Наваждение. Лучшая фантастика – 2022 - Пехов Алексей - Страница 5

– Если там и впрямь кто поселился – лично мерзавцев выгоню, – сказал Кондратьев. – Повсюду же плакаты, зона строительства обозначена…

Он остановил машину на околице деревни. Выглядела та и впрямь безрадостно. Уцелело лишь несколько старых, будто из кинохроники прошлого века бревенчатых домов, серых и трухлявых, покосившихся и осевших на углы. Коровник или хлев, более современный, из белого силикатного кирпича, но развалившийся даже сильнее, чем жилые дома. И множество совсем уж разрушившихся, заросших бурьяном, превращающихся в земляные холмики развалюх.

– Село неперспективное, давно заброшенное, исторической ценности не представляет, – выпрыгивая из внедорожника, сказал Кондратьев. – Людей… людей тоже не наблюдаю.

Колков осмотрелся. Заглянул в один из домов – дверь давно слетела с петель. В другой – там дверь была заколочена, но окна давно лишились и стекол, и рам, ученый заглянул в один из провалов. Пол внутри местами провалился, местами топорщился гнилыми скособоченными досками.

– Жуть какая, – сказал он. – Как будто в прошлое попал. Да, нет здесь никого и не было уже давно.

– Все-таки почему дорога самодвижущаяся? – неожиданно спросил Кондратьев. – Ты со словами аккуратен, назвал бы самостроящейся – я бы понял.

Колков вздохнул.

– Это из старой фантастики. В детстве читал, очень понравилось. Там дороги действительно двигались. Можно было встать на дорогу в Москве и уехать в Тверь. Или в Пекин. Мне всегда казалось, что это красиво. Даже не красиво – правильно.

– Но твоя дорога не движется.

– Когда строится – ползет. Может быть, когда-нибудь сделаем и по-настоящему движущейся. Встал и поехал.

– Долго будет ехать до Пекина-то.

– Дорога в тысячу ли начинается с первого шага. – Колков посмотрел на Кондратьева виновато и стеснительно. – Вы поймите, тут же не в дороге дело, а в дураках.

– Чего? – удивился Кондратьев.

– Человечеству всегда требуются дураки. Никто и никогда с этим ничего поделать не мог. Какие угодно машины делай, как хочешь все автоматизируй, но всегда остается множество скучного, монотонного, нудного труда. Труда для дураков. Копать землю, возить бетон, насыпать гравий, раскатывать асфальт взад-вперед. Можно человека посадить в кабину с кондиционером и телевизором, платить ему хорошие деньги, только все равно его работа останется скучной и неинтересной. И перспективы в ней нет.

– Я сам на бульдозере начинал работать, – сказал Кондратьев. На его лице напряглись желваки.

– Но не остались же? Скучно вам стало, роста захотелось. Не просто денег или уважения, а роста, развития. Но всем в начальство не выйти. Нужны простые работяги для малоквалифицированного труда. Кто-то будет книжки после работы читать, кто-то рыбу ловить, кто-то пиво пить, но работа у них все равно будет однообразная. И вот это беда похуже дорог. Наши наноботы – они на себя берут как раз скучную работу. Они машины, им не скучно. Запустим такие дороги по всей стране – миллионы людей от нее освободятся.

– Ну и куда пойдут? В геноме ковыряться, наноботов проектировать? Это не каждому дано.

– Работа найдется, – убежденно сказал Колков. – Настоящая, творческая. Раньше девяносто процентов людей растили зерно и пасли стада. Сейчас пять процентов населения всю Землю едой обеспечивают. И в строительстве то же самое. Еще будем с улыбкой вспоминать, как на стройках тысячи людей работали. Вон, у нас вся Вселенная вокруг – неужели не найдем, чем заняться?

Кондратьев захохотал.

– Да ты, дорогой профессор, и впрямь старой фантастики начитался. Думаешь, если предложить бульдозеристу лететь на Марс, сады там разводить, он согласится?

– А вы спрашивали? – с вызовом ответил Колков.

Кондратьев замолчал. Кивнул:

– Хорошо, не буду спорить. Только главного это не отменяет – твои наноботы делают непонятные вещи, значит, использовать их преждевременно и опасно. Время вышло. Поехали к Трассе, будем их выключать.

