Единственная для принца (СИ) - Агатова Анна - Страница 24

Служанка подошла и, не открывая решетчатой калитки, взяла пару в руки, повертела и отдала назад.

– Нет, не нашей.

Лали развела руки в стороны, как будто сожалела. Жаль ей не было ничуть, просто надо было провести зачарованной перчаткой от одного столбика калитки до другого, вешая тонкую магическую нить, которая звякнет, если только её пересечёт принц.

– Отдам в бюро находок. Извините, что потревожила, – вновь вежливо улыбнулась Лали и ушла.

План был шаткий, построенный на множестве допущений, и риск оказаться в неприятностях тоже был велик: она не знала, сколько охранных заклинаний было на принце и какие из них могут больно отозваться на ней, задень она своим оповещеньем что-то в его защите. Но страх остаться ни с чем, стоя уже на пороге победы, был слишком силён.

Она обещала себе, что никогда не будет нуждаться, никогда не будет бояться и сделает всё, что от неё зависит, чтобы будущее было прекрасным. Сейчас она почти на вершине, всего несколько шагов, всего немного усилий, и она добьётся поставленной цели. А свои обещания она всегда выполняла…

Глава 9. История Лали

Лалианна ждала своего восемнадцатого дня рождения как чуда, как откровения, вся дрожала от предвкушении и восторга. Всех девочек, достигших этого возраста, забирали родные сколько бы времени до окончания занятий в году не оставалось. А жизнь за стенами монастыря манила звуками, красками и впечатлениями, что небольшими, немного смазанными отрывками долетали до Лали во время летних вакаций*, что она проводила в глухом поместье тетушки, резвясь на природе с тремя кузинами, близкими с ней по возрасту. Вся жизнь представлялась вереницей балов, примеркой красивых нарядов, веселящейся публикой, тем, что жизнь в конце концов движется, идет, вертится!

А здесь, за толстыми каменными и холодными стенами, жизни не было. Были сестры в темно-коричневых, каких-то линялых и бесформенных одеждах, самым ярким пятном на которых были белые передники. Ещё были ежедневные приевшиеся за шесть лет однообразные серость и монотонность, а ещё – правильность, от которой начинало сводить зубы уже на второй день после каникул.

Матушка-настоятельница вызвала выпускницу к себе, как и всех девочек накануне совершеннолетия, и вручила письмо. Лали с трепетом ждала этого послания от матери, она знала, что там будет написано.

Там будет написано, что завтра за ней пришлют карету, что дома, где она не было уже шесть лет, её будет ждать первое взрослое платье, в котором она впервые выйдет в свет, а это произойдёт завтра – к ним приедут гости, и что торт уже заказан и ждет её в темной холодной каморке подле кухни.

Но в конверте была записка от тетушки, в которой она просила простить, что не может забрать Лали из монастырской школы до летних каникул. Но это и к лучшему, поскольку они все приглашены ко двору к закрытию сезона, и будет очень удачно побывать там и ей. По тону письма чувствовалось, что тетушка очень расстроена. Причины обещала объяснить позже, а пока просто просила прощенья, что лично не может поздравить любимую племянницу с её днем рождения.

Почему не появились родители, которых она ждала уже несколько лет? Где мать и отец? Что происходит?

Прочтя письмо один раз, второй и третий, убедившись, что не ошибается, и в самом деле ей придется своё первое совершеннолетие, как все предыдущие дни рождения, отмечать в монастыре, Лали расстроилась. Нет, не просто расстроилась. Она пришла в неистовство, впала в ярость.

Вернувшись в общую спальню, она разрыдалась, наговорила гадостей тем немногим девочкам, с которыми у неё были более-менее теплые отношения, а с теми, с кем не дружила, подралась.

Сестры еле оттащили молоденькую графиню от плачущих и скулящих жертв. Как Лали потом объясняла настоятельнице, пряча глаза, она очень давно хотела это сделать и вот, наконец, не удержала и выплеснула злость.

Её ругали долго, рассказывали спокойно и в сердцах, как подобает вести себя юной графине, а как – нет. Её даже наказали – заперли на неделю в келье, где обычно обретались болеющие или слишком строптивые. Но это было и к лучшему.

