Партизаны полной Луны (СИ) - Чигиринская Ольга Александровна - Страница 14

— Я не был бы так категоричен, — Ростбиф почти не ел, хорошо подкрепившись в ресторане, но приналег на чай. — Однако считаю, что если Искренников и появится на месте казни, то смешает карты им, а не нам. Ещё один дестабилизирующий фактор никогда не бывает лишним, да и гоняться за двумя зайцами сложнее, чем за одним. Главное — не отвлекаться самим. Появился он или нет — вы действуете так, как условлено: стреляете в охрану Газды, создаете панику. Со всеми непредусмотренными обстоятельствами предоставьте разбираться нам.

***

Джинсы, курточка и хвостик шли Гренаде куда больше, чем наряд проститутки-любительницы, смотрелись естественнее. Неестественность была в выражении лица и в позах, принимаемых на фоне Музея Войны и монтирующегося помоста для казни. Видно было, что ей до смерти хочется выглядеть "правильно", и поэтому она топырит попку, выпячивает грудки и дует губки. Но Эней подозревал, что флиртовать она умеет так же, как и он. То есть, примерно никак. Что видела в моби, то и показывает, переигрывая, как плохая актриса.

Они с Энеем уже изображали парочку — вчера, во время первичной рекогносцировки, когда Эней объяснял ей на местности боевую задачу. Уже тогда у него возникло ощущение, что его кадрят. Теперь оно сменилось уверенностью. Только этого еще не хватало. И так все плохо.

Энею не составляло никакого труда уделять объекту больше внимания, чем напарнице, а вот выглядеть заинтересованным было сложнее. Он тоже переоделся — в синие джинсы и свободный свитерок. Мотострайдер исчез, на его месте появился студент, немного сутулый (наклеенная на грудь от плеча к плечу полоска медицинского пластыря) и с неуверенной походкой (салфетки в носках ботинок). Лицо только слегка не соответствовало образу влюбленного студиозуса — слишком мало выражений. Гренада не могла дождаться, когда же дело будет сделано и можно станет расслабиться. А пока они прошлись от Музея Войны к набережной через парк по широкому спиральному спуску и сделали несколько панорамных снимков. Уже смеркалось, но они всё успели.

Музей Войны построили ещё в двадцатом веке, когда процветал культ героической победы советской Империи над нацистским Рейхом. Тогда там располагалась диорама, прославлявшая героизм советских воинов. Столетие спустя, когда управились с последствиями войны куда более бессмысленной и кровопролитной, его превратили просто в Музей Войны, и разместили там новую диораму, обличающую ужасы "бойни народов". Со стороны центральной улицы музей выглядел обычным старым административным зданием, облицованным плитками ракушечника, с двумя рядами широких окон по фасаду. Сбоку пристроился музей Войны за Независимость и Стена Памяти. А со стороны парка круглился глухой выступ на весь торец. В этой-то части здания и находилась диорама с изображением черного, промороженного Днепра, голодных толп, вооруженных банд и чумных кордонов.

По обе стороны от выступа располагались широкие площадки, раньше на них стояли древние пушки и реактивная установка, но сейчас их там не было: увезли на реставрацию. Напротив круглого торца рабочие ставили помост для завтрашнего представления.

С левой стороны стена в лесах — старое здание опять ремонтируют. Сколько Эней себя помнил, там вечно что-то чинили. Древний бетон крошился, его цементировали заново современными пластифицирующими составами, меняли обветшавшие рамы огромных окон или облицовку из крымского ракушечника.

Эней купил мороженое, и они с Гренадой, не спеша, зашагали по мосту на Монастырский остров. Монастырь там стоял ещё до коммунистов, а потом — короткое время после коммунистов, до Войны и Поворота. Сейчас над деревьями возвышались голова и плечи доктора Сесара Сантаны. Городская легенда гласила, что раньше вместо Сантаны стоял Шевченко.

— А тут раньше был памятник Тарасу Шевченко, — Гренада словно отозвалась на его мысли. — Его хотели перенести в парк Глобы, но когда снимали с постамента — он сорвался с крана и разбился. Про это ещё стишок есть…

— Діти мої, діти мої, скажіть мені — за що? Чим та срака мексиканська вам від мене краща?[4] — проговорил Эней. — Я слышал эту историю… Бывал здесь раньше.

— Знаешь, — сказала Гренада, — ты совсем не такой, как о тебе рассказывали.

— Это случается.

