Распутин наш (СИ) - Васильев Сергей Александрович - Страница 18

– Ох, Григорий Ефимыч! – бил он себя ладонями по коленкам, сгибаясь от хохота. – Я больше не буду… Ой, убил!

Распутину в эту минуту было не до смеха. Он мучительно искал выход из глупейшего положения, не поняв причину веселья, посмотрел встревоженно на веселящегося адмирала и улыбнулся. Сам того не желая, разрядил очень напряженную атмосферу.

Смех прекратился также неожиданно.

– Григорий Ефимович, – произнёс Непенин без прежнего сарказма, – это правда, что вы предсказали Столыпину его убийство?

Распутин не имел представления о том, что и кому предсказывал “святой старец”, однако решил не нарываться на новые недоумения и коротко кивнул, поднимая воротник. На открытом мостике холодило изрядно.

– Тогда… – голос Непенина сделался жалостливым, просительным, – если не затруднит… А то я уже измучился… Чувствую, что грядёт непоправимое, а откуда ждать опасность – понять не могу.

– Адриан Иванович, – осторожно, как врач тяжелобольному, произнес Распутин, – предсказывая, я озвучиваю только один вариант судьбы. Но если активно сопротивляться, что-то предпринимать, делать то, чего делать не собирался, все предсказания становятся ничтожными.

– И что же случится, если ничего не предпринимать? – настойчиво гнул свою линию Непенин.

“А чем я, собственно, рискую?” – подумал Распутин.

– Если ничего не предпринимать, – произнес он, поёжившись и пряча руки в карманы, – в конце февраля вы получите две телеграммы. Из штаба округа и от председателя Государственной Думы Родзянко. Хабалов известит вас о вспыхнувшем в запасных полках Петрограда восстании, разрастающемся с каждой минутой ввиду, якобы, очевидного бессилия правительства. Родзянко напишет, что государственная Дума, чтобы предотвратить неисчислимые бедствия, образовала Временный комитет, принявший власть в свои руки… Вам доложат, что на «Андрее Первозванном» и «Павле I» вспыхнули беспорядки, есть убитые и раненые. А ещё через некоторое время из госпиталя по телефону передадут, что к ним то и дело приносят тяжелораненых и страшно изуродованные трупы офицеров. К этому времени на улицах начнётся беспорядочная ружейная стрельба, дикие крики, по улицам и набережной с бешеной скоростью будут носиться автомобили с вооружёнными матросами и солдатами гарнизона. Перестанут работать телефоны. Волнение и тревога достигнут апогея. Толпа матросов, частью пьяных, в большинстве своем с "Императора Павла I", придёт требовать, чтобы командующий флотом отправился с ними на митинг. По дороге к вокзальной площади – выстрел в спину… Всё…[16]

Непенин выслушал свой “приговор” на удивление спокойно. Достал золотой портсигар, долго мял папироску, решая, что с ней сделать, прикурил, пряча в кулаке огонёк от ветра.

– Значит, конец февраля, “Император Павел”? – переспросил он, прищурившись, как глядят в прицел.

– Не обязательно именно он. Любой линкор – рассадник анархии. За все время войны большинство линейных кораблей не видело неприятеля и стояло на якоре в Гельсингфорсе, Ревеле или шхерах. Команда отъедалась, отсыпалась и томилась однообразием. Война длится уже третий год, а матросы устали не столько физически, сколько морально. Им уже невмоготу суровый режим военного времени и связанное с ним ограничение свободы. Идеальная среда для пропаганды и агитации! Особенно, когда она щедро сдобрена кокаином, героином и “балтийским чаем”.[17]

– Помешать такой агитации почти невозможно, – адмирал глубоко затянулся и выпустил дым через ноздри, – требуется все время следить за командой, что сильно затрудняется условиями морской жизни, а сыск противен всем традициям флота.

