Генерал без армии - Тамоников Александр - Страница 8

Пулеметчик, сидевший в люльке мотоцикла, не стал дожидаться, пока созреют автоматчики, и окатил пленных, стоявших на обрыве, трескучей очередью! Он смеялся и давил на спусковой крючок. Пули сбрасывали несчастных в воду. Возможно, кто-то прыгнул сам, ведь дурной пример заразителен, а один шанс из миллиона лучше, чем вообще ничего. Кто-то бросился бежать вдоль обрыва, но охнул, повалился вниз, зацепился гимнастеркой за голый куст и повис на нем.

Ругался унтер-офицер. Дескать, что за вмешательство в дела расстрельной команды? Но возмущался он не очень убедительно. Несколько человек подбежали к обрыву, стали стрелять по всплывающим телам.

Шубин не решился отдать команду. Какой теперь смысл? Отомстить за ребят и погубить дело? У этих вояк должна быть рация, они поставят на уши весь район! Требовалось сохранять хладнокровие. Плевать, что думают остальные!

Никто не открыл огонь, бойцы ждали команды. Идиотов здесь не было, все понимали, чем чреват срыв. Но все равно противно было на душе. Люди отворачивались, сползали с косогора.

– Да ладно, командир, чего дурить-то? – проворчал Завадский. – Их больше, подавят они нас, только выдадим себя.

– Мы ничего не можем сделать, товарищи, зарубите себе на носу, – твердо сказал Шубин. – Проявим мягкотелость, двинем горой за справедливость и рискуем запороть дело. У нас своя работа, всем не поможем. Слушай мою команду! Воспользоваться переправой невозможно, она подорвана. Уходим влево. Немцы не могут занимать весь берег. Будем переправляться там, где их нет.

Группа растянулась вдоль берега, шла по дну канавы. За спиной опять раздавались крики. Прогремел нестройный залп. Видимо, немцы расстреляли вторую группу пленных.

Метров через триста начались заросли ивняка. Соваться в них было бессмысленно, только привлекать внимание.

Глеб выполз на обрыв, стал осматриваться. Берега были сильно изрезаны, обрывы чередовались с впадинами. Светлели полоски пляжей. Напротив громоздились глиняные уступы. Немцев здесь не было. Все они остались за излучиной.

– Четверо вниз! – скомандовал Шубин. – Раздеваемся, одежду в вещмешки, автоматы над головой. Проплыть надо немного, только середину. Дальше будет мелко. Пятеро остаются здесь. В случае опасности прикрывают.

Он отправился в первой партии. Люди спустились с обрыва по крутой тропе, быстро разоблачились, утрамбовали в объемистые вещмешки обмундирование и амуницию. Автоматы и мешки им пришлось держать одной рукой.

Течение было не сильное, но все равно сносило. Бердыш оступился и ойкнул. Ворчал Юрка Малинович. Мол, уж лучше марафон пробежать, чем вот так, в полную неизвестность, в омут головой.

Вода была прохладной. Дно реки ушло из-под ног Шубина. Он греб одной рукой, хватал воздух. Ему не хватало кислорода, груз тянул вбок. Несколько раз он глотал воду, испытывал приступы паники, за бойцами уже не следил, пытался справиться с собой.

Глеб сначала не понял, во что уткнулся. Рыба, что ли? Объект был крупный, мягкий, податливый. Желание разжать руку было нестерпимым. Всплыл труп с перекошенным лицом, в полумраке скалились зубы. Шубин шарахнулся от него, как от холеры, отплыл в сторону, наглотался воды и тут же столкнулся еще с одним. Это был молодой парень в рваной гимнастерке. Волосы слиплись, в распахнутый рот наливалась вода.

Расстрелянные красноармейцы плыли по течению. Дорожки живых и мертвых в этот час пересеклись. Сзади кто-то сдавленно вскрикнул. Да уж, неприятная встреча.

Шубин подался вперед, стал яростно грести. У него стали возникать серьезные проблемы с дыханием, но тут он почувствовал ногой дно.

Потрясенные пловцы выбирались на берег, бежали под обрыв, матерясь сквозь зубы, развязывали мешки. Немцы в эти края еще не забрались. Глеб замахал рукой, сигнализируя товарищам, находящимся на другом берегу. По реке все еще плыли тела, смотрели в небо незрячими глазами.

