Пуговицы (СИ) - Мартин Ида - Страница 12

— Ты всё-таки сделала это?! — я не поверила своим ушам.

— Мне были очень нужны деньги. Извини.

— Извини? Да это ужасно, Лиза, — я потрясённо выдохнула. — Во всех отношениях ужасно.

— Я знаю, — едва слышно проговорила она. Огромные карие глаза заблестели. — Но то, что флэшка не в полиции — просто чудо.

— Это же моя личная запись. И я просила тебя никому не показывать, — я была готова тоже расплакаться.

— А я не показывала, просто положила ей в сумочку.

— Как ты могла?! Это так подло.

— Она всё равно её проигнорила. Как будто и не видела. Я даже подумала, что флэшка у неё до сих пор в сумочке валяется.

В электрическом свете Лизина сумрачная тень на стене выросла до огромных размеров. Я попробовала успокоиться, объясняя себе, что в её поступке нет ничего страшного. Что люди так делают. Что я привыкла. И что было бы чересчур наивно не ожидать подобного. Но в этот раз я не ожидала.

В детстве папа по игре всё время меня подначивал: «Давай, бей в живот. Смотри, какой у меня пресс». Ну, я и лупила, что было сил. Он смеялся, и я тоже. А потом как-то раз на кухне перегорела лампочка, и он стал её менять. Вытянул руки вверх, потянулся, футболка на животе задралась, и я по привычке от души засветила ему прямиком в «пресс». Лампочка разбилась, а сам он дулся на меня полдня, пока мама ему поучительно не сказала: «Никогда не расслабляйся».

Но с Лизой я расслабилась.

— Значит, у тебя теперь есть мотив, — зло сказала я, лишь бы не циклиться на самом её поступке, не думать о нём и не убиваться в очередной раз о том, что все люди предатели. — А ещё меня обвиняла.

Лиза немедленно вспыхнула.

— С ума сошла? Какой такой мотив? Мне тупо нужны были деньги, а не её расплата за совращение малолетних. Я бы всё равно никуда бы с этим не пошла. Ну, Микки. Ты меня что не знаешь?

— Думала, что знаю, но такой подлости не ожидала.

— Не преувеличивай. Ты тоже от меня постоянно что-то скрываешь. Я же вижу. Совсем помешалась на своём Томаше. Откуда нам знать, что и как у них было. Может, она рассказала ему про запись, и он решил обезопасить себя?

— Эта запись угрожала только Наде, а теперь наоборот делает его первым подозреваемым, после тебя, конечно. Узнай о ней в полиции, к нему сразу придут с расспросами.

— Не сомневалась, что ты станешь его защищать.

— Всё, давай иди домой, я сама тут закончу.

— Но, Микки, умоляю, давай не будем ссорится из-за какого-то дурацкого Томаша.

— Ты прекрасно знаешь, что не из-за Томаша, а из-за тебя. Из-за твоего отвратительного, подлого, предательского поступка. Уходи, пожалуйста!

Я дождалась, пока дверь за ней захлопнулась, и обессиленно рухнула на кровать.

Лиза сразу предложила шантажировать физручку, как только узнала об этой записи, но я была против. Если бы я что-то от Нади хотела, то просто пришла к ней и прямо выложила, как есть. Что всё знаю, видела и имею доказательства. А подстраивать гадость только оттого, что Томаш выбрал её, а не меня, было унизительно.

Это произошло на майских, почти перед той самой последней репетицией. Все мои друзья разъехались по дачам и гостям, и, чтобы не сидеть дома, выслушивая бесконечное нытьё Кощея, я сначала шаталась одна по солнечным весенним улицам, а потом, как обычно, зарулила в ТЦ и просидела там с одной порцией картошки не меньше часа, наблюдая за счастливыми веселыми семейками. Возможно, я должна была испытывать злость на них, что у меня самой теперь ничего подобного нет, но, как ни странно, осознание того, что радость где-то всё-таки существует, приносило огромное облегчение.

Кажется, я уже собралась уходить, когда в общем людском потоке, плавно текущем мимо магазинов, вдруг заметила Томаша. А рядом с ним и Надю.

