Ушастый призрак (СИ) - Матуш Татьяна - Страница 21

В соседней комнате... или кухне, черандак толком не понял, тихонько звякнул какой-то агрегат, похожий на паровой котел. Алена вздрогнула, выругалась сквозь зубы и поспешила туда. А духа словно магнитом притянуло к интересной плоской штуке, в которой творились такие дела!

На взгляд и на ощупь (насколько он мог пощупать в его нынешнем состоянии) это было стекло. Черное, квадратное, без грана волшебной силы, но полное до краев силой иной — дух с ней раньше не сталкивался и понятия не имел, почему мертвая, точно мертвая штука казалась такой живой. Как... намоленая икона, честное слово!

Как будто ведьма сутками не выпускала ее из рук, а когда спала, клала под подушку.

Черандак так увлекся, что позабыл об осторожности, и голос ведьмы прозвучал как церковный колокол или провороненный петушиный крик — парализуя:

— Как интересно! Вроде сегодня не новый год и не день рождения, а такие подарки сами в руки падают. Ты чье?

Ведьмина сила спеленала мягко, как сыромятный ремень. Вроде и не жмет — и не выбраться.

— Ну? Вижу, что не домовой, а кто? Отвечай, когда ведьма спрашивает!

Не подчиниться было нельзя, вопрос иерархии. Духи склонялись перед ведьмами, даже чужими — и черандак тихонько, на грани звукового порога, просвистел:

— Водяной я. — "Госпожа" не добавил, а было положено. Но вот как-то не добавилось. И это ощущалось очень правильным. Словно само слово не выговаривалось, царапало.

— Водяной? — Протянула ведьма, — и где ж ты тут обитаешь? В унитазе или в стиральной машине?

Дух понял едва ли половину слов, но прозвучало насмешливо и обидно. Злость помогла совладать с путами. Он дернулся раз, второй. Что-то лопнуло с сухим треском, черандак отлетел к окну и мгновенно всосался в щель, плохо понимая, что делает... но отлично понимая, что делает плохо. И немедленно сообразил — почему так.

Вслед ему полетел комок сырой силы нервной и озадаченной ведьмы. Чего уж она там хотела — непонятно, скорее всего, это было простое, как мычание: "Да пошел ты!". Но черандак почувствовал тяжесть. Туманная сущность его сначала обернулась водой и обрушилась небольшим водопадом на разбитую под окнами клумбу, а потом он с изумлением, переходящим в оторопь сообразил, что стоит на двух ногах. Человеческих ногах. И, покачиваясь, разглядывает пеструю мозаичную стену перед глазами.

Вот так дела! А если бы он обернулся секундой раньше? И косточек бы не собрали, домина-то отгрохан...

Он посмотрел вверх и почувствовал, как подкашиваются ноги.

Разговор опять получился какой-то мутный. Хотя... а чего она ждала? Эта "двоюродная бабушка", где она была, когда родная дочь, беременная, сидела в общежитии, тише воды, ниже травы, чтобы комендант не увидела и не выгнала? Когда врачи ничего не смогли, хотя ничто не предвещало... Когда Соню оформляли в дом малютки?

Наконец, когда мама, вторая и настоящая мама Юля взяла ее на руки и объявила, что это ее дочь — ведь отговаривали всем миром: молодая совсем, ни образования, ни нормальной работы, только замуж выскочила, своих еще нет — куда такая обуза, чужой ребенок, да еще с неизвестной наследственностью. А если мужу не в ноздрю будет? Но ведь встала намертво и отстояла. Никого не послушала. Никому не позволила отнять.

...Соня невольно улыбнулась. Мама Юля обожала строить из себя нежную и трепетную газель, не приспособленную к реальной жизни. И долгое время Соня этому верила. Но на работе ее научили не доверять первому впечатлению. Коллеги так и говорили: "Есть два вида информации. Один — это таблица умножения. Вторую нужно проверять".

А по результатам проверки выходила не газель, а совсем другой зверь: сильный, умный и способный за свою стаю... да на все. Без ограничений. Что ж, хорошо, что такая сила на ее стороне.

