#Розовым мелом (СИ) - Муравская Ирина - Страница 16

С её кривым графиком и чёрт ногу сломит. Идиотская проститутская работа. После той борделевской халупы, из которой я её забрал, начинающая бесить меня всё больше и больше.

Сильнее бесит только то, что произошедшее, как видно, ничему её не научило. Я прекрасно знаю эту гордячку, как и знаю, что я последний человек в списке, которому бы она решилась позвонить. Из чего следует вывод, что больше претендентов на роль «спасителя» у неё не было. И вот что бы она делала, если бы я не приехал?

Поднимаюсь на этаж размышляя о том, как сделать так, чтобы её вежливо попёрли из этого дешёвого притона, раз сама она не торопится. Лифт скрипит и замирает, сообщая что приехал. Достаю ключи, пока с лязгом открываются металлические, исписанные маркером створки, и нос к носу сталкиваюсь с Зои.

Одетую по погоде и стискивающую ручку громоздкого чемодана на колёсиках.

— Далеко ли собралась, девица-красавица? — интересуюсь подозрительно.

— Я съезжаю.

Надежда незаметно улизнуть тает, как клёклый снег под мартовским солнцем.

Вместо этого перед взором вырисовывается хмурое лицо Ильи, выходящего из лифта.

Замирает специально так, что не проскочить в кабинку. Не дождавшись пассажира автоматические двери закрываются, унося скрипуна куда-то вниз, на очередной вызов.

— Интересно. И куда же ты собралась съезжать? — холодно интересуется он.

На вокзал. На лавочку во дворе, главное, чтоб та в другом городе была. В хостел.

Комнату в коммуналке найду, в конце концов. Можно с армянской семьей на пятьдесят человек, где мне выделят крохотный уголок у батареи. Куда угодно. Лишь бы больше ни минуты не оставаться с ним наедине.

— От тебя подальше, — честно отвечаю я.

— Это вряд ли, — колёсики отрываются от пола, и чемодан возвращается в квартиру. Прежде чем успевает созреть шальная мыслишка, что в целом можно сбежать и так, фиг с ними со шмотками, следом хватают и меня. Хватают как карманную собачку, подмышку, утаскивая следом за вещами и с ноги захлопывая за нами входную дверь. Опять ловушка.

— Отпусти! — то ли прошу, то ли пищу я, когда мы оказываемся в гостиной.

— Да как скажешь.

— А-а! — вырывается жалобное при столкновении спины с жёстким диваном. — Сдурел? Нельзя так швырять людей! Они имеют свойство ломаться! — потираю шею.

Кажется она хрустнула, когда башка резко мотнулась. Чуть язык себе не прикусила.

— До свадьбы заживёт.

— Чьей?

— Чьей-нибудь. Нашей, — мою ногу бесцеремонно задирают, чтобы расстегнуть молнию на обуви. Смущённо одергиваю задравшуюся юбку платья, что не остаётся незамеченным. — Серьёзно? То есть всю ночь в трусах крутиться — это нормально, а сейчас стесняешься? — кривится он, принимаясь за второй сапог. Заканчивает. Нетерпеливо щёлкает пальцами, указывая на пальто. — Раздевайся, — это приказ? Ага, разбежался. Не шевелюсь. — Раздевайся, говорю, — тишина. Меня хватают за руки и переводят из лежачего в сидячее положение, насильно стягивая верхнюю одежду.

Молча всё сгребают в охапку и, тормознув на пороге, швыряют в глубину коридора.

Слышу грохот встретившихся со стенкой в прихожей каблуков. Нормально вообще?

— Какого чёрта, Илья? — сижу в глупейшей позе как игрушечная кукла: ноги в стороны, руки в растопырку. Сижу и смотрю на него широко распахнутыми обалдевшими глазами.

— Пояснительную бригаду, — в комнату преспокойно возвращаются, замирая напротив во весь свой богатырский рост. Если бы мы были незнакомы, я бы его боялась. Слишком уж грозно выглядят вздувшиеся мышцы и выглядывающие из закатанных рукавов рубашки татуировки. Такие типажи в фильмах обычно играют плохих парней, тусящих ночами в байкерском баре.

Но я его не боюсь. Я его не понимаю. И неясно, что хуже.

— Дай уехать.

— Нет.

— Да ты же сам гнал меня всеми способами!

— Вот и надо было уходить когда гнал. Теперь поздно.

