Улисс (часть 3) - Джойс Джеймс - Страница 41

– А Тэйлор, надо вам знать, явился туда больной, встал с постели. И я не думаю, что он заранее приготовил речь, потому что во всем зале не было ни единой стенографистки. Лицо у него было смуглое, исхудалое, с лохматой бородой во все стороны. На шее болтался какой-то шарф, а сам он выглядел едва ли не умирающим (хотя таковым и не был).

Взгляд его тут же, хотя и без торопливости, двинулся от Дж. Дж. О’Моллоя к Стивену и тут же потом обратился книзу, будто ища что-то. За склоненною головой обнаружился ненакрахмаленный полотняный воротничок, засаленный от редеющих волос. Все так же ища, он сказал:

– Когда Фицгиббон закончил речь, Джон Ф. Тэйлор взял ответное слово. И вот что он говорил, вкратце и насколько могу припомнить.

Твердым движением он поднял голову. Глаза снова погрузились во вспоминание. Неразумные моллюски плавали в толстых линзах туда и сюда, ища выхода.

Он начал:

– Господин председатель, леди и джентльмены! Велико было мое восхищение словами, с которыми только что обратился к молодежи Ирландии мой ученый друг. Мне чудилось, будто я перенесся в страну, очень отдаленную от нашей, и в эпоху, очень далекую от нынешней, будто я нахожусь в Древнем Египте и слушаю речь некоего первосвященника той земли, обращенную к юному Моисею.

Его слушатели, все внимание, застыли с сигаретами в пальцах, и дым от них восходил тонкими побегами, распускавшимися по мере его речи. Пусть дым от алтарей.{468} Близятся благородные слова. Посмотрим. А если бы самому попробовать силы?

– И чудилось мне, будто я слышу, как в голосе этого египетского первосвященника звучат надменность и горделивость. И услышал я слова его, и смысл их открылся мне.

Открылось мне, что только доброе может стать хуже{469}, если бы это было абсолютное добро или вовсе бы не было добром, то оно не могло бы стать хуже. А, черт побери! Это же из святого Августина.

– Отчего вы, евреи, не хотите принять нашей культуры, и нашей религии, и нашего языка? Вы – племя кочующих пастухов: мы – могущественный народ. У вас нет городов и нет богатств: наши города словно людские муравейники, и наши барки, триремы и квадриремы, груженные всевозможными товарами, бороздят воды всего известного мира. Вы едва вышли из первобытного состояния: у нас есть литература, священство, многовековая история и государственные законы.

Нил.

Ребенок – мужчина – изваяние.{470}

На берегу Нила прислужницы преклонили колена, тростниковая люлька – муж, искусный в битве – каменнорогий, каменнобородый, сердце каменное.

– Вы поклоняетесь темному безвестному идолу: в наших храмах, таинственных и великолепных, обитают Изида и Озирис, Гор и Амон Ра. Ваш удел – рабство, страх, унижения: наш – громы и моря. Израиль слаб, и малочисленны сыны его: Египет – несметное воинство, и грозно его оружие. Бродягами и поденщиками зоветесь вы: от нашего имени содрогается мир.

Беззвучная голодная отрыжка ворвалась в его речь. Повышением голоса он отважно поборол ее:

– Но, леди и джентльмены, если бы юноша Моисей внял этой речи и принял бы этот взгляд на жизнь, если бы он склонил свою голову, склонил свою волю, склонил дух свой пред этим надменным поучением, то никогда бы не вывел он избранный народ из дома рабства{471} и не последовал бы днем за столпом облачным. Никогда бы не говорил он с Предвечным средь молний на вершине Синая и не сошел бы с нее, сияя отсветами боговдохновения на лице, неся в руках скрижали закона, выбитые на языке изгоев.

Он смолк и оглядел их, наслаждаясь молчанием.

