Струны - Дункан Дэйв - Страница 9

• Предыдущая
• 9/97
• Следующая

— Сокращенное от “немецкой овчарки”, — продемонстрировал свою осведомленность Седрик. — Так ты что, тоже немец? Ты охраняешь бабушку?

— Нет. Мне ее не доверяют, опыта маловато и рангом не вышел. В институте есть пять человек, чье положение предусматривает охрану немцами, — старушка, конечно же, и четыре апокалипсических всадника — заместители директора.

— Пятеро? — поражение переспросил Седрик. — Пятеро в одном только Ми-квадрате?

— Не называй его так! Институт — и все. Да, пятеро — в одном ряду с Генеральным Секретарем, председателем совета директоров Ай-Би-Эм и спикером Парламента.

Седрик взгромоздил свою сумку на кровать и начал копаться в одежде.

— А зачем ты мне все это рассказываешь?

— Дело в том, что их уже не пять, а шесть. Будем знакомы, попрыгунчик, я — твой личный немец.

Полузалезший в брюки Седрик попытался повернуться и чуть не упал.

— Мой? У тебя что, крыша съехала? Да кто я такой? У меня не может быть охранника!

— Может. — Багшо встал с невидимого кресла, сладко потянулся и зевнул. — Два охранника — я и Тед Жиль. В будущем либо один, либо другой будет дышать тебе в затылок и наступать на ноги двадцать четыре часа в сутки. А ты будешь выполнять все наши указания — помнишь, внучек, что тебе сказала бабушка? С божьей помощью, мы сохраним тебя живым и здоровым, здоровым как физически, так и психически. Ты же, наверное, не против?

Шутит? Да нет, по лицу не похоже. Приходилось верить, что Багшо говорит вполне серьезно — или сошел с ума.

— Но я.., я же ничто, пустое место! Ты же вот и сам говорил — едва вылупился. Только-только из приюта, молоко на губах не обсохло.

— Верно, сынок, верно. Но зато твою бабушку впору заносить в книгу рекордов — ее ненавидят, как никого в мире.

— Бабушку? Ненавидят?

— Одевайся.

— Но кто…

— Одевайся! — повторил Багшо. — Вот доберемся до Института, и я представлю тебе список. Страниц на десять-двенадцать. Земные изоляционисты и фанатики от экологии, первопоселенцы и половина религий земного шара, люди, боящиеся, как бы Институт не отравил планету, люди, говорящие, что он делает слишком много, — и люди, говорящие, что он вообще ничего не делает. Люди, желающие его упразднить, и люди, желающие прибрать его к рукам. Люди, искренне верящие, что Институт уже открыл пригодные для жизни миры, и прочая, и прочая, и прочая. Одним словом — все психи, какие только есть на свете.

Голова Седрика просунулась сквозь дырку пончо.

— Только я-то здесь при чем? Багшо в отчаянии закатил глаза:

— Слышал когда-нибудь про троянского коня? А что, если тебя уже перепрограммировали? Что, если у тебя теперь одна-единственная цель в жизни — задушить почтенную старушку при первом же удобном случае? Откуда мне знать, я же в мозгах не читаю.

— Это невозможно!

— Невозможно? — Багшо сумел, несмотря на свои доспехи, изобразить нечто вроде пожатия плечами. — Без некоторой доли добровольного согласия, пожалуй, и невозможно.

Седрик натягивал носок на левую ногу, припрыгивая на правой.

— Вот видишь!

— Вижу? Ну и что же, интересно, я вижу? Не забывай, сынок, про средства массовой информации, одну из самых больших в этом мире сил. Гомогенизируй внучонка Матушки Хаббард, и тут же тысячи самых различных группировок наперебой станут приписывать это достижение себе. Ты — не более чем экстренное сообщение, готовое в любую секунду прервать обычную передачу.

Седрик с досадой захлопнул наново раскрывшийся рот. Нужно все-таки следить за собой.

— Ты хочешь сказать.., что есть люди.., что они готовы убить меня, просто чтобы подложить свинью бабушке?

— Подложить свинью? Или отомстить? Или к чему-нибудь принудить? Или вывести из игры? Тебе-то самому все это, скорее всего, без разницы. Не пройдет недели, и ты будешь трупом, а то и чем-нибудь похуже, это уж я обещаю. С какой это, скажем, радости она загнала тебя в Мидоудейл?