– Сыск, наказания и затыкание ртов ничего не принесет, кроме вреда, – Распутин чувствовал, что вступает на тонкий лёд классового конфликта, но отступать было некуда. – Пропагандисты говорят о том, что и так всем известно, правдиво перечисляя реальные беды государства – воровство, предательство, некомпетентность. Под этим подпишется каждый здравомыслящий человек из любого сословия. Манипуляции начинаются, когда речь заходит о способах лечения социальных болезней. Чаще всего предлагается один рецепт – убить всех плохих, чтобы остались одни хорошие, а начать с непосредственного начальника…

– Хорошо сказано, Григорий Ефимыч, я, пожалуй, запомню, – кивнул Непенин. – Вы считаете, что сделать уже ничего невозможно?

– Если мы оставим за скобками нашей беседы политику, то могу обратить ваше внимание, что агитация и пропаганда разлагают в основном невоюющие подразделения. В отряде крейсеров и минных дивизиях, регулярно выходящих в море, где морское братство – не красивые слова, а суровая реальность, необходимая для выживания, результативность пропаганды почти нулевая. Матросы слушают агитаторов и даже сочувствуют, но у пропагандистов не очень-то получается натравить их на командиров.

– Не могу не спросить. А если не оставлять за бортом политику?

– Тогда процитирую Никколо Макиавелли: «Если не можешь победить толпу – возглавь её».

– Однако, – Непенин покачал головой, – сибирский крестьянин, цитирующий Макиавелли… Я ещё раз убедился, что вы не тот, за кого себя выдаёте и, скорее всего, никогда не были… Теперь понятно, почему вы выбрали именно эту маску. В облике аристократа при дворе у вас не было бы ни единого шанса. Что же касаемо существа вопроса… Нет, таланта трибуна у себя не наблюдаю, командование толпой принять не готов-с…

Распутин облегченно вздохнул. Непенин сам за него решил сложнейший кроссворд объяснения своей осведомлённости и образованности. “Пусть лучше думает, что я – граф Монте-Кристо, чем Пигмалион,” – съехидничал внутренний голос.

– Мне только непонятно, – продолжил адмирал с надрывом, – почему вы, обладая даром предвидения и возможностью донести всю правду до государя, не сделали это?

– Делал и неоднократно, причём не только я, а люди гораздо более авторитетные и заслуженные, – с досадой бросил Распутин, зная всю историю обращений подданных к царю с предупреждениями о грядущих катаклизмах и мольбами сделать хоть что-нибудь ради сохранения государства. – Сегодня мы в разговоре с Николаем Михайловичем упомянули доклад управляющего ГАУ Маниковского, подписанный сразу пятью генералами. А был ведь еще доклад Дурново, рекомендующий вообще не ввязываться в войну с кайзером. Тоже не слышали? Жаль! Пётр Николаевич – вот кто действительно был провидцем! Он предупреждал, что даже победа над Германией сулит нам крайне неблагоприятные перспективы. Россия будет ввергнута в беспросветную анархию, исход которой трудно предвидеть…

– Что же это получается? – Непенин выглядел, как ребёнок, которому авторитетно доказали, что Деда Мороза не существует. – Все всё знают, все говорят, предупреждают, и ничего не происходит?

– Ах, Адриан Иванович… Вы ведь всю японскую прошли, не так ли? Представьте себе, что с Вашим опытом и знаниями являетесь пред светлые очи государя-императора в 1904 году и рассказываете, что война с Японией – не легкая прогулка, и лучше в нее не вступать, чтобы избежать позора Цусимы, сохранить корабли, Порт-Артур, жизни солдат и моряков. Как думаете, послушал бы вас император, если министр Плеве в другое ухо нашептывает ему про маленькую победоносную войну, а статс-секретарь Безобразов – про возможность разгромить японцев силами охраны КВЖД?

– Так что же, ничего нельзя изменить?

– Почему же? – риторическим вопросом на вопрос ответил Распутин, – всегда есть выход. При самом плохом, трагическом раскладе… Мы точно знаем, что умрём, но можем попытаться сделать это с пользой. Не так уж мало, согласитесь…

– Да… Пожалуй, – задумчиво произнес адмирал, прикуривая очередную папироску, – и насчет разложения не воюющих экипажей – очень верное наблюдение. Собственно, если бы не прямой запрет на выход линкоров без высочайшего повеления…

– Высочайшего повеления не будет, Адриан Иванович. Если вы спокойно полистаете историю сражений, то заметите, что оно обычно запаздывало или предписывало действия, противоположные тем, что вели к победе.