Дж. Дж. О’Моллой не без сожаленья заметил:

– И все же он умер, не ступив на землю обетованную.{472}

– Внезапная – в – тот – миг – хотя – и – от – продолжительной – болезни – нередко – заранее – предполажаемая – кончина, – изрек Ленехан. – И позади у него лежало великое будущее.{473}

Послышалось, как стадо босых ног ринулось через вестибюль и по лестнице вверх.

– Вот что такое искусство речи, – сказал профессор, не встретив ничьего возражения.

Унесено ветром. Людские скопища в Моллахмасте и в Таре королевской. На целые мили – ушные полости. Громовые речи трибуна звучат – и развеиваются ветром. Народ обретал убежище в его голосе. Умершие звуки. Акаша-хроника где все что происходило когда-нибудь где-нибудь где угодно. Обожайте его и восхваляйте – но с меня хватит.{474}

У меня есть деньги.

– Джентльмены, – произнес Стивен. – Следующим пунктом повестки дня позвольте внести предложение о переносе заседания в другое место.

– Вы меня изумляете. Надеюсь, это не пустая любезность на французский манер? – спросил мистер О’Мэдден Берк. – Ибо, мыслю, сие есть время, когда винный кувшин, выражаясь метафорически, особливо приятствен в древней вашей гостинице.

– Быть по сему и настоящим решительно решено. Все кто за говори в глаза, – возгласил Ленехан. – Прочим молчок. Объявляю предложение принятым. В какое же именно питейное заведение?.. Подаю свой голос за Муни!

Он возглавил шествие, поучая:

– Мы резко отвергнем возлияния крепких напитков, разве не так? Так, да не так. Ни под каким видом.

Мистер О’Мэдден Берк, шедший за ним вплотную, произнес, делая соратнический выпад зонтом:

– Рази, Макдуф!{475}

– Весь в папашу! – воскликнул редактор, хлопнув Стивена по плечу. – Двинулись. Где эти чертовы ключи?

Он порылся в кармане и вытащил смятые листки.

– Ящур. Помню. Все будет в порядке. Пойдет. Где же они? Все в порядке.

Он снова сунул листки в карман и ушел в кабинет.

Дж. Дж. О’Моллой, собравшись последовать за ним, тихо сказал Стивену:

– Надеюсь, вы доживете, пока это напечатают. Майлс, одну минутку.

Он прошел в кабинет, затворив дверь за собой.

– Пойдемте, Стивен, – позвал профессор. – Это было блестяще, не правда ли? Прямо-таки пророческие виденья. Fuit Ilium![90] Разграбление бурной Трои. Царства мира сего. Былые властители Средиземноморья – ныне феллахи.{476}

Первый мальчишка-газетчик, стуча пятками, промчался по лестнице и ринулся мимо них на улицу с воплем:

– Специальный выпуск, скачки!

Дублин. Мне еще многому, многому учиться.

Они повернули налево по Эбби-стрит.

– Меня тоже посетило видение, – сказал Стивен.

– В самом деле? – сказал профессор, подлаживаясь с ним в ногу. – Кроуфорд нас догонит.

Еще один мальчишка пронесся мимо них, вопя на бегу:

– Специальный выпуск, скачки!

Дублинцы.

– Две дублинские весталки,{478} – начал Стивен, – престарелые и набожные, прожили пятьдесят и пятьдесят три года на Фамболли-лейн.

– Это где такое? – спросил профессор.

– Неподалеку от Блэкпиттса.

Сырая ночь с голодными запахами пекарни. У стены. Пухлое лицо поблескивает под дешевою шалью. Неистовые сердца. Акаша-хроника. Поживей, милок!

Вперед. Попробуй, рискни. Да будет жизнь.

– Они желают посмотреть панораму Дублина с вершины колонны Нельсона. У них накоплено три шиллинга десять пенсов в красной жестяной копилке в виде почтового ящика. Они вытряхивают оттуда трехпенсовые монетки и шестипенсовики, а пенсы выуживают, помогая себе лезвием ножа. Два шиллинга три пенса серебром, один шиллинг семь пенсов медью. Они надевают шляпки и воскресные платья, берут с собой зонтики на случай дождя.