Засовывая ноги в туфли, Седрик вспомнил Гленду, двоюродную сестричку Пандоры Экклес, и Гэвина, чей отец был президентом Ай-Ти-Ти

, — и вдруг все понял.

— Нейтральная почва?

— Ну! Возможно, ты и не такой дурак, как можно подумать. Конечно же, некоторым из самых крутых групп — вроде клуба “Сьерра” — начхать на любые убежища и молчаливые договоренности, но в общем и целом питомник обеспечивал тебе приемлемую безопасность. А теперь ты вступил в игру. Финансовые средства Института почти безграничны, что делает тебя идеальным объектом киднеппинга. А похищаемые ради выкупа очень редко доживают до пенсии. — Багшо ухмыльнулся, явно наслаждаясь ужасом Седрика. — У твоей драгоценной бабу ли огромная власть, а значит, и мощные враги, эти товары отпускаются только в комплекте. У нее врагов больше, чем у кого-либо другого. Возьми, например, ЛУК.

— Лук?

— Я думал, ты только глупый, а ты к тому же и глухой. Побыстрее, нужно смываться отсюда к такой-то матери. Да, ЛУК. Она борется с ними уже многие годы — а ведь никто другой не выиграл ни одной схватки с ЛУКом. Если вспомнить, что эти места — собственное игровое поле ЛУКа… Ты что, и этого не знал? В Сампе имеются сотни мелких силовых центров, где-то — просто главари провинциальных банд, где-то организации посерьезнее, вплоть до остатков древних местных правительств. В Блу-Ридже есть даже шайка, называющая себя Конгрессом Соединенных Штатов. У них, кстати, очень приличная милиция.

И для спасения собственной жизни Седрик не мог бы сказать с полной уверенностью, сколько правды в этом монологе.

Багшо прекрасно это понимал.

— Отсюда до штаба ЛУКа меньше десяти миль, вполне естественно, что они считают все эти места своей территорией. Теперь-то ты хоть что-нибудь понимаешь? Маленький хорошенький Седрик вылетает из гнездышка, даже не успев толком просушить перышки, и садится прямо на край ящика с кошачьим выводком. Знай об этом ЛУК, ты лежал бы уже в хирургии. Нужно думать, он ничего не знает.

Седрик неразборчиво хрюкнул и начал заталкивать вещи в сумку. Боль в животе так и не угомонилась, тошнота — тоже.

— Так что запомни, сынок, что здесь — не мидоудейлский питомник и…

— Ну что ты привязался ко мне с этим питомником?!

Откинутый шлем немецкого костюма негромко пискнул; резкое движение лысой, блестящей головы, и перед глазами Седрика оказалась черная, еще ярче блестящая поверхность лицевого визора. Внутри там, конечно же, и дисплей, и динамики, и прочие навороты.

Через несколько секунд лицо Багшо появилось снова — мрачное и нахмуренное, вся недавняя веселость куда-то улетучилась.

— К нам гости. Бросай все это барахло. — Он открыл одного из индусов. — У тебя есть там что-нибудь ценное?

— Моя камера.

— Плюнь на нее. А что-нибудь невозместимое — всякие там вещички, дорогие как память?

— Только диски.

А ведь камера — бабушкин подарок.

— Диски бери, все остальное — брось. Твои шмотки не стоят своего обеззараживания. Да, чуть не забыл, нельзя оставлять никакой информации. Как там у тебя, есть какие-нибудь письма, дневники?

— Нет, — покачал головой Седрик; чувствуя скорее удивление, чем страх, он сжал в руке крохотный мешочек со своими личными записями и вошел, спиной вперед, в индуса. Багшо, не теряя времени, занялся подгонкой седла, наколенников, нагрудных и головных ремней; ловкие — несмотря на тяжелые перчатки — пальцы затягивали все пряжки туго, без малейшей слабины.

— Больно ведь, — недовольно пробурчал Седрик, чувствуя себя чем-то вроде арматурного прута в застывающем бетоне. Объятия прокатного индуса были совсем не такими страстными. Да и запах у этого был гораздо приятнее — чистый, свежий, вроде как только-только с завода. И размеры удобнее.

— Втяни подбородок, — рявкнул Багшо, сдавливая многострадальный живот Седрика толстым амортизатором. — Эта модель имеет гарантию на двадцать пять метров. Понимаешь, что это значит?

Не успел Седрик сказать “нет”, как очередной ремень накрепко сжал его подбородок, вывернув попутно шею.

• Предыдущая
• 9/97
• Следующая