— Что значит: поздно? Поздно для кого? — раздражённо вскакиваю с места. — Слушай, меня заколебало всё это. Я могу мириться с оскорблениями, к ним не привыкать, опыт колоссальный, но не с домогательствами! Уж уволь, извини.

Хочу проскочить мимо него, но меня без труда ловят и насильно усаживают обратно.

— Домогательствами? Ничего не попутала? Тебе показать, как выглядят домогательства?

— Да не надо ничего показывать. Просто оставь меня в покое!

Несколько томительных секунд на меня взирают сверх вниз. Словно взвешивают «за» и «против».

— Ты бы только знала, как я и сам этого хочу, — невесело вздыхает Князев, опускаясь передо мной на корточки. — Но не могу.

Сердцебиение учащается против воли. Жадно захватывают воздух носом, ощущая подступивший к горлу к ком.

Зачем он это делает?

Что за новая такая фишка нарисовалась?

Наскучило сраться, решил зайти с другого ракурса?

Как это теперь называется: соблазни и посмейся?

Типа будет что потом обсудить с долбанутыми друзьями за пивчанским? «Слышь, ты бы видел как она поплыла! Можно было просто поманить пальчиком, всё равно бы побежала». Это жестоко. Хотя бы по отношению к той детской влюблённости, что когда-то во мне жила.

Смотрим друг на друга в повисшей тишине. Томительная пауза действует на нервы не хуже, чем его выбивший меня из колеи флирт утром. Стараюсь изо всех сил игнорировать губы, которые только вчера… Тпру. Стоп. Нет, Крамер. Чтоб никаких подобных мыслей! Вытряхни их немедленно из пустой черепушки. Не получается так, побейся об стену, но чтоб даже не думала!

«Гордость. У тебя есть гордость, дура», кричит здравый смысл. «Неужели позволишь этому расфуфыренному павлину, что гнобил тебя большую часть жизни манипулировать собой? Вон, весь аж как красиво чуть ли не на коленях распластался. Прям сексуальный пушистый саблезубый котик, куда б деваться, но не ведись на провокацию. Он тебя ненавидит. Вспомни. Он сам тебе это не устаёт повторять. Не-на-ви-дит».

Помню. Сложно забыть.

— Чего ты хочешь? — спрашиваю я негромко.

— Честно? — задумчиво хмыкает Илья, сцепляя руки в замок и кладя на них подбородок. — Тебя.

Меня, кажется, парализует.

— Зачем?

— Потому что это не лечится.

— Что не лечится?

— Моё к тебе влечение.

Нет. Вот сейчас. Сейчас точно парализует.

— Признавайся, ты пил? — и голосовые связки в том числе. Откуда хрип?

Отрицательное мотание головой в ответ.

— К сожалению, нет. Это бы сильно облегчило дело.

«Уходи. Уходи вот прямо сейчас. Здесь становится слишком сложно и опасно», продолжает подгонять меня здравый смысл. Собственно, да, всё по делу. Кто я такая, чтобы ему перечить?

Пытаюсь встать, но третий раз плюхаюсь обратно на диван. Меня удерживают, фиксируя за колени.

— Дай пройти, — прошу спокойно, но на деле от этих прикосновений хочется впасть в истерику. — Пожалуйста.

— Не дам.

Не ведись, Крамер. Не ведись. Он просто играет. Он всегда играет.

— Слушай, — стараюсь звучать максимально равнодушно. Так же как и он все эти годы. — Ты хотел, чтоб я станцевала? Давай станцую. Авось отпустит, — прям слышу как моё внутреннее «я» начинает орать благим матом: «Че-е-его? Ты хоть слушала, дубина ты стоеросовая, что я только что тут втирала? Перед кем распиналась? Какой к чертям собачьим танцевать?» — А потом как в сказке: в полночь Золушка театрально сбежит. Но в этой версии принц не станет её искать. Ну а дальше по шаблону: и жили они долго и счастливо.

Князев молчит. Долго, томительно. После чего чуть приподнимается, замирая так, что наши губы оказываются на одном уровне. Моё сердце уже заходится не на шутку.

Надеюсь, ему не слышно, как оно долбится об рёбра.

— Вот принцы пускай и не ищут, — он улыбается. Глазами. Невероятно. А он так умеет? — Ты, может, и принцесса, но я точно не из этой оперы.

— Не спорю. Ты скорее та самая мерзкая сводная сестричка, — тяжело говорить гадости, когда тебя сбивает с ног мужской запах. Мягкий, без примесей посторонней химии. По-хорошему животный. Неосознанно будящий инстинкты, которые будить как раз-таки и нельзя.