ЛВ 3 (СИ) - Звездная Елена - Страница 40

— Отчего повреждения такие? — тихо спросил аспид.

— Сон магический, он для того, кто призвал его, как стекло на осколки разбитое. Чем больше в нем пробудешь, тем сильнее ранит.

— А без сна того обойтись никак нельзя было? — с глухим раздражением спросил.

Помолчав, тихо ответила:

— Нельзя было. Самой мне подойти к лешему сил бы не хватило. Спасти его, вытащить из лап того, кто держит — о том и помыслить страшно, страшно потому как… не справлюсь, сил не хватит. А поговорить надобно было, любой ценой надобно было. Я цену наименьшую выбрала.

— Для кого наименьшую? — поинтересовался почти с издевкой.

— Для всех, — я сглотнула судорожно, горло саднило.

Помолчал аспид, с ногами моими обеими закончил, пересел ближе, за ладони принялся, да и спросил:

— Скажи, ведьмочка, ты завсегда так в омут очертя головой кидаешься, не подумав, не поразмыслив, не рассудив как следует?

Подумала, подумала, на аспида поглядела, и ответила:

— Да.

Аспид на меня бросил взгляд неодобрительный, да сказал что думает:

— Так нельзя.

— А я так живу, — ответила с вызовом. — И всегда так жила. И назад оглядываясь, я тебе так скажу, господин Аедан, о тех поступках, что поразмыслив, да разумом руководствуясь совершила, я жалею. Искренне жалею. О каждом. А вот о тех, что по велению сердца, по порыву, по неразумению — пожалеть еще никогда не доводилось. Иногда, сердце оно мудрее разума, в моем случае это так практически всегда.

Промолчал он, помолчала и я, в потолок глядя черный, закопченный… опосля всех свечей, что сожгла здесь за годы прожитые.

— Но при этом, знаешь ты много, — заметил аспид.

— Много, — согласилась безразлично. — Магию знаю ведьминскую, учения и заклинания магов знаю, алхимию знаю немного, а сейчас вот изучаю магию ведуньи лесной, да не шибко успешно-то.

— Чародейскую изучать взялась, — подсказал аспид.

Надо же, Агнехран ему рассказал что ли? Или Тихон?

— И ее тоже, — подтвердила безрадостно.

Аспид тем временем руки мои мазью покрыл, забинтовал бережно, да близ изголовья присев, волос моих коснулся, пряди со лба убирая, в глаза заглянул, усмехнулся, да и произнес:

— Волосы снова черные, словно вороново крыло, глаза стали серые, будто выцвели, лицо бледное, осунувшееся, под глазами тени темные, словно не спала тысячу ночей, губы бледные, щеки впалые… сердце за тебя болит, Веся.

— Ничего, — улыбнулась я едва-едва, на большее сил не хватило, — я как лес, я оклемаюсь, я встану. А когда встану, ты к кругу Смерти даже на версту не подойдешь, уж поверь мне!

Медленно глаза аспида сузились, гнев отражая.

— Веся! — произнес он предостерегающе.

Но я лишь улыбнулась, глаза закрыла, да в сон провалилась обычный, человеческий.

***

Устала я спать. Такой сон, сякой сон, эдакий… теперь вот и вовсе самый худший из вариантов — сон о прошлом, исключительно человеческое сновидение.

И шли мы в нем втроем — я, Тиромир, что ладонь мою не выпускал, и Кевин… хотя что он делал тогда, подле нас завсегда, если уже любил меня? Что делал он рядом? Как сохранял выдержку, а порой и улыбку, если на каждом углу Тиромир если не целовал, то обнимал меня, а если не обнимал, то на руки подхватывал и кружил, заставляя в небесах летать, земли не чувствуя. И любил меня Тиромир, так любил, что иной раз засохшие кусты зимой расцветали.

— Веся, куда пойдем? — и в глаза смотрит так, что сразу понимаешь — ты весь мир для него, ты его солнце, ты его звезды, ты его океан, ты его жизнь. Ты все для него.

— В парк? — мой вопрос с улыбкой.

А пальцы путаются в его золотых волосах, гладят кудри червонные, скользят по виску, обрисовывают овал лица мужественный.

— Зима на дворе, весна ты моя цветущая, замерзнешь еще, так что в парк не пойдем. Хочешь в кондитерскую твою любимую, где заварные пирожные подают? Или в ту, где мороженное в тесте хрустящем поджарят? Или…

— Хочу. Отпусти только, люди смотрят, неудобно же, — отвечаю со смехом.

