Единственный ответ (ЛП) - Вернон Меган - Страница 36

— Почему? Что происходит? — спросила Моника, тяжело дыша.

— Кровяное давление у ребенка падает. Нам нужно сейчас же вытащить ее.

— Что? Я не понимаю. — Моника уставилась на меня широко раскрытыми глазами.

Я посмотрел на медсестер.

— Что вы имеете в виду? Давление падает? Что вы хотите сделать?

Медсестра сунула руку под халат Моники и пошевелила ею.

— Думаю, что у нас раскрытие около восьми. Если бы мы могли дать ей немного пика, мы бы получили раскрытие в десять.

— Какого, черт возьми, пика? Что происходит? — закричала Моника.

Я погладил ее волосы.

— Все будет хорошо, Мон. Врачи знают, что делают.

Я пытался ее успокоить, но понятия не имел, что происходит и что будет с Моникой или нашим ребенком.

Медсестра вышла из комнаты и вскоре вернулась.

— Мы собираемся дать Вам пиктоцин, чтобы ускорить процесс. Не хватает времени, чтобы сделать эпидуральную анестезию, поэтому нам придется делать все естественно. Нам нужно вытащить ребенка оттуда. Возможно, пуповина обернулась вокруг ее шеи. Чем дольше она там, тем больше риск повреждения мозга.

Глаза Моники расширились, ее грудь поднималась и опускалась, когда она смотрела на меня, ища ответы.

— Мы сделаем то, что лучше для Моники и ребенка, — сказал я, не отрывая глаз от Моники.

Медсестра ввела пиктоцин. Не прошло даже десяти минут, как Моника испустила леденящий душу крик:

— О, БОЖЕ, Я ЧУВСТВУЮ, ЧТО СЕЙЧАС ОБОСРУСЬ!

Я не знал, как воспринять ее внезапный крик, поэтому просто посмотрел на медсестру, которая сразу же засунула руку под халат Моники.

— Ага. Похоже, раскрытие десять и можно рожать. Я вызову доктора. — Она вытащила телефон из кармана халата и набрала номер.

— Трей, чертовски больно. Так плохо. — Моника уставилась на меня, тяжело дыша. Ее волосы прилипли к лицу, а нижняя губа дрожала.

Я пытался убрать волосы с ее лица.

— Это скоро закончится, детка. Я здесь. Скажи мне, что тебе нужно, чтобы я сделал.

Вошел доктор Штадтлер. Выглядел он так, как будто выпил слишком много чашек кофе.

— Ладно, похоже, пришло время для ребенка! — Он всплеснул руками и присел перед Моникой.

— Хорошо, мы будем считать до десяти, а затем я прошу тебя говорить десять, когда почувствуешь, что наступает схватка. Ты можешь сделать это, Моника? — спросил он, подняв на нее глаза.

Она слегка кивнула, сжимая мою руку, будто цеплялась за свою жизнь.

— Трей, мне нужно, чтобы ты держал ее левую ногу здесь, а Джина держала другую.

Я сделал, как сказал доктор. Свободной рукой я схватил Монику за ногу.

— Ладно, Моника, у тебя скоро схватка, тужься! — крикнул он.

Лицо Моники полностью покраснело, а ее ноги задрожали. Она кричала от боли в течение десяти секунд. Она сделала это еще пять раз, прежде чем доктор уставился на монитор, качая головой.

— Что? Что случилось? — спросил я, глядя на монитор и не понимая, что происходит.

— Она все еще довольно далеко и не хочет опускаться, но ее пульс падает. Нам нужно вытащить ее оттуда, — сказал доктор Штадтлер.

— Хорошо. Что это значит? Что нам нужно сделать? — спросил я.

— Я собираюсь попробовать вакуум с потугами, если это не сработает, тогда мы должны провести кесарево сечение.

Я кивнул, глядя на Монику и сжимая ее руку.

— Все будет хорошо. Мы сможем это сделать. Вместе.

Она уставилась на меня, тяжело дыша. Моника ничего не сказала, просто кивнула.

Еще несколько потуг, и доктор Штадтлер закричал:

— Головка. Этот день будет чьим-то днем рождения! Тужься последний раз, Моника! Не останавливайся сейчас!

Моника закричала. Все ее тело дрожало, когда она тужилась, и я наблюдал, как появился крошечный ребенок. Мой ребенок.

Доктор размотал пуповину и положил маленький розовый сверток на грудь Моники. Он похлопал ребенка по спинке.