Колков сразу как-то обмяк, будто его самого выключили. Кивнул. Достал из кармана контейнер с ампулой, разблокировал касанием пальца, протянул Кондратьеву.

– Лучше вы. У меня… рука не поднимется.

Кондратьев с пониманием кивнул. Они стояли среди развалин, теплый летний ветерок обдувал их лица.

– Как по мне – пусть бы Трасса тут и шла под землей, – сказал Кондратьев. – Я вообще отсюда родом. Ну, не сам я, прадед тут жил. Когда-то тут и села были большие… сто лет назад…

– А потом что?

– Потом война. В школе не учился, что ли? Тут была Калужская наступательная операция. Все горело, все разрушено. Толком уже и не возродилось. В каждом селе обелиски стоят, вся земля с прахом перемешана. В детстве ездил сюда с дедом на рыбалку, чуть поглубже копнешь – то осколки… то кости.

– Что ты сказал? – внезапно воскликнул Колков.

Мужчины несколько секунд смотрели друг на друга.

– Да не может быть, – неуверенно сказал Кондратьев.

– Дорога – это машина, – сказал Колков. – Просто огромная неторопливая машина. Твой внедорожник ведь на человека не наедет, верно? Остановится и заглушит мотор. И стену ты им не протаранишь, если все ограничители не сорвешь. И зайца на пути она объехала. Это программная логика, она вложена на заводе, но ко всему еще и адаптируется, развивается в сторону большей безопасности.

– Но тут ведь нет людей… живых людей, – поправился Кондратьев.

– А если она решила, что мертвых тоже надо беречь? – спросил Колков. – Что нам это важно… Постой-ка…

Он двинулся туда, где некогда, похоже, был центр деревеньки. Трудно было назвать это площадью, скорее, просто маленькая площадка перед зданием, раньше бывшим поселковым советом или дирекцией совхоза. Здесь росло с десяток старых, выродившихся яблонь, лишь на некоторых завязались редкие зеленые плоды. И еще было что-то грязно-белое, заваленное мусором и заросшее бурьяном в человеческий рост, между деревьями.

Колков, раздвигая руками бурьян, стал пробираться в центр площадки. Кондратьев, помедлив, достал из кармана здоровенный складной нож, выщелкнул лезвие и стал помогать.

Это был обелиск. Простой бетонный обелиск с обломленным навершием, когда-то выкрашенный белым, а сейчас побуревший от грязи. Угадывались слова «Жителям села…» и отдельные буквы из длинного ряда фамилий.

– Очень много одинаковых, – сказал Колков. – Только не разберу… на «Ко…» начинаются… говоришь, отсюда твои предки родом?

– Слишком короткая фамилия, – ответил Кондратьев. – Скорей уж «Колковы».

Они постояли, глядя на обелиск.

– Но это уже ни в какие ворота не лезет, – продолжил Кондратьев. – Если твоя дорога решила обойти заброшенные деревни из-за разрушенного памятника… и останков в земле… это уже не программная логика. Это разум!

Колков молчал.

– Хорошо, – решил Кондратьев. – Дорогу пока не трогаем. Три дня тебе даю, ясно? Снимайте свои логи, товарищи ученые… Трое суток.

Он протянул контейнер с ампулой обратно ученому.

Колков хотел было сказать: «Неделю надо», но неожиданно для себя произнес:

– Спасибо. Мы успеем.

…Колков приехал в деревню ровно через трое суток. Его автомобиль, маленький городской седан с электромотором, цепляя картером булыжники и проваливаясь в колдобины, въехал в центр села, устало остановился рядом со здоровенным внедорожником. Багажник внедорожника был открыт, внутри стояли какие-то банки, мешки с сухой смесью, инструменты. Лежала коса – ручная, старинная на вид, но с рукоятью из пластика «под дерево».

Кондратьев сидел на табуретке перед обелиском. Трава была выкошена, деревья подрезаны. Сколы и выбоины на памятнике исчезли, он был выкрашен яркой белой краской, полыхающей на солнце. Кондратьев аккуратно обводил буквы на обелиске ручным принтером, из которого торчала длинная золотистая проволока. Буквы оживали, наполнялись цветом.

– Копыловы, – сказал Кондратьев, не оборачиваясь. – Вся деревня была Копыловых. Так и звалась – Копыловка. Сорок три человека на войну ушли, вернулись двое. Так и кончилась деревня…