А в городе звёзд не видно… (СИ) - "Нельма" - Страница 10

Он улыбается, перехватывает из её рук одеяло и надёжно смыкает вокруг них плотным коконом. Нежно целует в лоб, а пальцы уже подносят сигарету к её губам и прислоняются к ним вплотную, ожидая, пока она сделает затяжку.

Голые бёдра трутся о грубую, слегка шероховатую ткань надетых на нём джинс, и это приносит неожиданно приятные ощущения.

Запах его сигарет окутывает их и впитывается в кожу. Теперь-то у неё точно никогда не получится вытравить его ни из своей комнаты, ни из своих вещей, ни из самой себя.

— Ты уйдёшь? — тихо шепчет она, утыкается носом ему в шею и мелко дрожит от порыва зимнего ветра, исподтишка пробравшегося в небольшую щель окна.

Спрашивает откровенную глупость, не решаясь на более важный вопрос, притаившийся камнем на груди и тянущий её ко дну. Боится получить от него ответ и поставить в этой запутанной истории жирную точку.

— Да, — он кивает и тушит сигарету о шапку белоснежного снега, успевшего заново осесть на карниз.

Она закрывает глаза и представляет себе ночное небо. Идеальное, существующее только в её воображении. Там звёзды падают одна за другой и позволяют ей загадать желание…

— Но я вернусь завтра, — выдыхает он ей на ухо и сдавливает в объятиях крепко-крепко. — И послезавтра тоже. Я могу возвращаться сюда каждый день.

Желание, которое могло бы сбыться.

Если бы он действительно вернулся…

Это чистой воды мазохизм — так долго не спускать с неё глаз.

Мельтешение до противного улыбчивых лиц мешает в полной мере наслаждаться и одновременно с тем страдать от столь прекрасного зрелища, и он то и дело недовольно морщится, желая отмахнуться от всех этих людей, как от назойливой мошкары, слетевшейся на яркие огни.

Её губы шевелятся еле-еле, и вряд ли на таком расстоянии у него в действительности получилось бы это разглядеть. Просто он знает.

Как ни одно препятствие в этом мире не может помешать ему любоваться ею, так и грохочущая на фоне музыка не мешает слышать, как она тихонько подпевает всем знакомой мелодии.

Такая… невинная. Лживая. Покладистая. Сумасбродная.

Чёртово сумасшествие, настигшее его однажды. И куда бы он теперь не шёл, что бы не делал, всё равно неизменно оказывался стоящим прямо перед ней. Поверженным и склонившим голову. Беспомощным и жаждущим. Жалким в своей влюблённости.

Он упрямо повторяет себе, что ненавидит. Презирает за слабость, корит за легкомысленность, злится на детский эгоизм и импульсивность, окончательно сломавшую их маленькую сказку. Жалеет за глупость и не способность взглянуть правде в глаза.

Только непонятно: её или себя?

Ведь это он не пришёл. Увяз в пучине собственных проблем и комплексов. Бросил её наедине с подаренными обещаниями и оголёнными проводами чувств, не коснуться которых уже бы не вышло.

Ведь это она отомстила ему самым примитивным и жестоким из всех доступных способов. И теперь, глядя на её губы, он обречён раз за разом вспоминать, что их бесцеремонно касался его заклятый враг.

Бывший лучший друг. Именно так всё и происходит, правда? Сила эмоций по отношению к человеку никуда не исчезает, и уже не важно, что именно они несут в себе. Любовь ли, ненависть; дружбу ли, вражду — всё по максимуму, на разрыв, до последнего вдоха.

А с ней — всё это разом. Стоит только взглянуть на то, как она поворачивается к подруге, и волосы на мгновение взлетают вверх мелкими упругими пружинками, что-то говорит — и морщит носик, а потом уголки губ тянутся вверх в скромной улыбке… И он понимает, что пропал.

Снова пропадает, вдыхая в себя её аромат, заглядывая в светлые глаза, которые она больше не опускает виновато в пол — смотрит на него открыто и будто бы с немым вызовом. Снова падает вниз, слыша её тихое, но уверенное «привет».

День ото дня. Недели. Месяцы.