Соня была иррационально, но абсолютно уверена, что уж кто-кто, а мама Юля ее поймет и поддержит. Что бы не говорила эта странная двоюродная бабушка. И — что бы не думала по поводу Сониного ребенка сама мама Юля. Просто поддержит Соню, чего бы та не решила. Просто встанет за спиной — скалой, которую не сдвинуть с места. И все будет легко.

Легко быть сильной и неуступчивой, когда за спиной скала.

Большие напольные часы в гостиной показывали без семи шесть. Почему-то ужасно захотелось клюквы в сахаре. Рот наполнился слюной, Соня почти почувствовала сначала нестерпимую сладость, а потом вполне терпимую кисель.

Круглосуточный магазин был тут же, в двух шагах, в соседнем дворе, и клюкву в сахаре там точно продавали.

Соня даже переодеваться не стала — кому какое дело до того, как она одета, если на карточке достаточно денег, чтобы расплатиться за все, что она положит в корзину?

Это было глубоко неправильно, но, после почти трех лет жизни перед камерой, с безупречностью, возведенной в квадрат и в куб, она откровенно наслаждалась возможностью валяться на диване растрепой, в растянутых трениках, без макияжа и с "гулькой" на голове, и особенно — возможностью в таком же виде выйти на улицу.

То, что никто, вообще никто не признавал в ней знаменитую Софью Понашевскую, звезду четвертого регионального канала, было за гранью добра и зла. И почему-то невероятно нравилось.

Соня сунула ноги в дорогие, кожаные но нарочно простые босоножки без каблуков, накинула на футболку легкую ветровку, проверила ключи и карточку и вышла за двери.

В подъезде было прохладно и пусто. И — тихо. Через полчаса дом оживет: в окнах зажжется свет, потянутся в сторону небольшого и пока незастроенного пустыря "собачники". Чуть позже начнут порыкивать моторы машин. Следом потянутся в сторону парка молодые мамы с колясками.

Но сейчас здесь было тихо, и Соня не стала нарушать тишину, вызывая антикварный, дребезжащий лифт. Четвертый этаж, говорить не о чем!

Консьержа в доме оплачивали вскладчину, поэтому крепкий, едва-едва пенсионный мужчина не спал и не курил на рабочем месте, а бдительно нес службу в специальной "будке". Увидев ее, он приветливо кивнул:

— Доброе утро, Софья Павловна. Рано вы...

— Не спится, — беспечно пожала плечами Соня, — с вечера начала фильм смотреть, потом не оторваться, потом четыре утра, а потом и не уснуть.

— Вот, супругу пожалуюсь, что вы режим не соблюдаете, — шутливо пригрозил консьерж.

Соня тихонько рассмеялась, запрокинув голову. Угроза была и впрямь смешная. А все из-за стереотипов, которые правят миром. Почему-то все соседи считали, что если мужчина привез в престижный дом жену, и эта жена не ходит на работу, значит мужчина ее содержит. А еще это значит, что стоит такой женщине пригрозить недовольством мужа, так она немедленно напугается и серебром рассыплется...

Деньги у Сони были свои и квартира принадлежала ей. На телевидении очень хорошо платили, и родители помогли. Так что мужа она выбрала по любви. А что денег у него было пока не густо, так ведь это — пока. Да и — не выйдет из Сережки миллионера, тоже ничего страшного. Из Сони уже почти вышел. Не все ли равно, кто в семье деньги зарабатывает. Главное, что они есть.

"А с деньгами и любовь надежнее..." цинично подумала женщина и улыбнулась уже иначе, холодно, профессиональной репортерской улыбкой. Улыбкой человека, который все подвергает сомнению. "Если твоя мама сказала тебе, что любит — верь. А если кто-то другой — проверь".

На улице было уже совсем светло и не жарко. Солнечный диск висел где-то на полпути в небо, и пока его закрывали высотки, оттого во дворе-колодце стояла приятная прохлада. Ветровка оказалась в тему, в последнее время Соня отчего-то мерзла.

Она немного постояла перед домом, соображая, как лучше поступить — и свернула под темную арку. Так было гораздо ближе, а криминальные элементы... Ну откуда им взяться в шесть утра? Все элементы давно подушки обнимают и десятый сон видят.

То, что она фатально ошиблась, Соня поняла почти сразу, когда от темной стены отделилась высокая, чуть сутулая фигура мужчины в черных джинсах и короткой куртке.