— Давай, дорогая, дыши.

— Дыши, Овета. Дыши.

Нам с Моникой было тяжело придумать имя для нашей дочери. После поисков в течение нескольких дней мы, наконец, решили назвать ее Овета в честь Оветы Калп Хобби. Первого министра образования, здравоохранения и социального обеспечения США. Для нашего ребенка было логичным иметь политическое имя, которое имело отношение к образованию, потому что мы познакомились в колледже.

— Давай, Овета. Ты можешь это сделать. — Как только я произнес эти слова, Овета тяжело вздохнула, а затем заплакала.

— Она дышит. Она в порядке, — прошептала Моника, по ее лицу текли слезы.

— Она прекрасна, — прошептал я, целуя лоб Моники, затем наклонился, чтобы поцеловать дочь.

— Вы хотите перерезать пуповину? — спросил доктор Штадтлер, протягивая мне ножницы.

— Конечно, — сказал я и перерезал пуповину.

Я встал и посмотрел на Монику, когда ее глаза остекленели.

— Мон? Ты в порядке?

Ее глаза закатились. Громкий звуковой сигнал прозвучал из монитора.

— Моника?

— Свертывание крови! — кричала медсестра.

Мир двигался как в замедленной съемке.

Пришла одна медсестра и положила нашу новорожденную девочку в теплую кроватку, в то время как другая группа медсестер ворвалась в комнату. На лицо Моники надели кислородную маску, и доктор начал давить на ее живот, когда большие кровяные сгустки упали на пол под ней.

— Моника? — закричал я, когда меня оттолкнула другая медсестра.

— Что происходит? — спросил я, проводя пальцами по волосам, ожидая, когда кто-нибудь заговорит со мной.

— Сейчас она теряет много крови, поэтому мы пытаемся вытащить все сгустки. Если кровотечение не остановится, нам, возможно, понадобится переливание крови, — тихо заговорила со мной остановившаяся медсестра.

Я смотрел на Монику. Ее закрытые глаза. Кислородную маску на лице. Затем я посмотрел на свою милую маленькую дочку, которая лежала и плакала, удивляясь, где ее семья.

— С ней все будет хорошо? С ними все будет в порядке? — спросил я, сглотнув комок в горле.

Медсестра слегка улыбнулась.

— Все будет хорошо, мистер Чапмен.

Я сидел у кровати Моники, желая, чтобы ее глаза открылись. Мы говорили о том, что нужно кормить грудью Овету, но из-за потерянной крови Монике не хватало энергии или железа, чтобы сделать это. Не говоря уже о том, чтобы проснуться. Она спала часами.

Качая нашу маленькую девочку и кормя ее из бутылки, я больше всего хотел, чтобы Моника проснулась. Я не часто молился даже в церкви, но сейчас я молился невероятно сильно молился в надежде, что кто-нибудь услышит.

— Тебе идет отцовство, — сказал скрипучий голос.

Я поднял голову и увидел, что Моника смотрит на нас.

— Моника, ты очнулась!

Она улыбнулась.

— Едва. Это были адские роды.

— Да уж. Так и было. — Я погладил ее волосы свободной рукой. — Но маленькая Овета того стоила.

Я повернул нашу закутанную маленькую девочку к ней. Голубые глаза Оветы расширились, когда она высунула свою круглую голову из одеяла, в которое было завернута.

— Ты же понимаешь, что я все это подстроила, чтобы не менять первый подгузник, верно? — сказала Моника.

Я покачал головой.

— Должен был догадаться.

Тяжело сглотнув, я облизнул губы. Я готовился к тому, что собирался сказать, с того момента, как увидел, что обе наши жизни промелькнули перед глазами. Я думал, что потеряю ее. Я не хотел снова чувствовать это.

— Моника, мы мало говорили о свадьбе, но как ты относишься к этому сейчас? День свадьбы и день рождения? — спросил я.

Она подняла брови.

— Ты не можешь быть серьезным.

Я кивнул.

— Послушай, я могу все устроить. Мы можем подготовить все сегодня в часовне. Я уже поговорил с несколькими медсестрами об этом.

Она облизнула губы.

— Это звучит безумно. Разве ты не хотел большую свадьбу. Дом у озера Чапменов и все друзья губернатора?

Я покачал головой.

— Никакая роскошь и обстоятельства не имеют значения. Для меня важно знать, что ты станешь моей женой. Что у нас семья. Что я могу покинуть эту больницу с женой и дочерью. Что скажешь?