Все лестницы ведут вниз (СИ) - Чернышев Олег - Страница 11

Если скамья не занята, Аня по долгу сидела на ней, разглядывая как по голубому небу плывут утки. Да, она наблюдая отражение в воде, представляла, что утки плавают именно по небу: живому, рябистую и столь близкому, что можно было подойти к нему и опустить в его глубины руки. И так делала Аня: трогала голубое, влажное, приятно-прохладное небо своими руками; щупала его облака изнутри. Невероятное ощущение! Когда небо так близко, земля уносится прочь со всей той грязью, которой люди успели ее непоправимо испачкать, навеки осквернив.

Едва ли возможно предугадать мгновение, когда теснящая непогода настроения со всеми ее тревогами и довлеющими мыслями, вдруг расступается и словно перед глазами обнаруживает незримый, благотворный свет. Ему нет ни преград, ни препятствий; ничего вокруг не интересно ему, кроме грустных и беспокойных сердец, уставших от самих себя, от своего тревожного биения — загнанных в углы противоречий. И нет им, молодым и старым, отдушины, кроме незримого, благородного света, который делает каждый удар легким и приятным, прогоняя тревоги и сомнения.

Нет больше одиночество — мир пришел взглянуть на Аню; мир радуется ей, приветствует ее как свою родную, на долго потерявшуюся и где-то блуждавшую, самую любимую свою сестру.

Облокотившись на спинку скамьи, Аня, закрыв глаза, откинула голову назад. Она тоже радовалась вместе с ним: дружественно приветствовала его, открываясь ему всем своим добрым сердцем. Как прекрасны эти минуты! Жаль только, что коротки они и смехотворно редки, как волшебные сны.

***

Кто так хорошо может знать этот невзрачный городок, как не Воскресенская? Не нужно обладать феноменальной памятью, чтобы запомнить где какая улица проходит, с какой та или иная пересекается, и что в том или другом месте находится. Нет ничего сверх обыкновенного, чтобы знать несколько улиц и районов города, в котором центр и периферия практически представляют из себя одно и тоже — настолько он мал. Но в отличии от всех, Аня помнила каждый дом до мелочей, так сказать, в лицо; знала каждый угол двора, каждое дерево; знала детали, которые никто другой не замечает. Она бы и сама не обращала на них внимание, да помнила все досконально и каждое незначительное изменение бросалось в глаза, порой досадно и неприятно.

Может быть Аня предпочла бы видеть город застывшим, со временем не меняющимся. Она, возможно, более чутко, нежели остальные, как-то по-особому, по-своему чувствовала родной городок. Так или иначе, Аня каждый раз только утверждалась во мнении, что все новое сродни дрянной краске, которой закрасили прогнившую жестяную банку. В конце концов, ржавчина сожрет или отторгнет любой цвет, какой бы он не был. Ни чем, никогда и ни за что не избавиться от сути, от пугающих глубин, которые не лгут, но до поры молчат. Можно обманывать кого угодно, с бо́льшим успехом саму себя, но и тогда не будет большего для тебя чужака, чем ты сама.

Аня не считала себя единственной обладательницей правды, узревшей ту неясную суть, призрак которой далеко мелькал в воображении. Она также, как и все, была обманута — и гораздо хуже. С самого рождения она стала посмешищем, над которой глумиться весь мир — усмехается злорадная Судьба. Ее без спроса, без желания выволокли на эту грязную слизкую землю и сказали: «Иди, живи и радуйся». Часто, назло повторяли: «Радуйся, веселись, наслаждайся жизнью», но ведь Аня то понимала, что это низкая, мелочная шутка: слишком не смешная и обидная. Может быть кому-то там весело, но далеко не Ане. Невыносимо осознавать нелепость своего существования!

С несколько недель Аня, всякий раз спускаясь по Каменной, возмущалась, приходила в крайнее, но молчаливое недовольство от жалящей глаза зеленой прямоугольной вывески кофейни с черными буквами на ней: «Книжное кафе — Вкус мысли». Раньше, думала она, когда помещение пустовало и казалось совсем заброшенным, было намного лучше: эта улица города смотрелась искреннее, правдоподобнее, как и следует. Теперь же на ней появилась какая-та неестественная, приукрашенная ширма, подобно тому, как покрасили старый, осыпающийся дом: он скоро рухнет, его балки сломаются под тяжестью безвозвратного времени, а краска… Краска как злая насмешка!