За неделю девушка отоспалась, отдохнула от шумной общей спальни, которая хоть и стала привычна за столько лет, всё же не могла не раздражать своим многоголосьем и постоянной суетой, и обдумала свой поступок, свою прошедшую и будущую жизнь, приняла кое-какие решения и вынесла важные уроки. Тишина очень этому способствовала. И когда дежурная сестра выпустила её из карцера, Лали попросила о встрече с матушкой-настоятельницей.

Со свежим, умытым, но очень печальным лицом тихо вошла к матушке, и присела в положенном книксене. Пожилая сестра смотрела вопросительно и устало.

– Матушка! – Лали подняла от пола глаза, полные страдания. – Спасибо, что дали мне время подумать! – Благодарность была искренней, и девушка показала всю её без утайки. – Я поняла, что ошибалась! – Это тоже было правдой. – Я много думала и поняла, что здесь, в монастыре, я получила так много из того, что мне пригодится в жизни. Я поняла, что моя вспышка была по крайней мере несправедливой.

Лали перевела задумчивый взгляд в окно и продолжила:

– Я была неправа. Простите. Письмо тётушки разрушило многие мои мечты, я почувствовала себя обманутой и оскорблённой. Моя вспышка в других условиях была бы направлена на автора письма, но в тот момент я не могла рассуждать, и теперь мне стыдно за слова, что мною были сказаны, и, – она снова глядела на матушку с болью и страданием, – за поступки, которые я совершила.

Матушка с интересом и пониманием взглянула на свою воспитанницу. Звучали слова не ребенка, но взрослого рассудительного человека. Девушка продолжила:

– Я поняла, что мне не хватает сдержанности. Для её развития я придумала несколько упражнений, и если бы вы могли мне помочь, я была бы вам крайне благодарна. Я одна не справлюсь.

Удивление на матушкином лице показало, что Лали на правильном пути.

– Да, деточка. И что же это за упражнения?

– Мне нужно, чтобы меня испытывали на прочность! – решительно заявила она и посмотрела в глаза собеседнице. Та явно ничего не понимала.

– Вот есть же у сестер послушание? Кто-то на кухне работает, кто-то двор метет, кто-то на воротах дежурит. И все смирение в себе воспитывают. Правильно?

Настоятельница мягко улыбнулась. Подумала: «Возможность подумать в одиночестве творит чудеса!» и порадовалась своей находчивости, вслух же сказала:

– Не совсем верно, деточка. В ком-то гордыня, в ком-то тщеславие, в ком-то леность. Ты же знаешь, грехов много.

– Да, матушка! Я помню, нам объясняли, то стоит потянуть за ниточку хоть одного греха, как весь клубок станет разматываться. Вот я и поняла, что мне нужно начать со сдержанности.

– Деточка, возможно, твоя несдержанность вовсе не тот грех, с которым в твоей душе надо бороться. Может, это прикрытие для гордости или себялюбия?

Немолодая сестра не случайно была настоятельницей. Однако молоденькой графине Релюсьен совсем не нужно было искоренять в себе гордость или себялюбие. Ей нужно было тренировать в себе сдержанность. Именно сдержанность сможет прикрыть и гнев, и гордость, и тщеславие, и... что там ещё не принято демонстрировать в обществе?

Лали наклонила голову ниже и закусила губу – сдержаться, сдержаться и не начать настаивать, иначе будет перебор. Матушка прищурилась, рассматривая фигурку девушки, её лицо.

– Давай, Лалианна, сделаем так. Я не буду давать тебе никакого подобного послушания, ты и сама можешь в этом упражняться. Но я помогу тебе по-другому. Ты будешь приходить ко мне каждый вечер и рассказывать о тех случаях, когда тебе хотелось вспылить, разозлиться, но ты сдержалась.

Лали задумалась – сдержанность ей нужна, но и то, как она над собой работает, матушка знать тоже должна. Как ещё замазать, стереть из памяти человека, от которого она зависит, то, что она натворила? Значит, нужно соглашаться.