Какое-то время, пока они проходили мимо, я сидела, глупо уставившись на них, и не могла поверить своим глазам. Томаш вёл себя непривычно расслабленно и оживлённо. Будто бы это он, и в то же время совсем другой человек, а Надя просто из кожи лезла, красуясь перед ним. Цеплялась за его руку, хохотала и, не переставая, кокетничала. В другой руке она держала бутылку с водой, он нёс пакеты с покупками.

Негодование, обида, гнев, отчаяние — всё захлестнуло разом так, что на несколько минут я напрочь выпала из реальности, а очнувшись, помчалась их догонять.

Они зарулили в Колинз и долго выбирали там ему футболку. Людей в зале было совсем немного, поэтому я могла отлично их видеть.

Судя по активности Нади, это была её инициатива, она хватала с витринных столиков одну футболку за другой и разворачивала перед ним, на что Томаш либо отрицательно мотал головой, либо пожимал плечами.

Предположение о том, что она покупала ему шмотки, поразило меня не меньше остального. Бедным Томаш точно не выглядел, обычная повседневная школьная одежда без понтов, рубашки всегда светлые и чистые, брюки глаженые, пиджаки сидели безупречно.

Но позволить своей учительнице себя одевать — выходило за рамки даже моего потребительского цинизма, согласно которому я не считала зазорным бесплатно брать вещи у Безила. Мы с ним хотя бы были одного возраста и почти на одной социальной ступени.

Закончив выбирать, Надя с Томашем набрали охапку вещей и отправились мерить.

Сделав пару расплывчатых фотографий, я следила за ними через стекло витрины и обдумывала, как бы найти ракурс получше, но, когда поняла, куда они идут, схватила не глядя пару вешалок и отправилась за ними. Скорей всего, если бы это был другой магазин, мне бы такое и в голову не пришло, но в этих примерочных шторы, закрывающие кабинки крепились высоко под потолком, а кольца, на которых они держались, были такими тугими, что задёрнуть тяжёлую ткань, не оставив щели, никогда не получалось. Именно поэтому мы с Лизой редко сюда заходили.

Я сильно рисковала запалиться, но страха не было. Возможно, мне даже хотелось встретиться с ними, чтобы посмотреть на выражения их лиц.

На входе в примерочную продавцов не оказалось. Никто не пересчитал мои вещи и не выдал номерок с их количеством.

Примерочная была длинная, со множеством кабинок и зеркальной стеной в торце. Большинство кабинок пустовали, но Надя с Томашем всё равно ушли в самый конец. Это сразу стало ясно по Надиному смеху.

Я остановилась напротив их кабинки. Сквозь оставшуюся щель было видно, голое плечо Томаша и локоть прижавшей его к стене Нади. Они целовались.

Я вошла в соседнюю кабинку, задёрнула штору и, настроив на телефоне запись видео, просунула его за свою штору так, чтобы объектив камеры находился прямо напротив их щели.

Снимала секунд семь, замирая от волнения быть обнаруженной, но, судя по их молчанию и шорохам, они так и продолжали целоваться.

С первого раза нормальной картинки не получилось, в кадр попало только плечо Томаша и вешалки. Пришлось повторить ещё два раза, немного меняя ракурс, чтобы наконец получилась десятисекундная запись, на которой вполне отчётливо можно было разобрать, кто есть кто и чем они занимаются.

Всего я пробыла там не дольше трёх минут, но выскочила оттуда с ощущением, будто три часа пробиралась через минное поле.

Сердце колотилось как бешеное, радость победы переполняла, но после того, как устроившись на мягком диванчике, я пересмотрела то, что сняла, накатило странное опустошение.

Ущербное сиротское чувство потерянности и ненужности. Горькое разочарование, обида и боль.

Я ненавидела их обоих. Отправила со злости запись Лизе и сидела на том диване до самого закрытия ТЦ.

Телефонный звонок раздался, когда я протирала зеркало. Негромкий, заунывно-протяжный, он будто доносился из глубины зазеркалья, и мне потребовалось несколько долгих секунд, чтобы сообразить, что звук идёт из старого, стационарного телефонного аппарата с трубкой на закрученном проводе, висевшего рядом с зеркалом на стене.

Я осторожно подняла трубку и сказала: «Алло», но никто не ответил. Несколько раз повторила — с тем же результатом.