Сейчас, находясь на другой стороне дороги напротив кофейни, откуда вышла средних лет женщина с пластиковым стаканом в руке, Аня стояла, пытаясь решить непростую дилемму: заходить, или нет. Одна мысль: появиться там, слиться с этой фасадной маской, оскверниться какой-то оскорбительной ложью, уже коробило ее посеревшую юную душу. Чем больше она размышляла об этом, тем назойливее ее брови наползали на глаза, а губы, напряженно сжимаясь, выпячивались вперед. Посмотреть со стороны: так девочка стоит на судьбоносном перепутье, решая ход дальнейшей своей жизни. Не будь ее лицо до того серьезным, что непременно вызовет улыбку у прохожего, можно было бы испугаться, подумав: как же это несправедливо, что на столь маленькое создание возложена такая непосильная задача.

В жизни она бы и не подумала туда заходить, если бы не заметила вывеску на двери: «Любая книга за 100 рублей». Дело же в том, что у Ани закончились непрочитанные книги, а к чтению — надо сказать — она пристрастилась, и произошло это ровно тогда, когда она решила стать сама по себе, то есть в период ее крутого преобразования.

Конечно, желательнее было бы как раньше: читать книжки с телефона, что Аню вполне устраивало, но как на зло, несколько месяцев назад заряд батареи стал столь же быстротечен, как школьные перерывы между уроками. Можно было и взять деньги у Ленки, пойти в местный книжный магазин, но разве есть что-то более противное и омерзительное, чем этот торговый центр со всеми его масками, ширмами и дрянными красками! И этот книжный магазин… Скверное место! Там обязательно какой-то продавец увяжется за Аней и будет наблюдать за ней, проходя по рядам и делая вид, что занят чем-то другим, но только не высматриванием нервной девочки между стеллажами книг. За Аней почему-то всегда особенно следят, и это она чутко замечала и жутко тому раздражалась.

Когда стала ясно, что Воскресенской все же придется идти в кофейню, она, громко выругавшись и добавив ко всему сказанному: «уроды», не глядя по сторонам дороги, пошла на другую сторону улицы.

***

Слух пронзил невыносимый звон над головой, когда Аня резко, с остервенением дернула на себя входную дверь. К двери сверху был прикреплен маленький бронзового цвета колокольчик, который всякий раз радостно приветствовал посетителя. Почувствовав на себе разрушительный гневный взгляд поднятой вверх рыжей головы, колокольчик мигом замер. Раздраженная предательским звоном, Аня с силой хлопнула дверь, от чего колокольчик судорожно, и явно уже против своего желания, забился как в предсмертной агонии.

Из-за стойки молча поднялось невозмутимое вытянутое лицо, замершее в ожидании потребительских требований юной посетительницы.

— Книги! — коротко сказала Аня, бросив в Николая заблестевший от бешенства взгляд. Он молча протянул руку в сторону помещения, по стенам которого беспорядочно висели полупустые полки.

Аня подошла к первой попавшейся полке, посмотрела на нее, потом на неподвижно стоявшего Николая, потом опять на полку, и снова на Николая.

— Вот только следить за мной не надо, — процедила Аня сквозь сжатые от раздражения зубы. Невозмутимый Николай скрылся за стойкой.

Присматриваясь к каждой книге, порой снимая с полки и листая, открывая содержание и кое-где наугад прочитывая абзац, она то становилась на цыпочки задирая голову, то приседала на корточки, а после, морщась поднималась в рост. Вскоре Аню охватило разочарование, а с нею явилась и небольшая обида — интересного ничего не попадалось. Она не искала чего-то определенного, да и почти все авторы — за исключением двух — были для нее неизвестны. Как обычно, она опиралась на свою интуицию, ведь та не раз верно указывала Ане на стоящую вещь. Так она нашла, к примеру, повесть о войне Андреева, которая поразила ее до глубины души каждой своей строчной, буквально пропитанной безумием и сумасшествием. Таким же методом Аня подобрала книгу одной австралийской писательницы о бедном новозеландском семействе, переехавшем в Австралию, история которой растрогала Воскресенскую без преувеличений, до слез, которых она стыдилась.