Но Тиромир смотрит на тротуар камнем черным мощеный критически, словно оценивая на предмет способности заморозить ножки мои, и решает:

— Нет. Не пущу. Тротуару все равно, кто по нему идет, а мне тебя отпускать не хочется, я тебя на руках готов всю жизнь носить, любимая.

И ведь готов был. И ведь носил. И ведь любил, я же ведьма, я видела — больше жизни своей любил.

Так когда же все изменилось?..

И почему?

И за что он так со мной? За что? До сих пор понять не могу. Я ведь все для него, всю себя отдавала, побои терпела в школе Славастены, от учениц издевательства, ночи бессонные, дни голодные, а я не жаловалась. Никогда не жаловалась, для меня награда во сто крат больше была, чем любые страдания, а моей наградой один только взгляд Тиромира был.

Но вот была любовь, а вот ее не стало…

И только сейчас, я вдруг главное поняла — моя любовь, она ведь тоже прошла. Истаяла, как первый снег под еще ярким осенним солнцем. Она исчезла. Она сгорела. Не сразу, не в ту ночь перед свадьбой, когда вскрылось все, а потом, постепенно, как цветок увядая, погибла и она.

И вдруг сквозь сон, сквозь грезы и боль, донесся голос стальной:

«Вовремя ты, ведунья, меня подняла. Очень вовремя. Что смогу — все сделаю, но волной сейчас накроет, приготовься».

Я глаза распахнула, на аспида, что за столом моим сидел с книгой чародейской, в ужасе взглянула, да и прошептала, на всякий случай:

— Ты сейчас не пугайся, аспидушка, так уж вышло, этого не избежать.

И мысленно, сразу всем:

«Клюка, ко мне! Леся, приготовься. Ярина, себя под удар не ставь, мы прикроем. Лешинька, предупреди Водю, коли успеешь!».

А дальше все как во сне кошмарном.

Клюка моя сдвоенная, тяжелая, сильная, в ладони в тот же миг материализовалась, слабые пальцы сжали изо всех сил, превозмогая боль в ладонях. Как с постели поднялась — не помню, от боли и слабости и не видела ничего. Только отпечатался в памяти крик аспида «Веся!», да удар клюкою об пол, когда тропу Заповедную призывала.

И перенеслась я в центр леса своего, и не мой изначальный лес это был, а сосредоточие центра двух сразу — яра Заповедного и леса Заповедного, от того я у берега реки оказалась. В реке той Заводь волшебная отразилась, да Водя в ней, трезубец крепко держа. Переглянулись мы с ним. Страха не было, а вот боязнь ошибку совершить была.

«Я первый удар приму, — сказал водяной».

«Второй на мне, — леший рядом возник».

«Третий… я? — осторожно Леся вопросила».

«Твой четвертый, — отрезал лешенька».

Потому что третий был на мне.

Волна высвобожденной лесной магии всколыхнулась зеленым сиянием над Гиблым яром. Что это было? Кто сохранил источник такой силы? И как вышло, что копилась живая сила в гибнущем заповедном яру это мне было неведомо. А вот одно я знала точно — даже сила жизни остается всегда силой. А с силой надобно что-то делать.

Вспыхнула зеленая волна, уничтожая тех птиц, что в нежить обратились, да нанося вред и живым. Всколыхнулась локтей на сто выше крон деревьев, да тут же уменьшилась почти вдвое — каменный леший подсобил. Но волна шла, все равно шла, уничтожая и корежа, вызывая мутации… До болотников не дошла пары пядей — водяной в схватку вступил. Удар трезубцем, и по границе территорий болотников поднялась синяя магическая волна — с грохотом две магии встретились. Рухнул на одно колено водяной, крепко трезубец удерживая, споро кровь, изо рта хлынувшую, утирая. Да только я все равно увидела, и мне хватило этого, чтобы понять — мой леший, такой удар не выдержит.

И сжав клюку, я подняла ее…

— Веся, не надо! — лешенька, друг сердешный, друг самый верный, понял все правильно. — Веся, прошу тебя…

Удар клюкой оземь, и обрушилась на меня вся живительная сила яра, что когда-то был Светлым, а теперь вот даже силой своей живительной только гибель несет, и силы этой много, так много, что я и на коленях не удержалась — на траву стремительно зеленеющую рухнула, да только и кровью ту траву обагряя, клюки не выпустила. Потому как точно знала — коли выпущу, Заповедный яр не выстоит.