Попаданка ректора-архивампира в Академии драконов. Книга 2 (СИ) - Свадьбина Любовь - Страница 20

Домой мы возвращаемся в темноте, когда последний отсвет заходящего солнца уже потонул за горизонтом. После выхода из города Санаду отпускает Нику к Валариону, а меня подхватывает на руки, весело сообщая:

– Помогаю только людям, все прочие даже не просите, вам дойти выносливости хватит.

Положа руку на сердце: его гуманность и наблюдательность очень кстати, потому что к этому моменту ноги у меня просто отваливаются.

***

С каким бы удовольствием Санаду со спящей на его руках Клео шёл бы дальше, мимо Академии, подальше от империи, кантонов и всех своих обязательств.

Измотанная активным выходным днём, она почти мгновенно засыпает, доверчиво прижавшись к его груди, и совершенно очаровательно посапывает.

Но, увы и ах, он не свободный артист, он архивампир, глава кантона, соректор, так что ему приходится направить свои ноги к воротам.

Пройти по гулкому переходу, старательно делая вид, что не замечает обжиманий Валариона и Ники, кивнув охране, удивлённой девушке на его руках и переполошённой внезапным появлением ценных иномирных студентов за воротами Академии, а не внутри её периметра.

– Ника, за мной, – командует Санаду, разрывая нестандартную пару, и под светом фонарей проносит свою драгоценную ношу к особняку.

Ему тесно здесь, желание умчаться подальше от проблем становится почти невыносимым, но он знает: географическими перемещениями от них не избавишься. Они в любом магическом мире достанут, а в не магический он сам не пойдёт – там придётся убивать ради выживания.

– Ночью никаких побегов на свидания! – предупреждает Санаду следующую за ним по лестнице наверх Нику.

– А может, вы займётесь построением своей личной жизни? – робко интересуется она. – Свою я как-нибудь сама…

Санаду закатывает глаза:

– О, эти дети, возомнившие себя взрослыми!

– Валя любит меня даже вампирессой, это ведь доказывает силу его чувств!

– Ника, – Санаду, подумав, решает на неё не оглядываться, просто замедляет шаг, – помимо нас есть общество, внешние обстоятельства.

– Наши с Валей чувства сильнее!

– Не спорю, но зачем устраивать испытания, которых можно избежать? Ты же понимаешь, что ваши отношения и так нонсенс, а если они не будут оформлены законом…

– Это терпимо.

– Это будет источником проблем, ссор и напряжения! То, что сейчас кажется вам допустимой неприятностью, через сотню лет напряжения может стать убийственной проблемой. Поверь, я знаю, о чём говорю.

– Вы знали другие вампирско-эльфийские пары?

Мысленно прокляв любовь как чрезвычайно усложняющее жизнь явление, Санаду вздыхает и с нежностью смотрит на Клео на его руках.

– Ника, просто поверь: там, где общество и семья не принимает пару, всегда проблемы, какой бы сильной ни была любовь. Я просто хочу тебя уберечь. Кому-то из вас двоих придётся отказаться от своей привычной среды обитания, и вряд ли это будешь ты, какие бы хорошие отношения ты ни завела с частью эльфийских правителей.

Он останавливается перед комнатой Клео.

Позади него тяжко вздыхает Ника:

– Хорошо, я буду у себя. Спокойной ночи.

Тоже вздохнув, Санаду телекинезом открывает дверь. Сумрак помещения нежно обнимает его и Клео. Звук шагов Санаду тонет в мягкости ковра. Дверь за его спиной плавно закрывается, отсекая падающий из коридора свет.

С безмятежно спящей Клео на руках Санаду оказывается в полной темноте. Жар накатывает на него, стук сердца оглушает, когда он делает первые шаги по направлению к постели. Внутри зарождается приятная дрожь.

Голос Санаду вытягивает меня из дрёмы. Оберегая своё место на его руках, я остаюсь расслабленной. Да и начавшийся разговор с Никой не подразумевает свидетелей. Всё же не просто так Санаду мешает её связи с Валарионом: он умнее и опытнее, понимает последствия.

А затем он вносит меня в комнату, и дверь закрывается. За веками царит тьма.

Мы в темноте.

Наедине.

Сердце бьётся неистово.

