Пораженец (СИ) - "Д. Н. Замполит" - Страница 57

— Ну, фон Мекк тебя и так возьмет, но у меня есть предложение получше.

— Весь внимание.

— Викжель.

— Да ты с ума сошел! Я с ними только и цапался!

— Вот и хорошо, там тебя знают, как крепкого специалиста.

— Ну и зачем я в профсоюзе?

— А чтобы управлять всеми железными дорогами страны. Потому как через полгода у Викжеля будет больше власти, чем у МПС.

— Да там нечем управлять будет!

— Вот и сделай так, чтобы было чем.

Он кипятился еще полчаса, но я видел, что согласится. А потом Вася рассказывал про Думу, про разговоры на работе, в ресторанах и клубах. Везде, везде витал дух ожидания перемен.

Центристы усиленно вербовали сторонников, хотя и так имели примерно половину голосов. Следом блок создали правые, но раза в три меньше. На эту движуху в духе традиционной для Латинской Америки вражды прогрессивной и консервативной партий неодобрительно взирали левые — примерно сотня депутатов. Некоторые из них, как тот же адвокат Керенский, с причмокиванием сожрали масонскую наживку и сейчас витийствовали в салонах.

А война шла сама по себе, как бы фоном.

Из Ставки в Минске время от времени приходили сообщения о положении на фронтах. Газеты писали то о невиданных бронированных машинах на Сомме, то о неограниченной подводной войне, объявленной Германией, то о наступлении британских союзников в Палестине. Тогда же впервые прозвучало название “Еврейского легиона” — подпольной организации колонистов.

В Питере же великие князья вымогали у Николая конституцию, а пятнадцатого октября оставшаяся неизвестной добрая душа пристрелила Распутина прямо в ресторане. Всю осень Дума истерически требовала создания ответственного перед ней, а не перед царем кабинета министров. Даже мать Николая и британский посол высказались за отставку Трепова, а уж что говорили в очередях у булочных! Все напоминало перенасыщенный солевой раствор, не хватало только бросить в него песчинку, чтобы началась кристаллизация.

Песчинкой стала кончина императора Франца-Иосифа. И без того разогретый в продовольственных очередях народ получил новую тему — “У австрияков сам помер, а мы чего ждем? Долой царя!”

В Питере хвосты за хлебом трансформировались в митинги и демонстрации. Люди были крайне обозлены — ладно бы еще перебои в конце зимы, но карточки ввели в октябре, когда убрали неплохой урожай! Власть опять же ничего лучшего не придумала, как выдать несколько угрожающих распоряжений и выслать патрули из учебных команд запасных полков.

Тридцатого октября в столице начались стачки, в первый же день забастовало свыше двухсот тысяч человек, а Государственная Дума создала свой Временный комитет. Как только я получил об этом телеграмму, немедленно созвал всех наших в Центросоюзе.

Вот она, гвардия “практиков” — Красин, Савинков, Губанов, Федоров, Медведник… Нет только Коли Муравского и Гриши Носаря, они в столице, держат руку на пульсе.

— О событиях в Питере все в курсе? Отлично. Тогда всем комитетам и ячейкам сигнал “Воздух”.

Они вздрогнули, хотя готовились к этому дню всю жизнь.

— Вы уверены? — спросил Красин, не из сомнения, просто уточнить.

— Да. Пришло наше время.

— Всем? И точно “Воздух”, не “Рубин”?

— Точно. Власть мы сейчас не возьмем, поэтому пока стоим в тени, учимся, пресекаем столкновения. Пусть первыми в атаку идут кадеты и иже с ними.

— А как только они завалят дело, включаемся мы, — резюмировал Савинков.

Я оглядел ребят. Ни тени сомнений у Ивана и Егора, уверенность у Бориса и Леонида. Только у Савелия скепсис во взгляде, но он в любом случае будет выполнять решения большинства.

— А остальные члены Исполкома? — все-таки спросил Губанов. — Старик, Гарденин, Исай, Кропоткин?

— Они в Швеции, оттуда не видно. Сообщения им отправлены, но пока туда, пока обратно, а время терять нельзя. Так что можешь считать это моим личным приказом, хоть это и авторитарно.

