А в городе звёзд не видно… (СИ) - "Нельма" - Страница 3

Вся одежда на нём, но нет уверенности, что получится твёрдо стоять на ногах с таким головокружением и подступающей тошнотой. Взгляд невольно снова скользит по ней: из-под одеяла выглядывает оголённое хрупкое плечо с врезавшейся в него светлой лямочкой белья, которую тут же хочется стянуть, даруя полную свободу полупрозрачной коже.

Он не может вспомнить, как и когда они уснули, трёт слипающиеся глаза и массирует пальцами виски, надеясь немного прояснить события ночи после того, как она спрашивала что-то про звёзды. Его губы расплываются в улыбке: подобные разговоры всегда в её стиле, независимо от того, где они находятся и сколько уже выпили.

Аккуратно отодвинувшись подальше от прижимающегося к нему и источающего тепло тела, он слезает с кровати, покачивается, хватается рукой за изголовье, чтобы не упасть. Давно не приходилось напиваться до такого состояния, но судя по тому, как спокойно и приятно на душе, оно того стоило.

По пути к кроссовкам и куртке, валяющимися под подоконником, он наступает на скомканную голубую тряпку, кажущуюся смутно знакомой по прошлому вечеру. Платье с нелепыми рюшами и бантиками, совсем кукольное, но ей невероятно шло, — нестерпимо хотелось залезть под него, несмотря на то, что обычно подобного рода мысли он сразу же отгонял. У них ведь не те отношения, где можно разок потрахаться, а потом прикинуться, будто ничего не случилось.

Платье быстро оказывается в руках, повисает в воздухе, распрямляется, удерживаемое его дрожащими ладонями за рукава. Ему не приснилось. На светлой ткани отчётливо видны пятна засохшей спермы и кровавые разводы вокруг. Взгляд падает на собственные пальцы, отмечает багряную кромку под ногтями и оранжево-красные разводы у костяшек.

Она на кровати, спит по прежнему крепко: грудь размеренно поднимается и опускается под одеялом, а он вспоминает, как долго не мог его найти, потом — как тщательно и усердно подтыкал края под её пышущее жаром тело.

Зато никак не выходит вспомнить другое, более важное. Не сопротивлялась ли она, не говорила ли что-нибудь, прежде чем принять его в себя? Ему хотелось бы с уверенностью сказать, что такое не осталось бы незамеченным, но реальность намного прозаичней, а выпитая доза алкоголя способна была исказить происходящее до неузнаваемости.

Он понимает, что не готов к такому. Не может взять ответственность за свои желания и поступки. Не хочет рушить то, что уже имеет: странную дружбу между ними.

Решение приходит сразу. Оно самое логичное и правильное из всех, что пробираются в голову, поэтому приходится действовать очень быстро.

Снова комкает и забрасывает платье под кровать, на тот случай, если её бабушка встанет первой и решит зайти в комнату. Быстро надевает кроссовки и накидывает куртку, выдвигает слегка поскрипывающую щеколду на раме, чтобы открыть окно. Воровато оглядывается назад, на кровать, но не сомневается в этот момент, скорее чувствует сожаление о том, что всё вышло именно так.

На стоящем рядом с подоконником столе мельком замечает заколку в виде голубого бантика, дополнявшую вчера её костюм, нерешительно тянет за ней ладонь, отгоняя голос совести куда подальше. В конце концов, он уже забрал кое-что ему не предназначавшееся, так есть ли смысл останавливаться теперь?

Из окна он буквально выпрыгивает, торопясь и мандражируя, потратив время только на то, чтобы максимально прикрыть за собой рамы и не пустить по комнате сквозняк.

Идти до дома недалеко, ему нет смысла торопиться. Утро серое и хмурое, вопреки ожиданиям холод совсем не унимает ощущение распространяющегося по венам пожара. Ладонь в кармане куртки со всей силы сжимает заколку, так, что железные зубья больно впиваются в кожу, пока не прорывают её до крови.

Он сидит, вальяжно откинувшись на спинку кровати. Пальцы медленно проводят по краю покрывала, откидывают его в сторону, открывая взгляду светлый пододеяльник, сквозь тонкую ткань которого просвечивает старое шерстяное одеяло.