Что Санаду сделает?

Этот вопрос не даёт покоя, хотя разум твердит: просто положит на кровать, укутает одеялом и уйдёт.

Но сердцебиение учащается, внутри всё горит от ожидания… чего-то. Неимоверным усилием удаётся сохранять мягкую неподвижность, дышать размеренно, в то время как кожа полыхает от каждого шага Санаду, от каждого этапа нашего приближения к постели. Наверное, у меня кошмарно пылает лицо, жжёт даже уши!

И сердце… никакая ровность дыхания и попытки успокоиться не могут его замедлить.

Остро ощущается, как Санаду наклоняется. Кончики пахнущих можжевельником волос касаются моего лба. Снова я приказываю себе расслабиться. Позволяю телу распластаться по постели.

Санаду замирает. Прямо надо мной. Его дыхание тревожит мои ресницы.

Как он поступит?

Его ладони выскальзывают из-под моей спины и коленей. Очень осторожно Санаду выпрямляет мои ноги.

Уйдёт?

Я вслушиваюсь, пытаясь уловить за стуком сердца иные звуки.

И чуть не вздрагиваю, когда ладони ложатся на ключицы – почти на грудь! Это прикосновение обжигает слишком чувствительную кожу вопиющей откровенностью. А уж когда пальцы Санаду очерчивают кромку декольте…

Теперь жар не на коже – внутри. Сладкое томление. Хотя сквозь барабанную дробь в ушах пробивается мысль, что это не то, чем кажется, что Санаду просто… просто…

Он поддевает скрытый под тонкой вязью вышивки крючок и расстёгивает.

За нем следующий.

И ещё.

И ещё.

В полной темноте.

Под бешеный стук моего сердца.

Дрогнув, я в панике причмокиваю и чуть дёргаю ногой, изображая движение во сне.

Руки Санаду замирают на моём животе.

Бам-бам! Бам-бам! – стучит сердце. Горят щёки. Невыносимо, просто нестерпимо жарко.

Вздрагивает рука Санаду. Он вновь принимается за расстёгивание. Медленно и размеренно. Окутанная темнотой, я представляю, как он это делает. И вдруг понимаю, что он ничего не видит во мраке, и скольжение его пальцев по декольте было, скорее всего, банальным поиском застёжек.

Если бы Санаду раздевал меня, чтобы снова увидеть обнажённой, он бы зажёг свет!

Он растягивает в стороны края лифа и скользит пальцами по корсажу. Мягкому кружевному корсажу из тех, что я обнаружила в своей гардеробной. Медленно Санаду тянет за ленту завязки между грудями. Кончик ленты щекочет кожу, и вдруг меня накрывает порыв выгнуться и томно выдохнуть. Я осознаю его на середине действия и резко поворачиваюсь на бок, маскируя спонтанное движение. Щёки вспыхивают совсем нестерпимо, но не они средоточие самого сильного жара.

Матрас прогибается под тяжестью Санаду. Он нависает надо мной. Его ладонь касается живота, скользит по выпуклостям завязки ниже. Пальцы поддевают ленту и тянут её из петель, снова чувственно тревожа полыхающую кожу. Мурашки, кажется, покрывают меня всю, во рту опять пересыхает.

Я цепенею от слишком ярких, непривычных ощущений. Мне почти не приходится притворяться, когда Санаду бережно вытягивает ленточку из всё более низко расположенных петель. Я не управляю собой, не понимаю. Точнее, понимаю, и меня пугают ярость и яркость желаний. Возникающие образы. Но особенно то, что я желаю их осуществления, хотя не стала бы уважать человека, пользующегося беззащитностью уснувшей девушки.

Всё внутри горит. Дёрнувшись и снова откинувшись на спину, жду, что ещё будет делать Санаду. Продолжит раздевать, зажжёт ли свет, чтобы полюбоваться на результат расстёгивания корсажа?

Кажется, он вздыхает. Но не уверена – сердце слишком громко стучит в ушах.

Затем исчезает давление на матрас.

Что-то тянет покрывало. И его прохладный край накрывает меня, полностью погребает под собой обнажённую полоску кожи между одеждой.

Через несколько мгновений в сгустившейся тишине отчётливо звучит шорох открывающейся и закрывающейся двери.