Гренада не знала, о чём ещё заговорить, и надолго умолкла. Они вошли в парк, Эней взял билеты на колесо обозрения. Уже безо всяких рабочих целей — просто хотелось посмотреть на свой сумеречный город в огнях.

Он сбежал из дома в тринадцать лет и с тех пор в Днепре не бывал ни разу. В памяти осталась река, огромная и добрая, целый лабиринт затонов и островов, по которым отец катал его и сестру на водном мотоцикле; канатная дорога, длинный песчаный пляж, ловля окуней на "самодур", раскисший снег, липнущий к лыжам в балке, — здесь были теплые зимы… И вот сейчас он смотрел на город — и не чувствовал его своим. Это был один из многих городов Восточной Европы, где ему предстояла акция — тоже одна из многих.

Может, оно и к лучшему…

— А тебя не косит убивать человека? — прервала его раздумья Гренада.

— Да мне уже приходилось. Косит, конечно. Но они знали, что делали, когда нанимались в охрану к варкам.

— Я не про охрану. Ты понимаешь, про что я.

Эней понимал. Он был, пожалуй, единственным, кто принял предложение Ростбифа с ходу и не раздумывая.

— Газда через три дня станет варком, если мы ему не помешаем. Он согласился есть людей. Ему не угрожали, не запугивали смертью — он ради этого делал карьеру. Он уже людоед.

— Что, если всех перестрелять, никто не захочет идти в варки?

— Призадумаются.

Эней сам не верил в то, что говорил. Уже было. На Западной Украине, в Польше, в Ирландии и Британии — не помогло. Возможно, кто-то и "призадумался", говорят, что среди варков времен Реконструкции ни одного украинца, поляка или ирландца, всех выбили или запугали. Но толку, если это добро всегда можно импортировать. Убили Луценко — поставили Штейна, убили Штейна — поставили Косарева. Легче стало?

Он очень сомневался, что главная цель Ростбифа — Газда, и собирался уточнить после акции, если оно будет, это "после", но он не мог рассказать Гренаде, поэтому чувствовал себя неловко. Прямо скажем, предателем он себя чувствовал.

— Ну, может быть… — Гренада сказала это только для того, чтобы поддержать разговор. Ей было и страшно, и безумно интересно. Это было дело — не то что дацзыбао подкидывать или информашки писать. А с другой стороны — послезавтра её, может, уже не будет на свете… Как ни странно, эта мысль не бросала её в дрожь — наоборот, приподнимала.

— Знаешь, а мы подозрительно выглядим.

— В смысле? — не понял Эней.

— Ну, вроде как парочка — а не целуемся.

Эней помолчал немного, (колесо прошло точку апогея и начало спуск) потом пожал плечами.

— Хорошо. Давай поцелуемся.

Они перегнулись через поворачивающий кабинку "руль" и соприкоснулись губами. Эней почувствовал искусственно-малиновый вкус помады, требовательный напор языка… и больше ничего. Раскрыл губы, попробовал ответить.

Ничего.

И слава Юпитеру, как сказал бы Ростбиф.

Он осторожно отстранился. Гренада достала салфетку, вытерла ему лицо там, где испачкала помадой.

— А знаешь, про тебя говорили, что ты полный банзай. А ты нормальный парень.

Эней подал ей руку, помог сойти с колеса. Эта девочка скоро умрет, подумал он. Я веду ее на смерть, а она мне улыбается.

— Я полный банзай, — сказал он. — Поехали домой. Завтра рано вставать.

***

Светлана оглянулась на пороге кухни и обвела взглядом жилище, которое предстояло бросить навсегда.

Это была её квартира. Бабкино наследство. Светлана поселилась тут, ещё когда баба Лиза была жива и ходила сама. Сбежала от матери.

С матерью нельзя было провести два часа и не поссориться. Ты ей слово — она тебе десять, едких, как спрей-антижир. Гренада была всегда виновата, сколько себя помнила. Виновата, что у матери не было молока, что дочь медленно одевается в садик, что не любит горох, что растрепались косички, что ходила по лужам, что пригорел суп, что ушел отец, что одежда становится мала так быстро, что сиськи растут и мужики пялятся, что ей исполнилось тринадцать и теперь мать могут потребить, как будто дочь могла выключить свое взросление, что нет никаких талантов и никакой надежды на вышку и стипендию, сколько ни зубри, уткнувшись носом в планшетку. Что дочь читает, читает, читает, да не то, что нужно, а всякие глупости. Что наколола на плече лилию. Что не хочет найти себе мужа и родить, добыв хоть так вожделенный иммунитет.