забывая о том, что мы стоим в людном месте.

Слушаю гомон толпу, пытаясь уловить хоть что-то… хоть какой-то знак!

Смех! Да! Этот смех! Чистый, как колокольчик… и низкий мужской голос, который что-то вещает, кажется на местном, на греческом.

— Надя… — шепчу, потому что нет сил говорить громко. — Надя, посмотри вокруг? Тут есть девушка? Высокая, стройная, с длинными золотыми волосами? Стоп, нет… не длинными… она их обрезала… Девушка с короткой стрижкой? Есть?

— Ильяс тут… десятки людей. И девушек… довольно много. Кого ты ищешь, ты…

— Я слышал голос. Я слышал… — замираю, пытаясь сосредоточится. Но слышу только гомон разношерстной толпы. Совсем рядом какая-то тетка на русском торгуется, покупая сладости, пытаясь объяснить что-то киприоту, не понимающему языка. Очень смешно, но мне не до смеха.

Слышу какофонию голосов, но колокольчика больше нет… Чёрт…

— Надя, надо выехать… туда, вперед, — мне показалось, что та, кто говорила голосом Светлячка пошла вперед.

— Ильяс ты… ты ищешь Зою? Но она…

— Поехали я сказал! Вперед! — я снова груб, но мне просто необходимо туда, за этим голосом!

Надя катит коляску вперед, я прислушиваюсь, стараясь заглушить бешеный гул крови в венах. Мне надо слышать, а я не могу! В ушах стоит дикий грохот. Я сам себе хочу вырвать сердце, чтобы остановить этот поток.

И вдруг…

— Петрос… — дальше не слышу, хочу крикнуть — Зоя! — но горло перехватывает я лишь сиплю. — Надя… вперед, туда!

Рукой показываю, сам готов управлять этим несчастным корытом, чтобы ехать быстрее! Но я не вижу куда!

— Ильяс… тут некуда дальше, дорога закончилась и обрыв.

— А раньше повернуть нельзя было?

— Был поворот, но…

— Вези туда!

— Там смотровая площадка.

— Вези!

Весь дрожу в шоке и нетерпении.

— Там есть кто-то?

— Да, пара…

— Кто? Девушка? Она? Ты же видела фотографии Зои?

— Нет, тут… тут пожилая пара, кажется иностранцы… Они уходят.

— Где мы?

— Мы на смотровой площадке. Тут… тут ограда и… обрыв. И никого.

И никого. Я понимаю это. Пожилая пара проходит мимо — слышу шаркающие шаги и характерную для англичан кашу во рту.

Я упустил её. Девушку с голосом Светлячка. Я проиграл…

— Оставь меня, Надя.

— Как? Ильяс? Я не могу… тут.

— Прошу! — кричу, но вспоминаю слово, данное Самаду. Она ни в чем не виновата. — Прошу… пожалуйста… дай мне десять минут… я… хочу побыть один. Просто побыть один.

— Ильяс, ты… тут серьезная ограда. Впереди. И…

— Ты думаешь я решил покататься с горы? Глупая ты, Воробушек. Я просто воздухом подышу и все. Десять минут.

Сам не знаю зачем мне эти минуты. Просто… подумать о жизни?

О любви.

О том, зачем вообще это все? Эта жизнь, этот мир…

Подумать о том, что в один не прекрасный день все это может взять и схлопнуться в крохотный шарик. Исчезнуть. Не только наша больная насквозь планета. Вся вселенная.

Придут неведомые нам демиурги, боги… и решат, что эксперимент с нами признан неудачным. Мы не имеем права на существование. И все.

Я не сильно религиозен. Может, поэтому в голову лезут такие дикие мысли.

Бог один. И именно Бог предопределил нашу судьбу. Мою судьбу. Кадар.

Я должен нести ее с честью.

Только зачем же Бог меня искушает, вызывая в памяти смех Зои?

— Брат, что случилось?

Тамерлан… Конечно, Надя побежала жаловаться! Нет не жаловаться, я знаю, что она искренне беспокоится обо мне. Глупый Воробушек…

— Не видишь? Любуюсь горным пейзажем. Красиво.

— Да. Красиво. — Там не отвечает на мою шутку. — Когда ты прекратишь издеваться над девочкой?

Они сговорились? Ухмыляюсь, качаю головой… Что мне сказать? Что если я не буду так себя вести с ней, то…

— Я больше не буду. Честно. Только… давай, когда мы вернемся домой ты уволишь ее, а?

— Когда мы вернемся я сама уволюсь. — чёрт, чёрт! Как я мог не услышать ее шаги? С досады стучу кулаком по подлокотнику. — Надя! Ты… ты не понимаешь!

— Я все понимаю. — говорит сдержанно, чтобы я не понял слез в ее голосе, — Тамерлан, можно я схожу в храм. Мне нужно…

— Иди… у тебя есть полчаса, хватит?

— Надеюсь. Извините.

— Надя! — Там останавливает её, — не спеши, мы подождем. Ты… помолись за нас тоже, если… если можно.

— Можно. Бог один. Он есть любовь.

Любовь.

Нет, только не это… Только не любовь.

Повторяю, понимая, что это бессмысленно.

Я уже увяз в ней, как в сладком меду, увяз так, что не выбраться.

Я люблю её эту девушку с нежным чириканьем, мягкими руками, сладкими губами.

Я никогда не видел ее лица, но это не важно.

Все не важно.

Я люблю…

Это очень больно — любить. Я это знаю. И мой брат знает. Мы с ним остаемся вдвоем на этой смотровой площадке у обрыва, и думаем о любви. Каждый о своей. Почему-то я уверен, что Тамерлан тоже думает о любви.

— Почему люди не летают, а, Там?

— Почему не летают так, как птицы? Вспоминаешь классику, да?

— А почему нет? Сейчас бы расправил крылья и полетел.

— Ты можешь прекрасно полететь и без крыльев.

— Каким образом? — снова усмехаюсь, заранее понимая, что он скажет.

— Простым. Займёшься реабилитацией, и не будешь дурить.

— Давай об этом дома поговорим, хорошо?

— Хорошо. Ты… ты сегодня с утра вроде был в другом настроении, что случилось?