До Утиного Брода осталось не больше километра. Карту в землянке у комполка Шубин помнил. От моста на юго-запад, по гипотенузе. Хоть тресни, других населенных пунктов в округе не было. Когда за опушкой обозначилась деревня, у старшего лейтенанта не возникло никаких сомнений в том, что она-то ему и нужна.

Крохотный населенный пункт лежал в низине, окруженный хвойным лесом. Невзрачные избы прятались под сенью яблонь и рябин. Из ночного мрака проявился кривобокий плетень, заросший бурьяном. Улица как таковая в поселке отсутствовала. Дома стояли в хаотичном порядке, к каждому участку вела своя тропа. Огороды обрамляли кусты малины и смородины. Справа возвышалась силосная башня, до середины кирпичная, выше – сбитая из почерневших досок.

Проявилось строение, ближайшее к башне. Его маскировали деревья, но в полумраке выделялись светлые наличники.

Бойцы шли по опушке, держась кустарника. Башня выросла, превратилась в уродливое щербатое сооружение. Этим образцом сельского зодчества люди давно не пользовались. Дверь была выломана, под фундаментом валялись битые кирпичи.

Разведчики двигались по двое, короткими бросками. Они ныряли в траву, поднимали головы, слушали. Деревня спала, если в ней имелось кому спать. В лесу покрикивал неспящий филин, в разбросанной соломе стрекотал кузнечик. Стоило Глебу замереть, настроиться на эту тишину, и по плечам его поползли мурашки.

Облака закрыли луну и звезды. Ночь была безветренной, природа погружалась в какой-то ленивый анабиоз.

– Немцев нет, товарищ старший лейтенант, – прошептал Клим Шемякин. – Ни машин, ни мотоциклов, ни даже повозок.

Но вставать в полный рост старшему лейтенанту не хотелось. Кошки скребли на душе. Легкий ветерок все же присутствовал, пригнал сладковатый запах, слабый, мимолетный, но этого хватило, чтобы горло сжалось. Удивляться не стоило, весь район представлял собой бесконечное кладбище под открытым небом.

– Пошли, парни.

Группа переместилась за силосную башню. Запах гнили усилился. Завадский чуть не сверзился в яму, забитую протухшей травой, и душевно высказался по этому поводу.

Разведчики просочились через кустарник, рассредоточились вдоль продолговатого сарая. Заходить в него им решительно не хотелось. Ограда практически отсутствовала. Возник двор, заваленный каким-то хламом. Слева грядки, справа, вдоль уцелевших секций забора, понурые садовые деревья. Обозначилось крыльцо, пара окон, задернутых изнутри занавесками. В избе горела свеча.

Малинович по команде Шубина подполз ближе, перебежал за остов телеги с вывернутыми оглоблями, затем рискнул приблизиться к крыльцу, присел на корточки. Фигура бойца сливалась с темнотой.

Он шевельнулся, прогулялся за угол, потом вернулся, припустил обратно и доложил:

– Есть там люди, товарищ старший лейтенант. Мужики, двое или трое, черт их знает. Ждут чего-то, тихо бухтят меж собой не поймешь о чем. На той стороне окно открыто, окурок из него вылетел.

– Нас они ждут, – проворчал Шемякин. – Немцы нагрянут, эти ребята через заднее окно эвакуируются и в овраг шмыгнут. Только фрицы вряд ли появятся. Ночь на дворе, да и выгребли они уже все из местных сусеков.

На другом конце деревни загавкала собака, сон плохой увидела, но быстро охрипла и замолкла.

«Вроде все в порядке, в избушке партизаны товарища Антонова ждут гостей. Или что-то не так? Хоть тресни, не могу понять», – подумал Глеб.

– Все спокойно, товарищ старший лейтенант, – подал голос Шемякин. – Наши это, партизаны. Разрешите, мы с Завадским сходим, удостоверимся? Пароль и отзыв помним, хозяин дома – Сурков Михаил Евграфович.

– Давайте, – сказал Шубин. – А мы, если что, подстрахуем.

Двое, пригнувшись, побежали через двор. Мяукнула кошка, материализовалась из темноты и юркнула в щель под штакетником. Завадский споткнулся, шикнул на ни в чем не повинное животное. Ничто не менялось в окружающем пространстве. Боец поднялся на крыльцо, постучал в рассохшуюся дверь. Шемякин остался во дворе, скинул с плеча автомат, исподлобья озирался.

Долго ждать не пришлось. За дверью прозвучал настороженный голос. Последовал обмен какими-то репликами, дверь со скрипом открылась.