Уже со следующего дня профсоюзы начали устанавливать контроль над типографиями, связью и железными дорогами. Советы рабочих депутатов одновременно появились в Москве, Киеве, Харькове, Ростове, Баку, Екатеринбурге, Владивостоке, Казани и других городах. Пошел поток газет и листовок в расквартированные там войска.

— Таким образом, через день после вскрытия первых тайников, — докладывал Медведник, — мы будем иметь отряды с пулеметами. Вооружение винтовками частичное. Главные силы — на Пресне, в Хамовниках, Симонове, Замоскворечье. Дальнейшее будет зависеть от позиции запасных частей.

— Особые команды созданы, в основном, из сторожей Центросоюза и Жилищного общества. Цели намечены, разработаны, потребуется три-четыре часа после сигнала к началу, — дополнил Савинков.

— Комитеты работают, наблюдение у казарм и полицейских участков налажено, правительственные объявления срывают, — отчитался и Красин.

Второго ноября в Питере казаки отказались разгонять колонны демонстрантов, шедшие с рабочих окраин. Командующий войсками округа Хабалов отдал гениальное распоряжение — развести мосты, при замерзшей-то Неве! По его же приказу охранка попыталась арестовать известных активистов и агитаторов, но с минимальным успехом — большинство за два дня до того перешло на нелегальное положение. Кое-где попытки “взять смутьянов” вылились в перестрелки, причем не всегда в пользу полиции.

Со стрельбой у власти вообще не сложилось. Поначалу попрятали оружие от основной массы запасных, а когда потребовалось вывести на улицы военную силу, одних учебных команд против сотен тысяч бастующих оказалось мало. Попытка разогнать демонстрацию на Знаменской площади выстрелами привела лишь к тому, что “верные правительству части” шустренько ретировались, когда у них над головами дали несколько очередей из пулеметов.

Московский военный губернатор Мрозовский запретил газетам печатать телеграммы из Петрограда — и газеты вообще не вышли. Зато вышли тысячи и тысячи листовок — в дело пошло все, от “польских чемоданчиков” до типографии Сытина. И события понеслись вскачь.

На следующий день за Питером Городская дума в Москве сформировала Временный комитет, а в рабочих районах власть взяли Советы.

Третьего ноября я стоял на ступеньках здания Думы и смотрел, как с Моховой, мимо Гранд-Отеля шла первая колонна студентов. Красные знамена, молодые лица, свободно звучащие “Вихри враждебные”. Следом за ними к крыльцу толпами валили люди. Кто-то воткнул красные флаги в держатели на углах здания.

— Товарищи! Армия пойдет с нами! Решительно действовать!

Бурные, несмолкающие аплодисменты. Время ораторов. Но армия да, здесь — в толпе мелькают офицеры, уже с красными бантами.

— По приказу Мрозовского перекрыты мосты! Позор!

А толку-то, генералу бы лучше занять телефонную станцию, но — старая школа, мосты важнее. Мы развернули штаб по соседству с Думой, в здании Исторического музея — к неудовольствию его персонала — и принимали звонки от районных и заводских комитетов.

— Колонна с заводов Бари прошла Таганскую заставу! Городовых и жандармов нет!

— С Пресни миновали Кудринскую! Войска бездействуют, казаки развернулись и ускакали!

— Зубовская перекрыта войсками!

Гул на улице взметнулся до небес, от криков “Ура!” шарахнулись кремлевские галки. Я глянул в окно. Подошла первая группа симоновцев, и уже через полчаса красный от мороза Митя докладывал штабу:

— Отряд принял под охрану Думу и Совет, караулы и пулеметы расставлены.

— Как прошли? — обнял я сына.

— Как нож в масло! Войска расступаются, полиция прячется. Только на Солянке пристав пытался остановить, потребовал документы.

— А ты что?

— “Сказали не показывать!” Он секунду подумал и спрашивает: “Кто сказал?”, а я — “Сказали не говорить!” — весело засмеялся Митя. — Ну и пока он ушами хлопал, отодвинул его и пошли.

Я глянул на четверых ребят с винтовками у него за спиной. Знакомые лица…

— Торпедовцы, из футбольной команды, — ответил на мой взгляд Митя. — И динамовцы тоже с нами. А “Локомотив” на вокзалах.