А ведь в своём «казнить нельзя помиловать» он без промедления поставил нужную запятую. Подписал ей приговор, осуществить который до сих пор не хватает духу. И вместо того, чтобы отряхнуться и пойти дальше по жизни, оставить её как и всех прежде очарованных им девушек, он бестолково топчется на одном месте и смотрит на неё с немым восторгом.

Он и сам не понял, как и когда у неё вышло ловко обвести его вокруг пальца. Сбросить овечью шкуру и впиться острыми клыками прямо в его шею, без промедления и предупреждения показав, кто из них на самом деле охотник, а кто — жертва.

Словно она с первого мгновения знала, что ему не выбраться из расставленного ей капкана.

А собирался ли он выбираться?

Пальцы быстро расстёгивают пуговицу на воротничке рубашки, дёргают узел на галстуке, чтобы ослабить его, но шею всё равно сильно стягивает невидимой удавкой. Это гордость готова задушить его насмерть, лишь бы не позволить очередному импульсивному порыву окончательно растоптать её, как попавший под ботинок мягкий комочек земли.

Жарко. В зале многолюдно и душно, а собственные неправильно-похотливые мысли разгоняют огонь азарта по венам.

Он облизывается. Треснувшая нижняя губа саднит и покалывает, и именно сейчас ему особенно хочется ощутить болезненно-приятное прикосновение к ней влажного от слюны кончика не своего языка.

Ноги несут его сами: безошибочно, в единственном верном направлении. Успевает выхватить взглядом мелькнувшее на её лице изумление и тут же криво ухмыляется.

Да, сегодня он собирается удивить даже самого себя.

Потому что после фатальной ошибки, после гнева перед собственной слабостью, после смирения со своими чувствами приходит момент принятия.

Принятия того, что можно любить, можно хотеть, но при этом никогда не быть вместе.

— Потанцуем? — в его голосе едва ли различимы вопросительные нотки, а руки без предупреждения обхватывают её тонкую талию и тянут в центр зала, вглубь танцующих пар.

Знакомые ноты медленной мелодии мурашками пробегают по телу и вплетаются в тугой тёплый комок, на этот раз зреющий не в паху, а в груди. И от этого ему хочется не просто улыбаться, а смеяться в голос, как умалишенному.

А они ведь и так не в себе. Он, она. Две нестабильные частицы, выбивающиеся из всех расчётов и несущие хаос.

Теперь — в жизнь друг друга.

— Твоя взяла, — шепчет хрипло ей на ухо и водит губами по шее, опаляя её своим горячим дыханием. Согревает, ласкает, сжигает каждый сантиметр тонкой и нежной кожи, почти прикрывает глаза, представляя себе, как прокладывает вдоль по ней влажную дорожку поцелуев, прихватывает, прикусывает и облизывает до красноты.

Пряди пушистых волос щекочут нос, но он не отворачивается, не отступает, не отстраняется. Напротив, прижимается ещё ближе и чувствует каждый плавный изгиб её тела так потрясающе-чётко, словно на них уже нет одежды.

Ладони ложатся на хрупкие плечи и неторопливо ведут вниз, по тонким рукам, так и стремящимся потеряться, исчезнуть под издевательски-скользкой на ощупь тканью блузки; замирают на мгновение на острых локтях, поглаживают их парой еле ощутимых движений, и спускаются до изящных запястий.

Он задерживает дыхание, медленно и чувственно переплетая свои пальцы с её, и наслаждается тем, как она трепещет всем телом, дрожит и прижимается к нему ещё сильнее, словно пытается прорасти в него насквозь.

Словно правда не понимает, что уже это сделала.

— Ты беспощадно потопталась по моему самолюбию. Заставила почувствовать себя жалким, униженным и преданным. Выставила меня идиотом не только перед другими, но и перед самим собой. И я должен ненавидеть тебя за это.

— Должен, — покорно выдыхает из себя она, и у него самого начинают дрожать руки.

От сладкого запаха. От вибрирующего сексуальным напряжением голоса. От сногсшибательного ощущения победы, словно заставил мурчать и покладисто тереться о свои ноги разъяренную львицу.

— А мне всё равно проще сдохнуть, чем отойти от тебя хоть на один шаг, — он выпускает её ладонь, чтобы положить руку ей на поясницу и напомнить, что они должны танцевать. Должны двигаться, шевелиться, продолжать устроенный друг для друга фарс, давно потерявший всякий смысл.