Оно действительно оказывается голубого цвета, и на его губах тут же возникает ехидная усмешка.

Значит, было.

Эта игра продолжается больше месяца.

Днём он вслушивается в её голос и неизменно находит в нём все те интонации, что кажутся особенно будоражащими. Волнение и страх — как тогда. В моменты, когда что-то не получается, она уже не говорит, жалобно пищит, как потерявшийся котёнок, а он старается держать себя в руках, ведь знает: вспомнит сейчас тот приглушённый жалобный стон и по телу пройдёт дрожь от нарастающего возбуждения.

Днём он ненароком задевает её волосы. Касается спины, чтобы обратить на себя внимание. Поправляет постоянно выбивающиеся из наспех сделанной причёски пряди. Пропускает между пальцами мягкий шёлк и облизывается часто, нервно. Искусывает губы до крови.

По вечерам он подходит к её дому, курит и заглядывает в окно на втором этаже, изучая облезшую деревянную раму и занавески в мелкий цветочек. Смотрит на завитушки у решётки первого этажа и сжимает ладони, представляя, как обхватывает ими ледяное на ощупь железо. Замечает, как горит тусклый огонёк настольной лампы и ловит себя на мысли, что постоянно ждёт, не мигнёт ли тот трижды, предлагая зайти.

Ночью он долго не может заснуть. Не думает. Не жалеет. Просто находит тоска, сдавливающая грудь, которой не дать нормального объяснения. Сжимает зубами подушку, приглушая звуки, ненужные для чутко спящей через стенку матери, пока ладонь скользит вдоль члена яростно и быстро, сжимает так сильно, что из-за боли слишком долго не получается кончить. Завтра всё станет ещё хуже.

Было или не было? Реальность или фантазия?

Бродя по туманным закоулкам собственного сознания, у него не получается однозначно ответить на эти вопросы. Он видит, слышит, чувствует всё то же, что тем странным вечером, но не может поверить. Не может принять.

Его амнезия оказывается очень удобной: так легче притворяться, словно ничего не произошло. И он твердит, что они просто друзья. Улыбается, шутит, разговаривает с ней совсем как прежде, только внутри сидит распирающий страх, который поднимает свою косматую голову каждый раз, когда их взгляды встречаются. Тогда он чётко видит: она всё помнит.

И тут они тоже оказываются удивительно похожи. В её глазах мольба, укор, грусть. Там все вопросы, на которые пока не получается дать вразумительные ответы. А голос даже не срывается, когда она здоровается, рассказывает о новой прочитанной книге или зовёт его по имени при всех. Словно ей и правда может быть всё равно.

Словно ничего не было.

Она бегает из угла в угол маленькой комнатки, в одиночку проигрывает перемещения целой группы людей по большой сцене, потом делает какие-то пометки в разложенных на столе листах. Воодушевлённая, наивная и мечтательная, как в первый день их знакомства, когда он цитировал ей Экзюпери в оригинале и смотрел, как загораются восторгом серые глаза. Судя по тому, что она не заметила, сколько ошибок в спряжении французских глаголов он сделал, думала в тот момент совсем не о Маленьком Принце.

Он наблюдает за её суетливыми движениями и пытается отвлечься на воспоминания, воспринимающиеся призрачными и мутными, как мираж. Ему не выжить в пустыне собственных чувств, от которых горло пересыхает, болезненно саднит с каждым вдохом. Любой глоток спёртого затхлого воздуха царапает глотку до крови, которую хочется смачно выплюнуть прямо себе под ноги, растереть по дрожащим бледным ладоням и покрытому мелкими веснушками лицу.

Собственное надвигающееся сумасшествие кажется правильным и очень спасительным. Оно отвлекает от сомнений, расплавляющих его сознание как кусок дешёвого пластика.

— Нужно переставить пары местами на второй танец. Так, чтобы они могли в конце разойтись по разные стороны кулис в соотвествии с участием в следующих сценах, — она останавливается в паре шагов от стола и слегка прикусывает зубами кончик карандаша. Третий раз. Она делает так третий раз за какие-то десять минут, проведённых в этой удушающей клетке с запахом, проходящем в кровь прямо через кожу и пьянящим сильнее, чем крепкий алкоголь.